- У тебя, парень, рак морской в нутре, должно быть, - сочувственно заметил с козел Терентий.
- Пожалуй…
И когда Василий Евстафьич засмеялся, - они оба, и Семен Парийский, и Терентий Прищепа, залились самым неудержимым смехом, точно этот диагноз доставил им необыкновенное удовольствие. Потом Семен Парийский закашлялся и долго не мог остановиться.
- Вот насчет местечка буду просить вас, Василий Евстафьич, - сказал он, тяжело дыша и борясь с новыми приступами кашля: - не будет ли вашей милости посодействовать…
- А куда бы ты хотел? В дьячки я бы с удовольствием поставил тебя, да сам благодати не имею…
И опять они все трое весело рассмеялись, и в затуманенных блаженно-теплым туманом глазах их качалась от смеха потемневшая степь с истухающей зарей и высокое небо с алмазными первыми звездочками.
- Да я ведь и с судебной частью знаком, - сказал Парийский среди смеха: - я статьи разные знаю… уголовную часть, я ее не хуже часослова…
Товарищ прокурора удивился и, готовый снова прыснуть со смеху, спросил: - Откуда?
- Да как же, помилуйте! Я четыре года восемь месяцев был писцом у следователя, у Григория Николаевича, - знаете, может быть, господина Краснухина?.. у него!.. Четыре года восемь месяцев. Восемнадцать рублей жалованья, чай вечерний пил у него в квартире, - он даже сам лично подавал стакан на мой стол и всегда внакладку!.. Жизнь была такая - умирать не надо! Кабы диавол не позавидовал на мою жизнь, не увидали бы вы меня в таком несчастном положении…
- Позавидовал, значит?
- Да, сбил с правильного пути…
- И, конечно, обычным своим способом: увлек сладостью винопийства? Я, брат, и сам тоже иногда… люблю долбануть… душа требует отдохновения… Давайте, господа, еще повторим!
- Остановить, вашескобродие? - с готовностью отозвался с козел Терентий Прищепа.
- Нет, пусть себе шажком идут. Мы на ходу. Доставать теперь не далеко: вот, все сверху лежит. Да, необходимо иногда… томление сердца утешить… За ваше здоровье, дорогие товарищи!.. Ну, теперь, ты, Сема.
Парийский склонил голову набок и нежным, полным уважения голосом, сказал:
- Приятная вещь! Я думаю, не дешево?
- Это не из дорогих: три с полтиной.
- Ффу-у-у! - изумленно воскликнул Терентий на козлах: - это ничего-о! Стан колес за бутылку… одна-ко!.. Ну, да хочь и дорого, да хорошо, стоит дела… Покорнейше благодарим, вашескобродие! Не обижайтесь, если я с козел где упаду от этой духовитой водки… Ха-ха…
- Держись за землю тогда, - назидательно сказал Семен Парийский, и опять всем троим стало необычайно весело, долго смеялись, a Парийский после того долго не мог откашляться.
- Вот вы, Василий Евстафьич, думаете, что алкоголь меня погубил, а я вам должен сознаться: нет… романическая история… - проговорил он, откашлявшись…
- Н-ну?! - радостно воскликнул товарищ прокурора: - разве ты того… поклонник женской красоты?
- О, он баб лучше всякой скотины любил! - воскликнул Терентий, обернувшись к товарищу прокурора: - заразительный был человек насчет любви!..
- Действительно, что по этой части я был ходок, -
скромно отозвался Парийский: - и было у меня их много, и девчонок, и бабенок… А вот в это время наскочил на свою… обожгла крылья… Позвольте папиросочку, Василий Евстафьич…
Опять все трое нагнулись с папиросами к дрожащему огоньку спички. Глаза у всех были блаженно прищурены, устало улыбались и губы невольно ширились в улыбку. Долго не могли прикурить, стукались головами, мычали и смеялись через нос, потому что Терентий с козел никак не мог попасть папиросой в огонь и проезжал мимо, к самому носу Семена Парийского. Запах табаку, в холодном воздухе чрезвычайно приятный, распространился вокруг тарантаса и побежал за ним.
- Мещанин один… из Камышина… - попыхивая папиросой и пуская дым вверх, заговорил Семен Парийский, пользуясь тем, что лошади шли шагом и тарантас слабо шуршал: - вроде, можно сказать, купца… Жена, двое детей: сын да дочь, которую было звать Катериною, а сына - Тишкой. Торговали они только не красным товаром, а старой одеждой…
- Уж это не Бормотов ли Лукьян? - спросил Терентий, нагибаясь к кореннику Бунтишке и поправляя кнутом съехавшую набок шлею.
