Павел Кириллович уставился в окно. На дворе лежали яркие лужи, и коричневая земля возле крыльца была вся истыкана четкими следами куриных ножек. Светлая тропка тянулась к колодцу. Дальше виднелся кустарник, а еще дальше - худенький еще, сквозной лесок.
За кустами прохаживался агроном. Очень внимательно, со всех сторон, рассматривал он осину, которая растет рогатиной у самой опушки. Иногда он нетерпеливо оглядывался на окна.
- Зачем товарищ Дементьев там ходит? - спросил председатель.
- А я почем знаю, - откликнулась Лена.
Председатель подозрительно посмотрел на нее.
- Ну ясно. Опять ты над ним потешаешься. Я бы на его-то месте опоясал бы тебя разок вожжами… Ведь ученый человек, а ходит круг осины, как тетерев. Глядеть неохота!
И открыв форточку, председатель крикнул:
- Петр Михайлович, мы тут с вами говорили, а насчет калийных солей я совсем позабыл. Зайдите-ка на минутку!
3
Контора правления помещалась в жилой избе. Большая горница была разделена дощатой переборкой. В одной половине жил кладовщик с семьей, а в другой решались колхозные дела. Хотя многие отстроились, но жилья все-таки не хватало. А была деревня Шомушка до войны дворов на сто, вся в яблоневых садах; одним концом упиралась она в реку, а другим тянулась вплоть до изволока. Фашисты спалили весь левый порядок и половину правого, а яблони кое-где остались, и прошлой осенью страшно было слушать, как по ночам в заброшенных пустырях стукается оземь, падает белый налив.
Павел Кириллович, Мария Тихоновна, тетя Даша и мать Лены, Пелагея Марковна, заседали. На дворе было уже серенько. Вечерело. В кузне перестали стучать, на улице все смолкло, и в неподвижной тишине послышались вечерние звуки: шорох льдин на реке, далекое-далекое похлопывание движка на пристани, крики диких уток иа озере, и от этих еле слышных звуков мир казался просторным, раздольным.
В конторе было неуютно. Кроме стола с тремя крашеными и одной белой ножкой, скамьи и табурета, никакой мебели не было. Лист картона, вдоль и поперек исписанный похожими на мурашей цифрами, лежал на столе. Правление обсуждало вопрос о пересмотре обязательств бригад.
А за переборкой плакал ребенок, мерно поскрипывал шест зыбки и задумчивый женский голос тянул:
Баю-баюшки-баю,
А я песенку спою,
Моя дочка маленька,
Чуть поболе валенка…
И по голосу чувствовалось, что женщина дремлет, дремлет…
- Так вот, - говорил Павел Кириллович, собирая бумаги в стопку. - Совещание считаю закрытым. Давно надо было вот так, по душам поговорить. А то думаем одно, а как записать, так со страховкой пишем. Перед кем страховаться? Перед собой?
Тетя Даша кивнула. Мария Тихоновна сидела строго и неподвижно, словно ее снимали на карточку.
Баю-баюшки-баю…
А я песенку спою, -
слышался за переборкой женский голос.
- И учтите, - продолжал Павел Кириллович, - завтра к нам на собрание придет товарищ Дементьев. Нужно собрание провести чинно, чтобы был порядок. Чтобы все не лезли, а подымали руку. Выступать только про урожайность. А то у нас, как соберутся, так ровно базар. У кого что болит, тот про то и говорит. Вот - Анисим. Уже который раз выйдет, начинает благодарствие приносить за то, что ему избу поставили. Надо его не выпускать на этот раз. Перед товарищем Дементьевым совестно.
- Его не удержишь, - сказала тетя Даша.
- Тогда и звать его не надо. Без него управимся.
- Ты бы потише, Павел Кириллович, - послышалось из-за переборки. - Ребенку не уснуть.
- У него животик схватило, - сказала Мария Тихоновна. - Слышь, Нюра, ты бы положила ему на животик тепленького пшена, что ли.
Председатель сбавил голос.
- Теперь о выступлениях. Начну я. Коротко. Потом Пелагея. Потом ты, Мария Тихоновна, как бригадир. Потом от комсомольцев. Они сейчас это дело обсуждают. Только чтобы говорить как следует. Поскладней. Вы бы на бумажке записали.
- Я и так скажу, - возразила Мария Тихоновна. - Чего мне записывать!
- Так ведь ты на людях говорить не можешь. Ну что ты будешь говорить?
- Ясно что. Скажу, что соберем двадцать четыре центнера с гектара.
- А дальше?
- А чего еще? Все.
- Ну вот. Первая бригадирша в колхозе, а говорить не можешь. Ты своим выступлением должна народ поднять! Ты все-таки напиши.
- Не стану. Нет мне времени писать.
- Хочешь, я тебе напишу?
- И чего ты упрямишься, Мария! - сказала Пелагея Марковна. - Пусть, коли хочет, пишет.
- А чего он напишет?
