Коренной сибиряк, Воропаев впервые увидел море, уже будучи взрослым, - в Астрахани, у Кирова. Оно сразу пленило его, как существо живое, одухотворенное, с которым можно навеки связать свою судьбу. Жизнь шла, однако, другими путями Комсомольские годы прошли в астраханских степях, потом, уже коммунистом, став командиром, он сторожил границу на Амуре, строил Комсомольск. Армия стала его домом на добрую половину жизни, а полки, дивизии и корпуса - теми селами и городами, с воспоминанием о которых связывались его представления о климате, пейзаже и условиях быта.
Чтобы рассказать о Памире или Кулундинской степи, он сначала должен был вспомнить, что это страничка полковой истории.
Хасан, Халхингол, север Финляндии тоже запомнились больше именами товарищей и боевыми операциями, чем общим обликом жизни. И одно лишь море нежило его воображение картинами покоя и полного счастья, которых всегда немножко нехватало его беспокойной натуре. Наконец-то море это было рядом, но, оказывается, - его могло и не быть. Воропаев был выброшен на морской берег, как затонувший корабль.
- Ну, ничего, займемся другим, - сказал он вставая.
Несколькими часами позднее он вошел в кабинет Корытова. Тот задумчиво стоял у карты СССР, размечая линию фронта.
- Нашел что-нибудь подходящее? - равнодушно спросил он и, не подождав ответа, что, кажется, было в его характере, заметил: - Зря не пошел в счетоводы. Будущие миллионеры, брат. Через два года они бы тебе такую хату воздвигли - ой-ой-ой!.. Слышал сводку?
Воропаев, не перебивая и не поддакивая, старался молчанием подчеркнуть свое полное равнодушие к жилищной проблеме.
- Что я не слыхал, это ещё полбеды. А что народ ее у тебя не слыхал - это очень обидно, - сказал он жестко.
- Какой такой народ? - вяло поинтересовался Корытов, ища и не находя на карте нужного ему пункта. - Кто-нибудь один не слыхал, а ты - народ. Смотри, пожалуйста, какой любитель народа! Одер - здоровая река? Не найду. Меня, брат, твой отдельный человек не интересует, - сказал Корытов, отходя от карты и надвигаясь на Воропаева с явным намерением дать и выиграть словесный бой. - Меня интересуют люди. Я люблю обобщать. Меня не интересует, если твои мысли - только твои.
- Ты до того дообобщаешься, что, пожалуй, и себя станешь рассматривать как коллектив. Как это тебя не интересует отдельный человек? В таком случае тебя, что же, и Стаханов не интересует, ибо хотя стахановцев много, но Стаханов один.
- Полегче. Тут тебе не дискуссионный клуб. Не увлекайся, пожалуйста.
- Я же вижу, как ты рассуждаешь. Конечно, говоришь ты, таких, как Воропаев, тысячи, и потому он - Воропаев - не может меня, то есть тебя, интересовать в меру своей одной, тысячной ценности. Людей ты берешь оптом, - поштучно их нет смысла изучать. А ведь это глупо, Корытов, тут, брат, даже и не пахнет марксизмом.
Ему хотелось поговорить, но Корытов сухо прервал его:
- Об этом мы в другой раз побеседуем. Говори, зачем пришел.
- Шел я поступать к тебе в пропагандисты, - сказал Воропаев улыбнувшись, потому что увидал, что Корытов и не поверил ему и вместе с тем обрадовался. - Да, да, даю честное слово.
Нахмурившись, чтобы придать лицу значительное выражение, Корытов сел в свое кресло.
- Уверен был, что придешь, - и с размаху рубанул рукой по воздуху. - На пари готов был итти, что так получится. Ну что ж, я рад. Не нам, брат, с тобой, старым партийным работникам, на этих дачах жить, не наша это профессия. Пускай другие живут, - и, приметив несогласие на лице Воропаева, воскликнул с искренним удивлением: - Да на что тебе дача? Лучше взять тебе хорошую квартирку, близ моря, у набережной. Нет, правильно, честно ты поступил. Ну вот, давай и договоримся. Кем хочешь? Пропагандистом, инструктором? На все согласен. А то выдумал - дом ему. Полковник, начальник политотдела корпуса, шесть орденов, печатные труды.
Корытов быстро, без единой ошибки выбирал из памяти анкетные данные о Воропаеве, и тот должен был невольно признать, что у секретаря отличная память.
- Да ты же, чорт тебя возьми, какой опыт партийно-массовой работы имеешь! - продолжал повышать голос Корытов.
- Не уговаривай, я же сказал тебе, что хочу работать в райкоме. Но сначала устрой жилье. Это мое непременное условие.
- Лена, Леночка! - входя в раж, прокричал Корытов, кивая в то же время в знак согласия со словами Воропаева.
- Да что она у тебя - управделами, что ли?
Безмолвно вошла Лена.
- Все у меня в разгоне, я да она одни остались. Ключи от общежития у тебя, Леночка? Надо койку устроить товарищу Воропаеву.
- Позволь! Что за чепуха, какую такую койку? Ты мне дай квартиру, вот ту самую, близ моря, на набережной, я же ребенка должен привезти, пойми ты наконец. И сам до чорта болен.
