Птичье молоко
Прошли, братцы мои, те тяжелые денечки, когда кооперативы торговали только пудрой да гуталином.
Будет.
Нынче в кооперативах полным-полно. Все есть, чего твоей душе угодно. Разве что птичьего молока не достать.
И то в ином кооперативе заместо птичьего молока такое есть - только диву даешься.
Думаете, сигары или шелковые чулки?
Стара штука - сигары и чулки. Подымай, братцы, выше.
Ну да не будем понапрасну томить читателя. Прямо и начистоту скажем: в некоторых кооперативах торгуют даже собачьими намордниками. Например, кооператив Нижне-Туринского лесничества (Уральской области).
В этом кооперативе имеется целая партия такого товару.
Газета "Труд" пишет:
Выбор намордников большой, на разные цены, разных фасонов, кожаные, металлические.
Конечно, в ином кооперативе так бы и пролежали эти самые намордники до скончания веков или до тех пор, пока сынишка заведывающего (даром что комсомолец) не стибрил бы их из почтительного удивления. Но не таков этот Нижне-Туринский кооператив. И не такова тамошняя администрация.
Дело в том, - пишет "Труд", - что администрация, имеющая право согласно колдоговора 60 % жалованья выдавать не деньгами, а ордерами в кооператив, этим правом не только пользуется, но и злоупотребляет. За октябрь 85 % зарплаты выдано ордерами.
По ордеру бери чего хочешь. Хочешь, бери намордники, хочешь - гуталину. Потому выбор не ахти какой большой. "Труд" с грустью сообщает:
Нужных рабочему товаров в кооперативе нет. Рабочие берут что есть и продают на рынке за полцены.
- А на намордники спросу на базаре никакого! - жалуются рабочие.
Это странно. Такой, можно сказать, редкий, исключительный товар, вроде птичьего молока, а провинциалы отказываются покупать. Чудаки, едят их мухи!
А на всем остальном кооперативном фронте все отлично и симпатично. Товару вволю. Есть даже птичье молоко. Налетайте, граждане!
Химики
Нынче, граждане, химия всем известна. До масс дошла. Все, скажем, химические и физические законы напролет известны.
Какой-нибудь, представьте себе, физический закон - например: от теплоты тело расширяется, - мало известный при царском режиме и при Временном правительстве, теперича ясен, как на ладони.
Однако есть физические законы, известные и раньше, при любом государственном строе. Это, например, ежели тело водой попрыскать, то тело, тово, прибавляется в весе.
Одна текстильная фабрика так и делает: обливает шерсть водой.
Ежедневный газетный орган про это с меланхолией пишет:
Ткачи сдают готовые куски товара на вес и, боясь нехватки в весе, спрыскивают товар водой.
Такой, конечно, химический подход к текстильной промышленности мне, граждане, не нравится.
Конечно, я бы не принял это так близко к сердцу, если б не брюки. А то - брюки.
Суконные брюки я люблю носить долго.
Мне не нравятся такие штаны, в которые сунешь два раза ноги, и они расползаются.
Вот, например, бывшие брюки я носил двенадцать лет. И все они были как новенькие.
И уже революция грянула, Гражданская война, нэп, а я все ношу и ношу. Такая, представьте себе, чудная материя попалась. Даже, откровенно сознаюсь, она еще лучше от носки стала. Блеск такой богатый пошел, мягкость, элегантность - дух вон.
Я бы эти брюки еще двенадцать лет носил, если б в бане не сперли. А то сперли в бане.
Конечно, пришлось купить новые. Потому - прохладно, и милиция косится. Издевательство, говорят, над общественным вкусом. Ежели, то есть, гражданин не при брюках, хотя в длинном пальто.
А какое, помилуйте, издевательство, ежели из предбанника сперли? Жутко, милые…
А новые брюки - плохие удались.
На стул, скажем, сел, за гвоздь слегка тронул - рвутся. За дверную ручку карманом зацепил - опять рвутся. В гости пришел, нагнулся под стол, чтоб тарелку или бутерброд поднять, - обратно рвутся и расползаются. Жутко, милые.
Жена, на что уж дама прочная и сентиментальная, и то не выдержала.
- Ежедневно, говорит, шью ваши брюки, Григорь Иваныч. Всю, говорит, общественную работу или сходить к управдому - за них забросила. Пущай, говорит, лучше развод, или купите новые.
- Гражданка, говорю, погодите ерепениться. Сейчас схожу в магазин - пущай обменяют.
Хорошо. Поносил я брюки еще два месяца для ровного счета, заявляюсь в магазин.
- Что вы, говорю, граждане, такое дерьмо продаете?
- Да, - говорит заведывающий, - товар порченый. Товар, говорит, для весу водой на фабрике обливают. А он преет и портится.
- Вес, говорю, в брюках мне не касается. Прошу обменять.