- Подожди, Терентий, не перебивай, - сказал товарищ прокурора, тихо качавшийся в углу тарантаса: - я догадываюсь, тут самая завязка романа… Ну, ну, Сема…
- Хорошо-с! - продолжал нараспев Парийский, очень довольный вниманием товарищей: - купил он домик о двух теплых, и, как я жил по соседству, то позвали меня написать условие. Пошел. Написал, - дело знакомое. - "Пожалуйте закусить"… На столе самоварчик, водочка, закусочка. Занялись разговорцем. Хозяйка, Марина Ивановна, спрашивает: - "вы", говорит, "женаты или холостой?" - Холостой, - говорю: - но имею в предмете жениться, а то как бы не опоздать, - тридцать второй год уж идет. - "И пора! Очень просто, что опоздаете"… - Невест, - говорю нет… - "Ну вот еще! Вон у нас дочь невеста… сделайте ваше одолжение!" - Очень приятно… Обращаю внимание. Девчоночка чернобровая, но жиденькая… Так себе, купырек зеленый… И все в ней нежно да задорно так… Лупоглазенькая, смешливая, походочка у ней мелкоступая, легкая и вся, как гибкая пружина… Не могу сказать, чтобы она показалась мне в то время… так себе…
- Ну, написал я условие, ушел домой. Занимаюсь своими делами, хожу на службу. Встречаюсь иной раз с новой соседкой - с Катей. Моргнешь ей, - засмеется и убежит. Зубы белые, а глаза - один зарез: так и обожгет… И вся такая… как бы сказать?.. завлекательная: вошла в душу. Придешь со службы, - сейчас к окну. Все вытягиваешься, все думаешь: вот пройдет по улице или по двору своей воздушной походкой, вот увижу грудь ее, как у молодого кочетка, стан ее гибкий… Вы смеетесь, господа? A мне тогда не до смеху было…
- Ну, ну, не обижайся, - товарищеским тоном сказал Василий Пульхритудов.
- Да я ничего. Сделайте одолжение, я не обижаюсь. Хорошо-с. Да. В те времена я не любил упускать ни сороку, ни ворону, не то что ясного сокола. Вот как-то вечером прижал ее к плетню: - позвольте, говорю, Катечка, познакомиться с вами. - "Мимо, мимо!" - Почему? Если сердце мое трепещет по вас и душа горит…
- Эх, собака, какой красноречивый! - не удержался, воскликнул Василий Пульхритудов, фыркнувши от смеха.
- Да, я мог… - Меня, - говорю, - через вас от еды отбило, Катечка, на аппетит никак не гонит… В мыслях держу одно и одно: как бы с вами познакомиться? - "Знаю", - говорит, - "я вас: посмеяться хотите"… - Нитнюдь! - "Нет", - говорит, - "ищите другую, а вокруг меня - не пообедаете". Вырвалась, убегла. В руках у себя чувствую как будто ее теплое, упругое тело, а уж ее нет, - выскользнула. - Ах, ты, думаю - шельма! Туда же, всякая паскуда знает простуду… не пообедаете… Посмотрим! Я и не таких уламывал… А у меня, действительно, голова такого свойства: раз что засело в нее, то уж выкинуть никак не могу, - особенно, бывало, насчет женского полу. Даю сам себе твердое слово: не упустить!..
- Однако удобных случаев все не выпадало. Промелькнет там-сям, глянет, засмеется. Дразнит - вот, мол, я, а не поймаешь. У меня просто голова кругом идет, в глазах туманеет и чувствую, что окончательно делается омрачение рассудка. Ляжешь спать, - стоит в глазах девчонка эта, смеется, зубы белые сверкают…
И повел я иную линию. Притворяюсь, что не обращаю внимания, прохожу, не глядя, разговоров не завожу: не нуждаюсь, дескать. А сам окончательно испекся: ни еды, ни сна нет. Гляжу, этак месяца через три, стал Тишка, ее брат, ходить мимо моих окон - и не один, а с другом - с Мишкой Прокудиным, приказчиком по ссыпке хлеба. Разбойник по всей Николаевке, гармонист, ухарь… С полицией поскандалить - это он первый. И музыкант такой, сукин сын, - гармония у него просто - говорит!.. Одним словом, хулиган!.. Ну, думаю, хорошего дружка нашел Тишка - на вечерницы к девкам ходить. Этот дорожку покажет!..
- Тихон Лукьяныч, - говорю как-то при встрече: - зачем вы с такими людьми знакомитесь? Юноша ты молодой, из тебя может выйти порядочный человек, если водки не будешь пить да на биллиарде играть, а эти люди - хорошего от них понять нечего. При случае, как говорится, голову оторвет и в глаза бросит. - "У нас с ним дружба", - говорит, - "мы с ним к девкам вместе будем ходить". - Ска-жите на милость! - "Я его с Катькой", говорит, - "свел, она спать с ним будет"…
- Ну, у меня аж в голове загудело от этих слов! Вступила мне в глаза сера, к-как дам ему в морду! Хор-рошего леща влепил скоту… Горе меня, знаете, взяло: проморгал девчонку, другому могла достаться… Как это так? Загорелась моя душа… Выпил. И во всех суставах появилась у меня дерзость и злоба. Пришел на квартиру: самовар! Подала хозяйка самовар, - придираюсь, почему зелен? отчего не вычищен? - "А вы", - говорить, - не заноситесь. За восемь рублей и это хорошо. Не воображайте из себя барона. - Барона?! Я - барон?! Обидно мне знаете, показалось, - как дам кулаком по самовару, - все к черту! И посуда, и стол, я самовар. Крик, скандал, полиция. Хотели взять, - не дался, раскидал всех. Ну, народ знакомый, помирились в двух рублях и полиции целковый за беспокойство. Но с квартиры - долой…