А через неделю после свадьбы обнял Федор Бубенцов свою Машуньку, исплакавшуюся, похудевшую, разом потерявшую девичью свежесть, но одухотворенную большим, обострившимся перед разлукой чувством. Прижал ненадолго к груди и ушел, крепко печатая шаги по пыльной дороге, с небольшим сундучком в руке.
Ушел на фронт.
Редко, очень редко приходили от Федора короткие и скупые письма жене и матери. "О себе сообщаю, пока жив, здоров, чего и вам желаю".
Долетали весточки, а откуда - неизвестно. Как узнаешь - где он, тракторист Федя, в каком месте перепахивает своим танком бесплодное поле войны?
Только работа спасала молодайку, как и тысячи других жен и матерей, от тоски, от гнетущих мыслей. Ну и работали женщины не покладая рук, не женскими делами ворочали. Сближались на артельной работе даже соперницы - жались одна к другой. Всем миром несли тяжелое бремя войны, делили горечь утраты.
Много уже было по городам и селам и вдов, и сирот, и скорбных до конца своей жизни матерей.
Но от Федора письма приходили почти каждый месяц. И чем дальше, тем уверенней и задористей.
"На край света уведу свой танк, а до Гитлера доберусь. В этом не сомневайтесь. Остаюсь пока жив, здоров…"
- Видно, счастливая ты, Маша, - говорили Бубенцовой подружки, большинство сочувственно, а некоторые и с завистью.
Очень боялась Маша таких слов. Сглазят еще не в добрый час. Счастье хвалить нельзя - оно пугливое.
Вот и сорок пятый год багряной зарей показался. В зимнюю стужу пахнул теплом.
Январь, февраль… Все ярче и дольше светит солнце и плавит на полях - в хрустальную корочку пушистый снег. Близка, близка победа! Весна - март, апрель… апрель… апрель…
Именно в этом весеннем, бурливом месяце, одиннадцатого числа, почудилось Маше, что остановилась, как бы потеряв дорогу, ее жизнь.
Куда и зачем дальше идти?
Пришло письмо и в апреле. И как раз тогда, когда Маша его ждала. Но только не от Федора, а от его командира - гвардии капитана Александра Емельянова:
"Ваш муж, гвардии старшина Федор Васильевич Бубенцов, числится в списках пропавших без вести".
Из всего письма, хотя и прочитала его Маша несчетное число раз, в сознание врезалась только эта фраза: "пропал без вести".
Как же так? Лист упадет с дерева, высохнет, но занесет его ветер в укромное сухое местечко, и будет лежать листик долгие годы. Щепка сгорит, и то зола останется. А тут был человек - и нет его. Даже дорогой сердцу могилы не осталось. Растаял, как пар.
А может быть… Ведь не написано, что убит. Разве не бывает таких случаев? Вон у Елизаветы Кочетковой три года известий от мужа не было, а потом объявился, освободили из плена.
Давно отгорел костер. Золой и легким пеплом покрылось то место, где когда-то плясал веселый огонек, и земля кругом остыла, и пепел разлетелся по ветру.
А все-таки где-то глубоко под золой долго, непонятно долго, теплится крошечный, неяркий уголек. Давно бы пора и ему угаснуть, а он все цепляется за жизнь.
Так же цеплялась за надежду и Маша Бубенцова: "Может быть, Федор Васильевич еще и объявится". Сердобольные поддерживали, приводили разные примеры, правда, чаще всего слышанные из третьих уст. Скептики сомневались: "Где там! Объявился уж небось на том свете".
Окончилась война. Начали сперва поодиночке, а затем и небольшими группами возвращаться в район и расходиться по домам солдаты.
Все реже и реже говорила Маша Бубенцова с подружками о Федоре, а потом и совсем перестала вспоминать его на людях.
Жила она теперь одна. Мать Федора, рано потерявшая мужа и в хорошее время часто прихварывавшая, не вынесла утраты. Скончалась тихо и безропотно, как свеча погасла.
- Видно, уж там с Федей свижусь, - были последние материнские слова.
Еще больше замкнулась в себе Маша. Даже среди людей ходила, как по лесу. Но все-таки некоторые наблюдательные догадывались, что "Марья Бубенцова все еще своего мужика ждет".
А то для какой радости она крышу перекрыла? Для кого так старается на работе? И корову держит, и поросенка кормит, и одевается чисто.
Прошла осень, зима. И наступил недоброй памяти тысяча девятьсот сорок шестой год.
Не радостными оказались для колхозников Тамбовщины эти первые послевоенные весна и лето. Уже в начале мая совсем по-летнему начало припекать и сушить землю солнце. И ветер откуда-то дул целыми днями, не переставая, тоже необычный - не влажный и мягкий весенний ветерок, а сухой, порывистый, знойный, ветер - суховей.