- Все со временем будет, - сказал Корытов. - Квартиру я тебе хоть сейчас назову. Приморская, восемь, квартира одиннадцать, - свою отдаю, понял? Владей. Лучшей квартиры в городе нет. Ну, а все-таки жить пока что придется тебе в общежитии, понял? В квартире твоей нет ни одного стекла, ни одной рамы, печи сломаны. Понял? Куда бы нам его поместить? - обратился он к Лене. - Кто с тобой рядом?
- Мирошин.
- Ага! Прекрасно. Вот пускай мирошинскую комнату и занимает. Ключи у тебя? Воропаеву всего дня на три, а там видно будет. - Он обратился к Воропаеву: - Завтрашний день тебе на устройство, на подготовку, а послезавтра поедешь по колхозам. Я тебе дам три колхоза, побудь там с неделю, поговори с людьми, помоги им. А с обкомом я насчет тебя сам договорюсь.
- Куда же я денусь по возвращении?
- Лена тебя опять куда-нибудь сунет. У нас все так живут. Крутимся, как карусель. Ну иди, Леночка.
Они остались вдвоем.
- На фронте тебе было, конечно, легче. Там у тебя адъютанты, автомобили, телефоны. Приказал - сделали. Так? А у нас здесь, в тылу, в побитых местах, - чистое горе. Вот я тебя командирую за двадцать пять километров, а машины у меня нет, и телефона тоже нет, и почта только два раза в неделю пешком ходит. Понял?
Вид у Корытова был страдальческий, точно он хвастался трудностями, преодолеть которых не мог.
- У вас все так настроены, как ты? - иронически спросил Воропаев. - Зачем ты сам себя уговариваешь, что неудачи неизбежны? Ты собери-ка людей, отбери из них лучших, обопрись на них.
- Вот-вот-вот. Об этом я и хотел с тобой поговорить. Ты мне, друг, должен организовать у нас в районе черкасовское движение. Дворец тебе тогда дадим, ей-богу, - с шутливой пренебрежительностью взмахнул рукой Корытов.
- Да что ты толкуешь мне о черкасовском движении. Я знаю Черкасову, я с ней помногу беседовал и понимаю, откуда и как у нее появилась идея движения. Ты помнишь, с чего она начала - с дома сержанта Павлова, с этого знаменитого сталинградского дома-легенды. И знаешь, почему? Потому что, откровенно говоря, боялась, что понаедут новые люди и в суматохе не вспомнят о знаменитом доме, и погибнет слава, забудется подвиг. Ей захотелось поначалу собственно не город восстановить, а только один этот дом - во имя самолюбия. И она восстановила его, но за это время почин ее был подхвачен печатью, общественностью, партией, обобщен, как ты любишь говорить…
- Ага! Видишь? Все-таки обобщен! - успел вставить Корытов.
- …поднят на огромную высоту и стал движением, потому что его приняли десятки тысяч людей, и прежде всего сама Черкасова. Она оказалась сродни этой высоте и не упала, а удержалась на ней.
- Вот-вот-вот. Ты и стань на место Черкасовой, прочувствуй, обобщи опыт… Да, да, да. А как же? Зарази энтузиазмом! Ты человек горячий!
Они заговорили одновременно, но - как ни странно - каждый слышал и понимал, что говорит другой, и они успевали и выразить свои мысли и ответить один другому, несмотря на то, что все время повышали голоса. Но Лена, войдя в кабинет при первых их криках и не без любопытства остановившись послушать, о чем они говорят, долго не могла вникнуть, в чем собственно дело, и ей стало ясно только одно: этот одноногий полковник от горестей и неудач своих причинит тут всем немало хлопот и первому - Корытову, и ничего не будет удивительно в том, если он свалит Корытова, потому что она видела тем необъяснимо безошибочным взглядом, который так присущ женщинам, что Воропаев сильнее Корытова. А они кричали друг другу:
- Заразить энтузиазмом, ха-ха! Да ты знаешь, что это такое, с чего начинается? В Сталинграде каждый камень в крови, каждая развалина - мавзолей героизма. А у тебя? Что делал твой район в дни оккупации, как боролся, в чем его слава и сила, ты это знаешь?
- Вот я тебе и поручаю изучить этот вопрос, обобщить, проанализировать, как полагается в таких случаях, и представить на бюро райкома в виде конкретных практических предложений. Но мое личное мнение - начни с живого примера, зарази, полковник, знаешь, как в бою… "Вперед!.. За мной!" Вот так. Это было бы хорошо.
- Зарази, зарази! Да что ты в самом деле! Так чего ж ты не заражал до сих пор, чего ты ожидал? А вот у тебя люди заражены неверием, угнетены трудностями, а ты им только дурацкие бумаги в нос тычешь…
- Нахал ты, ай, ей-богу, какой же нахал! Избаловала вас война! Развратила жеребцов! Какой ты, к чорту, коммунист, если ты отвык от черной работы! Тебе только приказывать да листовки писать!
- Да где у тебя совесть, послушай! Это ты, брат, бежишь за народом да покрикиваешь: "Эх, как я здорово им руковожу". Народ и без тебя горы на себе перетащит, а руководи им, как велит Сталин, - так он океан перельет с места на место.