- Тогда зачем же позволяешь людям отпевать себя раньше времени?.. Понял ты меня, Федор Васильевич?
3
Многие, очень многие жители села помнили Федора Васильевича Бубенцова еще Федькой, по прозвищу "Репей"; тогда наводил он страх чуть не на всех своих сверстников и даже на пареньков годами постарше; тогда не было ему соперников ни по арбузам, ни по яблокам; тогда чуть не каждую неделю ходила мать к учителям упрашивать, чтобы не выгоняли ее Федюньку из школы: "единственный ведь помощник растет". Отца Федор потерял рано. С грудью, прошитой пулеметной очередью, вернулся Василий Бубенцов с гражданской войны и "недолго прокашлял".
Запомнился и очень возвысил паренька в глазах односельчан такой случай. В лунную зимнюю ночь выскочил из избы Федька Репей, тогда двенадцатилетний подросток, в расстегнутой овчинке, без шапки, со старенькой отцовской берданкой в руках. Не колеблясь, преградил дорогу метавшемуся по селу бешеному волку, подпустил к себе зверя на считанные шаги и прикончил с первого выстрела.
На другой день председатель сельсовета публично вручил Федьке премию - отрез сукна и сапоги - и впервые назвал его Федором.
Помнили на селе и Федю - первого по колхозу тракториста.
И здесь он остался верховодом. Даже безучастные ко всяким новшествам старики тянулись на поле взглянуть, как с непонятной легкостью пластается, обнажая черную, блестящую, как сатин, изнанку, столетняя целина монастырского покоса. Смотрели, вздыхали и называли семнадцатилетнего Бубенцова уже не Федькой и даже не Федором, а Федором Васильевичем.
Окончилась первая пятилетка. К концу подходила и вторая. И как-то даже не успели отметить люди того, что трактор стал на колхозных полях привычным, как волы и кони. Семимильными шагами двигалось время.
А единственный раньше по окрестности тракторист Федор Бубенцов возглавил целую бригаду трактористов. Еще год, и в МТС таких бригад стало три. Вот-вот должен был появиться комбайн.
И, наконец, последнее, что особенно запомнили земляки Бубенцова из его в сущности ничем особым не выдающейся довоенной биографии, - это женитьбу бригадира.
Немало девушек и в своем селе да и из окрестных колхозов отмечали своим вниманием Федора, По вечерам, медленно проходя мимо его избы, пели равнодушными голосами призывные частушки. Заметный был парень, но недоступный какой-то: скупой на слова, грубоватый и вообще неласковый. Уже давно обзавелось семьями большинство его сверстников, а Бубенцов все еще ходил неизвестно чьим женихом.
Наконец мать Федора начала подыскивать своему сыну одну невесту краше другой: "Тебе жена, а мне в дому помощница будет".
Федор любил мать и, несмотря на свой строптивый нрав, всегда ее слушался. Но тут заупрямился:
- Обождите, мамаша. Растет еще моя краля. Где-то в Сибири, говорят.
Но, как скоро выяснилось, "краля уже выросла". И не "где-то в Сибири", а по соседству; через два дома, в многодетной семье колхозника Алексея Петровича Аникеева.
Да и не кралей оказалась суженая Бубенцова, а совсем заурядной девушкой. Миловидной, правда, но веснушчатой и курносенькой, с очень светлой, почти белесой косой и темными пугливыми глазами.
Довелось как-то Маше Аникеевой заменить свою мать Настасью Петровну, обслуживавшую на весенней посевной бригаду трактористов. Нужно было сготовить обед, принести в табор родниковой воды, в будке прибраться. Дело нехитрое.
Но и к нехитрому делу надо приноровиться. А Маша, хоть и старательная была девушка, но хозяйничать дома привыкла неторопливо. Спокойный такой характер был у Маши Аникеевой. А тут еще захотелось ей как следует услужить трактористам. Тяжелая в тот день была у бригады работа. Тракторы поднимали целину на пустоши.
Что это за суп - картошка да баранина? Варить так варить! И Маша сбегала до дому, принесла луку, квашеной капусты, молодого укропчику подергала, пяток яичек захватила. Ну и замешкалась.
И когда потные, усталые, не так от работы, как от того, что работа с утра не ладилась, парни пришли к будке, суп хоть и был хорошо заправлен, но не готов. Покипеть бы ему еще полчасика.
Может быть, в другое время Федор Бубенцов, несмотря на свой требовательный, придирчивый нрав, и простил бы поварихе ее нерасторопность, но в тот день бригадир был разгорячен и зол до крайности.
- Да пропади ты пропадом такая работа! Провозились до обеда, а сработали на грош!
А тут еще эта курносая! Крутится с самого утра, как курица в соломе, а ничего не приготовила.
Не готов, правда, был только суп. Но когда человек "не в себе", ему и солнце темнее лучины светит.
- Чего же ты скалишься? - спросил Федор Машу, чуть ли не с ненавистью глядя на ее круглое, раскрасневшееся от волнения лицо и почему-то особенно обижаясь на выбившуюся из-под косынки белокурую челочку.
Маша действительно улыбалась. Но что это была за улыбка!
