В Нуукэне часто гостили китобои, торговцы, исследователи, военные русские моряки, которые в 1910 году установили высокий деревянный крест в честь подвига Семена Дежнева, первым прошедшим Беринговым проливом. Многие эскимосы кроме своего родного и чукотского языка неплохо знали русский и английский.
Нуукэнцы жили открыто. Зимой путешествовали на собачьих упряжках и делали обязательную остановку в нашем гостеприимном селе. А иные эскимосы даже начали приторговывать, благо жили они на самой выгодной точке пересечения торговых интересов двух материков.
В детстве и любил приезжать в Нуукэн к родичам по своей материнской линии. Здесь всегда была неплохая охота, нуукэнцы делились с голодающими улакцами добычей, когда сильные морозы закрывали разводья у берегов нашего селения.
Нуукэнцы, кроме того, славились своими песнями, искусными резчиками по моржовой кости, красивыми девушками. Большинство мужчин нашего Улака было женато на нуукэнских женщинах, оттуда родом была и моя тетка, жена дяди Кмоля.
И вот настало для нуукэнцев тяжкое время. В те годы решение облисполкома было равносильно безоговорочному приказу. Обсуждению оно не подлежало, а неповиновение рассматривалось как чуть ли не антисоветское выступление.
Робкие попытки доказать, что таким образом будет разрушен уникальный этнический мост из Азии в Америку, единство племени, его языка, история - все эти доводы отметались, как противоречащие главной идее - переводу эскимосов из первобытного состояния прямо в социализм, в социалистический образ жизни, из дымных, выбитых в каменной скале нынлю в светлые, с застекленными окнами рубленые избы.
Нунэкмун располагался в нескольких километрах морем от районного центра. Тамошние жители тоже не прочь были бы шагнуть из своих первобытных яранг в избушки социализма, но им велено было подождать, проявить интернациональную солидарность, оставаться в ярангах, и отдать выстроенные домики братьям-эскимосам из Нуукэна.
Но в первую же субботу после переселения, в день продажи спиртного, в Нунэкмуне произошли кровавые драки между чукчами и эскимосами. А в следующую - уже раздались и выстрелы.
В местном клубе чуть ли не каждый день стали крутить кинофильм "Далекая невеста", из райцентра то и дело приезжали агитаторы - проводить беседы об интернациональной дружбе, о происках врагов социализма, разжигающих национальную рознь.
Отрезвевшие нуукэнцы и нунэкмунцы соглашались, что враждовать между собой не годится, даже публично братались и клялись в вечной дружбе, но… до следующей субботы… А в субботу все повторялось сначала…
В Нунэкмун зачастила милиция.
Некоторые нуукэнцы стали перебираться к своим дальним родственникам в Улак, бухту Провидения, в Лорино и даже в райцентр, становясь грузчиками, подносчиками угля, разного рода уборщиками.
В те годы в Лаврентия заведующим отделом культуры работал Базик Магометович Добриев, только что окончивший культпросветучилище.
Когда-то мы с ним жили в одном интернате и учились в одном классе. Базик Магометович был младшим в большой семье ингуша Магомета Добриева, в молодости подавшегося было в Америку на поиски счастья. Но в Америке он не прижился, перебрался на Чукотку и обосновался здесь, в Нуукэне, женившись на местной красавице.
Он зажил в яранге как заправский эскимос, а когда на Чукотку пришла Советская власть и здесь, в заливе Лаврентия, построили культурную базу, Магомет начал работать в этом удивительном учреждении, где было все - и больница, и интернат, и радиостанция, и пекарня, и прачечная… Магомет был мастером на все руки - умел печь хлеб, каюрить, стирать белье, торговать… О нем даже написал Тихон Семушкин в книге "Чукотка". Базик Магометович родился как раз в пору строительства культурной базы и получил имя в честь этого учреждения.
Молодой Добриев понял, что эскимосы Нуукэна попали в беду. Он предлагал переселить их в другое место, в бухту Пинакуль, где они могли бы жить все вместе, без чуждого окружения, заниматься своим исконным делом - охотой на морского зверя. Но в области почему-то не хотели признавать, что переселение нуукэнских эскимосов - грубейшая ошибка. Единственное, что там делали, - так это не препятствовали теперь переезду нуукэнцев в другие села.
Тогда Базик Магометович решил спасти хотя часть той древней культуры, которую еще сохраняли лишенные исконной среды обитания эскимосы, их песни и танцы.
Он собрал поселившихся в районном центре эскимосов и стал вместе с ними петь песни, разучивать народные танцы.
Время от времени они даже давали концерты в районном Доме культуры, ездили в окружной центр Анадырь на смотры. А когда решили создать свой национальный ансамбль "Эргырон", Нутетеина пригласили на должность солиста и консультанта.
Мы с ним встретились в Анадыре.
Нутетеин жил с женой в небольшом однокомнатном деревянном домике над Анадырским лиманом. Быстрая вода здесь угрожающе подмывала берег, и когда наш разговор затихал, мы даже слышали шорох текучих струй.
