Биография
Связь "мигов" - рост жизни; но памятью первого мига сознания перекипает в годах подсознание; а на поверхность сознания падают мороки слов, что младенец, родившийся в восьмидесятом году на Арбате, есть "Ты"; из туманов растет представление иллюзии: место рождения.
Но порою мне кажется, что позабыл, где родился; когда ж расступались туманы иллюзии биологической жизни, то мне были видны лишь двери в том месте, где дом наш стоял (на углу Арбата и Денежного переулка); теперь, проходя по Арбату, я, видя тот дом, говорю себе: там, за подъездом наверное вход в глухой Тартоп.
И - нет!
Не история жизни моей - пребыванье в арбатской квартире, гимназии, лекции физика Умова, перечисление Мензбиру рыбьих костей, государственное испытание, горы книг; это - зеркало, отдающее зренью поверхности неизвестных пучин, именуемых жизнью моей.
Я любил Меттерлинка за то, что меня повернул на себя его мир (это было позднее, в дни юности); вспомнил, вникая в причудливый мир Меттерлинка, что тот причудливый мир я носил в своем мире сознанья, когда пятилетним младенцем боялся я темных углов; и "слепых". Чрез одиннадцать лет я припомнил: слепой был и "я" (так доселе я слеп); мой "священник" меня проводил по темнотам годин; завел в темные дебри; и - бросил: в углах.
Мне припомнились в мире старух метерлинковских "ведьмы", которыми нянюшка некогда запугала меня.
Они, "ведьмы" мне - веденье скрытых, таинственных сил, разыгравшихся в нас, прорастающих в ощущениях детства.
Мне черт был чертой, за которой встречал меня мир; чорт - черта, иль порог, за которым сознание гаснет; черта эта, ведаю, - тень моя, мною отброшенная. Мне она в детстве гласит:
- "Тебя жду".
- "Тебя съем."
Я впоследствии за черту перешел, где Само обитает ("Само" это - бука, которым пугали меня); я за чтением Заратустры узнал, что пугающий Чорт - моя самость.
И черти - исчезли.
Самосознание вспомнило час, когда прочитал "Тихий час" Заратустры: от этого "часа" кричал по ночам, пятилетний младенец.
Весь Ницше был памятью прошлого мне, пережитого некогда; и узнавал я себя пятилетнего в чтении "Происхожденья Трагедий"; происхождение это есть жизнь: Моя жизнь.
И воистину: не узнай я в себе, что роилось в сознании Ницше, - его бы не понял я вовсе; при чтенье затеплилась Жизнь моей жизни (как память о жизни, которая протекала во мне до рождения); "влияния" - память о собственном действии; и потому-то история литературных влияний читается только в обратном порядке!
Шестнадцати лет все прочтенное перекрестилося в точку и бросило блески лучей и вперед и назад; все отчетливей вспомнилось.
. . . . .
Щелкнула дверь; и - ввалился знакомец - "брюнет из Одессы", с которым мы ехали от французской границы; его потерял я в Париже; в Берген приплыл на "Юпитере":
- "А?"
- "Вы?"
- "Опять"
Положив котелок и расставивши чемоданы мне под ноги (будто не было Лондона, Бергена, Гавра, Парижа), он стал утрамбовывать мозг болтовней своей; разрушая нить памяти; телом, запрятанным в пестрый пиджак, он что-то долго выстукивал в такт разговора:
- "Когда это было?"
Казалось: рассказ о его похождениях в Лондоне тянется, тянется, тянется; я стараюсь понять: не могу! Пересыпает рассказы намеками на какое-то происшествие он, где замешана личность, которой пока не касается; но если его в Хапаранде подвергнут допросу - заявит, что обыску подлежит эта личность; я мог кое-как догадаться, что едет шпион - в нашем поезде. Власти узнали об этом; и - ищут шпиона средь нас; он подморгнул мне:
- "Эгеге!"
- "Да ты что-то!"
- "Чего-то!"
Черта, за которою самостно бьются во мне мои силы, иль Чорт - появившийся спутник: прошел за черту, отдаваяся памяти тихого часа; брюнет из Одессы, замолкнувши, скорчился передо мной на диванчике.
Воспоминания перекрестилися в точку; я - вспомнил.
. . . . .
Весенний денек; перелетают от крыши соседнего дома из рваных туманов вороны: на крышу соседнего дома; торчит вдалеке каланча; на ней - шар: это где-то пожар, я - начитанный отрок, ведущий дневник, - застаю в кабинете отца втихомолку читающим книги - себя: над "Вопросами философии" Я!
Перевод Веры Джонстон? Отрывки из Упанишад? Начинаю читать.
Кое-что понимаю я в Бокле; и понял я все в "Бережливости" Смайльса; я даже читал Карпентера. А это - невнятно! Гляжу за окно: пролетает - ворона ли? С крыши на крышу слетает дымок, улетая: за крышу; понять, что такое рисуется перелетами клубов, нельзя.