- Что же мне теперь - плакать из-за вашего супа! Вот еще! - собрав все свое мужество, ответила она Бубенцову.
Нехорошо все-таки обижать девушку, да еще при людях. Что она ему - жена или кто?
- А вдруг заплачешь!
- Как же! Обождите здесь, а я за слезами побегу, - сказала Маша, хоть и чувствовала, что бегать за слезами ей далеко не придется.
- Вот ты какая…
На одну минуту присутствовавшим при стычке трактористам, да и Маше показалось, что гнев у Федора утих. Но это было не так. Только какое-то решительное действие могло разрядить приступ злобы, который прямо огнем жег Федора изнутри.
Бубенцов шагнул мимо Маши к клокочущему под крышкой ведерному чугуну с супом и пинком опрокинул его в костер. Зашипело на углях, разлилось по земле вкусное варево. Белое облачко пахучего пара поднялось в воздух и моментально растаяло на ветру.
- На! Вперед знать будешь.
- Э-эх! - вырвался отчаянный возглас у одного из трактористов.
- А-ать! - почти сразу же восхищенно воскликнул второй.
Парня порадовала Маша Аникеева, которая звонко огрела прославленного бригадира деревянным половником в акурат по тому месту, откуда у Федора лихо закручивался чуб.
Не гнев, не злоба и не обида даже, а отчаяние толкнуло девушку на такой решительный поступок.
- Есть! В котором ухе звенит, Федор Васильевич? - одобрительно пробормотал спокойный и дюжий помощник бригадира - Михаил Головин.
Семь трактористов из восьми, - восьмым был сам Бубенцов, - похвалили поступок Маши. В самом деле, что это за дурость? Смотри, сколько баранины пропало, а ребята голодные.
- Не было меня рядом, - сетовал Головин впоследствии, - я бы его, черта, в таком разе укоротил.
В тот же вечер происшествие в таборе обсуждало все село. Но не успели еще колхозники как следует поругать Бубенцова за недостойное поведение, как Федор "отмочил" такое, что и совсем сбил с толку весь народ.
На другой день под вечер, - а было как раз воскресенье, - он нежданно-негаданно заявился в дом Аникеева. Нарядился в новый костюм, побрился, подстригся и пришел как гость. Рослый, чубатый, подтянутый, - красота-парень!
Вошел в горницу чин-чином. Вежливо поздоровался, помолчал. Молчали и Маша, и ее отец.
А по селу, от избы к избе, как на крыльях, неслась уже весть, что Бубенцов направился в гости к Аникеевым: "Будто так и надо. Ну, не бесстыжие после этого у парня глаза?"
- Вот что, Алексей Петрович, и вы, Марья Алексеевна, - заговорил, наконец, Федор. - Пришел я к вам не прощенья просить, потому что сам себе не могу простить безобразного поступка. Верите?
Отец промолчал, но дочь прошептала:
- Верим, Федор Васильевич. Как же…
Взглянула на парня украдкой и сразу поняла все.
Как же забилось в груди неспокойное сердце!
- Тогда, если не держите на меня зла, прошу вас… и Настасью Петровну…
- Мать где? - почувствовав в словах Федора что-то значительное, спросил у дочери Аникеев.
- В правление ее позвали. - Маша приподнялась, как бы собираясь побежать за матерью.
- Ничего. Перескажете ей мою просьбу, - сказал Федор.
Девушка опустилась на лавку. Она не могла уже оторвать от нежданного гостя темных пугливых глаз.
Не обмануло Машу девичье чутье. И не показались ей такими нелепыми, как многим, наблюдавшим всю историю со стороны, ни приход Федора Бубенцова, ни его сватовство. Правда, неожиданно все получилось.
В тот день Бубенцов не получил ответа. Хотя и польстило Алексею Петровичу, что такой видный парень просится к нему в зятья, хотя и обрадовался он от всей своей простой души неожиданному и хорошему исходу очень угнетавшего его происшествия, но чувств своих не показал. Каждый, даже незаметный человек должен блюсти свое достоинство. На то - колхоз!
Федор вышел, простившись с отцом за руку, а с дочерью - поклоном, оставив на видном месте сверток с подарками: Алексею Петровичу - опойковые голенища с головками, Анастасии Петровне - отрез маркизету, а Маше пока ничего не подарил, так посоветовала мать: "Родителей поначалу уважь, а невесте еще надаришься".
Как только закрылась за Бубенцовым дверь, Аникеев сказал дочери равнодушным голосом:
- Проводить полагается, Марья.
Полагается так полагается. Конечно, на улицу за Федором Маша никогда не выскочила бы. Ну, пришел, ну, попросил прощенья, ну… посватался. Так что же, сразу кинуться на шею? Хотя, дай волю сердцу, так бы обняла, так бы расцеловала! Разве только вчера она заметила Федора? Разве не любовалась тайком неприступным трактористом?
…Бубенцов выйти на улицу еще не успел, в сенях замешкался.
Здесь они и помирились, хотя у Федора под начесанным чубом прятался еще большой синяк, а Маше до сих пор было жалко пролитого супа.
Свадьбу играли через два месяца.