В комнате, кроме двуспальной железной кровати с никелированными шарами, больше никакой мебели не было. Чайный стол заменял ящик из-под папирос, а ящики поменьше служили сиденьями, Нутетеин, похоже, совершенно не тяготился убогим убранством своей квартиры, его заботило совсем другое.
- Хочу уехать в Улак, - сказал он мне тихим голосом. - Там много моих близких и дальних родичей. Оттуда и до Нуукэна рукой подать, можно даже пешком пройти через перевал…
О жизни в Нунэкмуне он отозвался одним только словом:
- Беда.
Я попробовал было завести разговор об этой "беде" с местным руководством, но меня резко, если не сказать грубо, одернули:
- Не ваше дело… Тут затронуты государственные интересы… Дело в том, что нуукэнские эскимосы имеют родственников на другом, аляскинском берегу, а это для нашей государственной безопасности не совсем хорошо…
Конечно, когда у тебя нет никаких родственников за границей - лучшего и желать не надо. Об этом была даже соответствующая графа в анкете.
- Разве тебе не нравится работать в "Эргыроне"?
- Нравится, - после некоторого раздумья ответил Нутетеин. - Но я больше не могу… Не может настоящий человек только и делать, что петь да плясать. Должен же он и серьезной работой заниматься?
- Что ты имеешь в виду?
- Для меня - это охота… Даже жена стала смотреть на меня без уважения.
Жена Нутетеина молча подлипала нам крепко заваренный чай.
- Но ведь в нашей стране артисты, которые всю жизнь только тем и занимаются, что поют и танцуют, пользуются всенародным уважением. И этом заключается их работа, - напомнил я.
- Это их дело, - вздохнул Нутетеин. - Однако мне это не подходит. - Немного подумал и добавил: - Это не подходит и моим землякам… Погибнут люди, если только и будут петь да плясать. Нет, наш народ так не может! - решительно заключил он.
Это было несколько жестоко, особенно по отношению к тем, кто прилагал немало усилий, чтобы создать настоящий профессиональный ансамбль.
- Человек создан для разнообразных деяний, не только для чего-то одного, - продолжал Нутетеин. - Иначе он становится уродом. Вот у нас уже начинают появляться такие: или он только учитель, или торговец, или начальник… Хуже всего, когда наш брат становится начальником. Прямо на глазах меняется. Даже внешне - обязательно костюм надевает и галстук. Кухлянку не носит, в пургу напяливает на себя суконное пальто… Как же - начальник! Конечно, должны быть и свои начальники, раз нынче такое время. Здесь, наверное, уже никуда не денешься. Но в них должно сохраняться и свое, национальное!..
Я часто заходил в домик Нутетеина, подолгу беседовал с ним, присутствовал на репетициях "Эргырона".
Но однажды я не застал в домике ни хозяина, ни его жены. По старинному обычаю вместо замка в дверной петле торчала щепочка. В комнате оставалась голая никелированная кровать и пустые ящики. Печка потухла, и в доме остро пахло кислой угольной золой.
Директор ансамбля был сильно разгневан.
- Это надо же! Сбежать накануне ответственных гастролей! Какая недисциплинированность, какая безответственность!
Через несколько дней я приехал в Улак и встретил там повеселевшего и даже вроде помолодевшего Нутетеина. Лицо его омрачилось лишь при упоминании о Нуукэне.
- Грустно там, - сказал он. - Холодно. Я видел место, где стоял наш нынлю. Еще сохранился тундровый мох, который настелили под пол мои предки. Будто на кладбище побывал…
Нутетеин пристроился к морской артели Романа Армагиргина, хотя по летам своим уже не мог метать далеко гарпун, зато он безошибочно определял, куда направить охотничий вельбот, чтобы наверняка встретить моржовое стадо. В Улаке ему было хорошо, намного лучше, чем в Нунэкмуне, откуда время от времени доносились вести о незатухающей вражде между пришельцами и исконными нунэкмунцами.
Однако несмотря на свой поступок, Нутетеин продолжал числиться консультантом чукотско-эскимосского ансамбля "Эргырон" и время от времени, повинуясь настойчивым просьбам директора, а более всего самих артистов, возвращался в Анадырь.
Дождавшись хорошей погоды, мы пошли с Нутетеином под тень скал, минуя место, где когда-то лежали отполированные веками шесть Священных Камней.
- В детстве, - рассказывал Нутетеин, - я слышал легенду, будто эти камни упали с неба. Был великий грохот, и такой яркий огонь озарил окрестности, что светлое небо видели жители Нуукэна, Инчоуна и Кэнискуна. Рожденным падающим камнем ветром в море сдуло несколько яранг и отогнало лед от берега…
Я слышал эту легенду еще в школе. Наш учитель физики отколол несколько кусочков от камней и пытался доказать анализами их метеоритное происхождение. Хорошо помню, как он сказал: "В камнях несомненно имеется железо. Феррум!"