Проходили дни, недели, а над горизонтом не появлялось ни одной тучки. Только иногда с полден застилала небо до половины свинцово-желтая муть, через которую солнце просвечивало тяжелым багровым шаром.
А дождя все не было и не было.
Уже в начале лета стали пропадать на высоких местах даже не успевшие как следует подняться хлеба. Все больше и больше появлялось на полях, обычно ласкающих в это время глаз изумрудной зеленью, бурых пятен, зловещих следов шагающей по колхозным землям сухой беды.
Шел только первый мирный год после долгой изнурительной войны. Большую еще недостачу испытывали колхозы и в машинах, и в тягле, и в инвентаре, а главное - в людях. И трудно было человеку в таких условиях бороться со стихией.
Вот в это угрюмое время и вернулся в родное село Федор Васильевич Бубенцов.
Его появление удивило всех колхозников не меньше, чем удивил бы дождь, пролившийся с безоблачного неба в жаркий полдень.
Бубенцов не пришел и не приехал, а ворвался, именно ворвался в село на мотоцикле. Как снаряд, пронесся он по сонной безлюдной улице, оставляя в воздухе желтый, долго не оседающий след пыли. Круто развернулся, подкатил к палисадничку своего дома и застопорил машину.
Однако сошел с мотоцикла не сразу. Долго смотрел то на калитку, то на закрытые изнутри занавесочками окна, ожидая, что вот покажется жена или мать.
Но занавесочки не колыхались, калитка не отворялась, и никто из родных не встречал вернувшегося с фронта героя. А вернулся - герой! Восемь боевых наград - орденов и медалей - было приколото и привинчено к новенькой гимнастерке.
- Федор Васильевич, а ведь это ты!
Только услышав сбоку возглас, Бубенцов оторвал взгляд от своего дома и увидел, что со стороны улицы к мотоциклу уже собирается народ. Подбегали все новые и новые люди, смотрели на Федора и не верили своим глазам. Вот уж кому не пропасть!
- Я самый. Здравствуйте! Мои как?
- Ничего, слава богу… То есть мамаша твоя преставилась прошлым летом об эту пору. А жинка здравствует. Тебя ждала, ждала, да и ждать устала, - путаясь от все еще не прошедшего изумления, забормотал сосед Бубенцова, Александр Камынин. Затем, повернувшись к стоящему рядом подростку, приказал: - А ну, Павлунька, беги на проса, покличь Марью Алексеевну. Бож-жа мой, радость бабе какая!
- Не дождалась, значит, мать, - Федор стянул с головы фуражку.
Обнажил голову и Камынин и другие. Одна пожилая женщина всхлипнула:
- А я вот сыночка не дождалась, Феденька.
- Да-а… - неопределенно сказал Бубенцов и медленно сошел с машины.
И вот тут-то все заметили, что одна нога у Федора не гнется. Неживая будто. Так оно и оказалось - вместо левой ноги у Бубенцова был протез. Изменило все-таки в последние недели чуть ли не четырехлетней войны боевое счастье одному из лучших водителей пробивной танковой бригады.
Конечно, не один Федор Бубенцов был такой. И большего лишались люди, А разве мало его товарищей, тоже молодых, тоже сильных, так же любивших жизнь, не увидели, как, словно в первый раз за четыре года, взошло лучистое майское солнце над привольно вздохнувшей после победы русской землей?
Но смерть каждого была только росинкой крови, которую терял в смертельной схватке исполин-народ. И тот, кто умом и сердцем, каждой клеточкой своего существа чувствовал, что жизнь его, слитая с жизнью всего народа, не может оборваться в решительной схватке за отчизну, - стоял насмерть и завоевал бессмертие!
Так почему же член партии и сильный духом человек, Федор Бубенцов, совсем потерялся, когда в первый раз услышал сказанное о нем слово - "инвалид"?
Как мог он, вернувшись домой, на родную приветливую землю, сказать своей Машуньке:
- Не писал, чтобы не обнадеживать попусту. Хотел прекратить… все. Поскольку ненужный я стал человек.
- Федя! - Ужас прозвучал в возгласе Маши.
- Самому себе ненужный. Поняла?
Но Маша не поняла. Да и сам Федор не понимал тогда, что слова "ненужный самому себе" - нехорошие.
Потому и закрутил Федор свою жизнь трескучей каруселью, покатил ее по легкой дороге, как гремящую от пустоты бочку под гору.
Пил, гулял, а иногда и буйствовал. Ничего не давал, но много требовал. Как же - ведь он герой! Он свою кровь пролил, ногу потерял! Должны уважать его люди?
"Нет, не должны! А если и уважали когда-то, теперь перестанут".
Как гром поразили Бубенцова эти слова, сказанные прямо в глаза ему Иваном Григорьевичем Торопчиным. Да и весь последующий разговор в чайной потряс и запомнился надолго.