- Чего я напишу? - сказал Павел Кириллович и встал. - Вот слушай: я напишу тебе, что мы соберем осенью великую силу хлеба и отменим к чертовой матери карточки. Я напишу тебе, что мы поднимем землю нашу на радость трудовому народу, чтобы не только сыны и дочки наши, а мы с тобой увидели, что такое есть полный коммунизм… и так далее, - вдруг сказал Павел Кириллович и сел.
- Гляди-ка, как складно, - проговорила Мария Тихоновна. - Ну пиши, шут с тобой.
Наступил синий вечер. Ребенок за переборкой заснул, а тихий женский голос все напевал:
Будешь в туфельках ходить,
Платье шёлково носить… -
и под потолком мерно поскрипывал шест зыбки.
4
Тетя Даша постаралась: выскоблила и вымыла в конторе правления пол, натаскала откуда-то длинных скамеек, стол накрыла красным сатином и даже раздобыла графин. Павел Кириллович долго вспоминал, где он видел этот графин, и наконец, вспомнил: у кузнеца Никифора. А у Никифора не так-то легко что-нибудь выпросить. "Молодец Дарья! - подумал председатель. - В этот раз на собрании будет порядок. И собираются хорошо. Уже полно - сесть негде. Не нужно бегать и стучать под окнами".
Люди рассаживались степенно, разговаривали тихо, курить выходили на крыльцо. "Вот что значит чистота и порядок", - украдкой улыбнулся председатель. Ровно в двадцать один ноль-ноль он встал и позвонил карандашом по графину.
Собрание началось. Без обычных шуточек выбрали президиум. Мария Тихоновна, Павел Кириллович и товарищ Дементьев сели за стол. Дементьев, подсев к углу стола, что-то быстро записывал в школьную тетрадку. Мария Тихоновна, по своей всегдашней привычке, не мигая, застыла на скамье. Павел Кириллович обвел народ грустным взглядом. Почему-то всегда, когда ему приходилось сидеть в президиуме, он нагонял на лицо грустное выражение.
После короткой речи председателя колхоза выступил товарищ Дементьев. Он рассказал о февральском Пленуме, о мерах по повышению урожайности и стал говорить о том, что делается в других колхозах района. Во всех деревнях, даже там, где земли были не ахти какие, колхозники обещали собрать невиданные урожаи. А потом Петр Михайлович начал называть фамилии, и в комнате поднялся шум: "Какой это Кувакин?" - "Али не знаешь - Ионова зять…" - "Слышишь, Сипатов воротился. А мать-то его ревела…" - "Вот тебе Коркина - на вид девка тихая, а гляди ты…" Председатель постучал о графин. А товарищ Дементьев все перечислял людей одного за другим, и до того задушевно говорил о них, что всем женщинам, и старым и молодым, понравился. Ему долго хлопали.
Председатель посмотрел на бумажку и вызвал мать Лены - Пелагею Марковну. Она вышла и прочла свою речь. Закончив, она метнула быстрый взгляд на председателя, словно спрашивая: "Так ли?" Председатель кивнул головой и задал вопрос:
- Значит, двадцать три центнера?
- Двадцать три, - отвечала Пелагея Марковна, протискиваясь на свое место.
- Отметим, - сказал председатель и написал против фамилии Пелагеи Марковны жирное "23", хотя листочек с обязательствами бригад еще со вчерашнего вечера лежал у него в кармане.
Собрание шло хорошо.
Как и было намечено, после Лениной матери поднялась Мария Тихоновна. Она встала, строгая, первая работница колхоза, знающая себе цену, неторопливо нацепила очки и, далеко отставив от себя бумажку, принялась читать:
- Товарищи! Перед нами поставлена задача: в самый короткий срок добиться довоенного урожая зерновых. Нам надо осенью собрать столько хлеба, чтобы Советская власть наша смогла бы отменить хлебные карточки. Неблагоприятные… - она запнулась, - неблагоприятные мете… метеро… вот никак не разберу, чего это ты написал, - она взглянула на председателя, - чего это такое за слово?
Павел Кириллович смутился и заерзал. По избе пронесся веселый шум.
- Читай, читай, - сказал председатель и зачем-то позвонил.
- Чего же читать, коли не понимаю? Говорила, не надо мне писаного. - Мария Тихоновна спрятала очки в футляр, подумала и продолжала: - Так вот, бабы, наша бригада берет на себя обязательство двадцать пять центнеров с гектара…
- Здесь и мужики есть, - раздалось от двери. - Привыкла за войну: бабы да бабы.
- Для этого много надо земле покланяться, - не обращая внимания, продолжала Мария Тихоновна, - глядите теперь, не обижайтесь. Со всеми с вами я говорила, никого силком не тянула. Верно я говорю, бабы? Берем такое обязательство?
- Берем, - зашумели на скамьях.
- Так вот. Смотрите, чтобы обиды никакой не было. С завтрашнего дня чтобы ни одного прогула не было… Не обессудьте. Не друг дружке обещаемся. Сами знаете, кому обещаемся. Вот вам и все.
- Отметим, - сказал председатель и написал на своей бумажке цифру "25".