Менять заведывающий не стал, но предложил купить новые.
Так я и сделал.
А что текстильщики так поступают, то смешно и обидно. Ну случилась нехватка, ну привесь к общему куску какую-нибудь тяжелую ерунду или гирьку. Можно даже неклейменую. А то водой обливать! Жутко, милые.
Актер
Рассказ этот - истинное происшествие. Случилось в Астрахани. Рассказал мне об этом актер-любитель. Вот чего он рассказал.
Вот вы меня, граждане, спрашиваете, был ли я актером? Ну, был. В театрах играл. Прикасался к этому искусству. А только ерунда. Ничего в этом нет выдающего.
Конечно, если подумать глубже, то в этом искусстве много хорошего.
Скажем, выйдешь на сцену, а публика смотрит. А средь публики - знакомые, родственники со стороны жены, граждане с дому. Глядишь - подмигивают с партеру - дескать, не робей, Вася, дуй до горы. А ты, значит, им знаки делаешь - дескать, оставьте беспокоиться, граждане. Знаем. Сами с усами. Но если подумать глубже, то ничего в этой профессии нету хорошего. Крови больше испортишь.
Вот раз ставили мы пьесу "Кто виноват?"
Очень это сильная пьеса. Там, значит, в одном акте грабители купца грабят на глазах у публики. Очень натурально выходит. Купец, значит, кричит, ногами отбивается. А его грабят. Жуткая пьеса.
Так вот поставили эту пьесу.
А перед самым спектаклем один любитель, который купца играл, выпил. И в жаре до того его, бродягу, растрясло, что, видим, не может роль купца вести. И как выйдет к рампе, так нарочно электрические лампочки ногой давит.
Режиссер Иван Палыч мне говорит:
- Не придется, говорит, во втором акте его выпущать. Передавит, сукин сын, все лампочки. Может, говорит, ты за-место его сыграешь? Публика дура - не поймет.
Я говорю:
- Я, граждане, не могу, говорю, к рампе выйтить. Не просите. Я, говорю, сейчас два арбуза съел.
А он говорит:
- Выручай, браток. Хотя на одно действие. Может, тот артист после очухается. Не срывай, говорит, просветительной работы.
Все-таки упросили. Вышел я к рампе. И вышел по ходу пьесы как есть в своем пиджачке, в брюках. Только что бороденку чужую приклеил. И вышел. А публика хотя и дура, а враз узнала меня.
- А, - говорят, - Вася вышедши! Не робей, дескать, дуй до горы…
Я говорю:
- Робеть, граждане, не приходится - раз, говорю, критический момент. Артист, говорю, сильно под мухой и не может к рампе выйтить. Блюет.
Начали действие.
Играю я в действии купца. Кричу, значит, ногами от грабителей отбиваюсь. И чувствую, будто кто-то из любителей действительно мне в карман лезет.
Запахнул я пиджачок. В сторону от артистов.
Отбиваюсь от них. Прямо по роже бью. Ей-богу!
- Не подходите, - говорю, - сволочи, честью прошу.
А те по ходу пьесы это наседают и наседают. Вынули у меня бумажник (18 червонцев) и к часам прутся. Я кричу не своим голосом:
- Караул, дескать, граждане, всерьез грабят.
А от этого полный эффект получается. Публика-дура в восхищении в ладоши бьет. Кричит:
- Давай, Вася, давай. Отбивайся, милый. Крой их, дьяволов, по башкам!
Я кричу:
- Не помогает, братцы!
И сам стегаю прямо по рылам.
Вижу - один любитель кровью исходит, а другие, подлецы, в раж вошли и наседают.
- Братцы, - кричу, - да что ж это? За какое самое это страдать-то приходится?
Режиссер тут с кулис высовывается.
- Молодец, - говорит, - Вася. Чудно, говорит, рольку ведешь. Давай дальше.
Вижу: крики не помогают. Потому, чего ни крикнешь - все прямо по ходу пьесы ложится. Встал я на колени.
- Братцы, - говорю. - Режиссер, говорю, Иван Палыч. Не могу больше! Спущайте занавеску. Последнее, говорю, сбереженье всерьез прут!
Тут многие театральные спецы - видят, не по пьесе слова - из кулис выходят. Суфлер, спасибо, из будки наружу вылезает.
- Кажись, - говорит, - граждане, действительно у купца бумажник свистнули.
Дали занавес. Воды мне в ковшике принесли. Напоили.
- Братцы, - говорю. - Режиссер, говорю, Иван Палыч. Да что ж это, говорю. По ходу, говорю, пьесы ктой-то бумажник у меня вынул.
Ну, устроили обыск у любителей. А только денег не нашли. А пустой бумажник кто-то в кулисы кинул. Деньги так и сгинули. Как сгорели. Вы говорите - искусство? Знаем! Играли!