Слова перелетают из строчек на душу, сквозь душу, - куда? Видишь - вот: а понять, что рисуется танцами слов - невозможно; душа предо мною моя - вся сквозная: разъятые шири пространств открываются в ней перелетами слов.
Отрываюсь от чтенья: ворона - ворона ли? Ах, другое; какое-то все; непонятно, невидимо:
Видимо, слышимо - все, чего прежде не знал, что уставилось в душу:
- Я - старое!
Было! Когда это было? Я тут начался; низлетел; из вот этой невнятицы.
Нет, никогда не входил в эту комнату; нет, не развертывал Бокля; не рос, не учился; и нет - не родился: рождение, рост, понимание, чтенье - орнамент; я вижу ряды миниатюр; вот все то, что себя сознавало, и то, что себя сознает; - занавеской отдернуто перед вещей страницею; что же мне занавеску отдернуло - родина.
В "Упанишадах" я жил до рождения!
. . . . .
Родился для памяти; и как безумный, стоял без единого слова; мне чудился взгляд - бей единого олова, рождавший меня; на себе с той поры ощущал этот взгляд я; а лицо устремленного взгляда мне встретилось после.
Двенадцатилетие проницали глаза, говорившие:
- "Ты!"
- "Не умрешь!"
- "Не рождался!"
Однажды, в решительный миг моей жизни, мне дали две карточки, изображавших два Лика (перепечатки тех карточек можете видеть в поверхностной книге немецкого мистика Гартмана.
Под одной из двух карточек - подпись: "Mahatma Kut Humi".
. . . . .
Большая луна выплывала из облак; уже перевал совершился; с туманов сбежало кровавое око летящего поезда; виделись в окнах горбы, на которых лежали, белея, тяжелые камни, на остановках шумели леса.
Предрассветные тучи глядели: через сосны - от сосен; и - улетали за сосны; и то, что не понял я в Англии, понял я здесь: -
- переживания Бергена, Лейпцига, Брюсселя, Дорнаха, Лондона: -
- Светочи, перелеты, блески, мучения, ужасы, страхи -
- оно: то - не то -
- его - нет; и оно все же - есть; все, что было со мной, все то было во мне: - возмущение вод: буря на море. -
Голос безмолвия:
- "Жди Меня!"
- "В мареве…"
- "Жди!"
- "Я - раздамся:"
И я отвечаю из марева:
- "Душно…"
- "Я - в гробе!"
- "Но жду!"
Шопен
"Упанишады" наполнили душу, как чашу, теплом.
Устремление более поздних годов родилось в миге чтения, наполняя всю душу, как чашу; теплом отразились два глаза - Стоящего над душой: -
- устремленье годов родилось "мигом" чтения; бросило блески лучей -
- в непросветные дали былого; -
- бросило блески лучей в непросветные дали грядущего; -
- там проблистала Высокая Гита светлейшими текстами.
- и бросило блески лучей в сверх-сознанье -
- и -
- бросило блески лучей в мои бездны, откуда грозился Гонитель -
- "Упанишады", светлейшие тексты.
- В моем бессознании сетью сознания подняли: -
- том Шопенгауэра я развернул; и -
- отдался ему!
Все сказали бы: -
- Шопенгауэром начертались мои философские вкусы -
- о, нет! -
- устремление более поздних годов начерталось Ведантою: Упанишадами; и
- Шопенгауэр был зеркалом; в нем отразилась Веданта; так именно, как отразился в Веданте -
- Я, Сам!
. . . . .
Откровением пересеченных пустот прозвучал Шопенгауэр: рассказом о воле -
- о - "Я"!
"Я" - космически мучилось, строя падение: в
тело -
- падение тел, тяготение, шаровая планетная форма и слепость мучений в ней "Я" - подсмотрел, и -
- воочию убедился, что - так: прочитал Шопенгауэра я, как рассказ о себе.
И настигла меня бесприютность, как память о прежнем: открылись уюты пустот, отделяющих дух человеческий от телесного мира, и - близящих к родине.
Чтением Шопенгауэра сжег в себе Боклей и Смайльсов; разрушились правила трезвой морали; так я перешел за черту:
Я узнал, -
- что нет радости в перегородках внушаемых правил; я жил ощущением: после сверкнувшего мига в стенах моих комнат открылся пролом: -
- возвращаясь домой (из гимназии), я затворял двери комнаты: броситься духом в ничто -
- и восчувствовать знание той стороны…
. . . . .
Если влить струевое кипение жизни в пульс времени, самое время бежит, точно музыка; нотными знаками возникают события жизни; и гамма звучит о пространстве ином, подстилающем наше; звук жизни, построясь на гамме, стоит точно образ, запавший из родины; -
- гаммы поют, высотою Нирваны, а звуки мелодий, - Ведантою…
. . . . .