Так же осторожно она приступает к еде: сначала, сузив глаза, осмотрит на тарелке жаркое – его вид, затем чуть наклонится, понюхает и только после этого накалывает на вилку кусочек мяса и делает пробное прожевывание. Дальше все зависит от вкуса жаркого и вкусов бабы Жени. Если не понравилось, блюдо подвергнется жесточайшей критике: пережарено, недоперчено, мало лука. Зато если блюдо приходится ей по нутру, она благостно мычит и живо работает челюстями, произнося одно-единственное: "изумительно!". Правда, такие кулинарные удачи случаются нечасто. После отъезда бабы Жени мама обычно возмущается (в присутствии отца): "Жаркое, видите ли, ей не понравилось! Принцесса. Что не так? Свежая базарная телятина, обжаренная с луком, приперченная, с лавровым листом и душистым горошком..." Папа выслушивает со скучающим взглядом. Неожиданно спрашивает: "Кстати, там, в чугунке, еще что-то осталось?" – и бегом на кухню.
Баба Женя любит рассказывать о своих болезнях. С ее уст порой слетают странные слова: низкий гемоглобин, депрессивный синдром, поздний климакс. Она постоянно упоминает каких-то врачей. Рассказывая о том, что очередной кардиолог подтвердил у нее гипертонию, она оттопыривает нижнюю губу и сразу превращается в старуху.
Баба Женя почти всегда в новом наряде. Войдя в дом, сразу же направляется к зеркалу. Достает из сумочки помаду, подкрашивает губы, приглаживает брови, припудривает лицо. Изрекает: "Даже в гробу женщина должна лежать с накрашенными губами". "Совершенно с вами согласна", – подтверждает мама.
...Они пришли почти одновременно: сначала родители с работы, следом и баба Женя.
– Это тебе, – она протянула мне коробку цветных карандашей.
– А сказать спасибо? – напомнила мама.
– Спасибо, – и я скрылся в комнате.
Усевшись на диване, вытащил карандаши из коробки. В комнату вдруг вошел папа. Он был хмур и бледен, будто заболел. Посмотрел на меня так, что я невольно поднялся.
– Ты говорил еще кому-нибудь, что рабочие хотят повесить директора и парторга завода? – стараясь быть грозным, тихо спросил папа.
– Нет, только бабушке...
– Ты уверен?
– Да.
– Никому не говори об этом. Понял?
– Понял.
– Никому, – он угрожающе помахал пальцем перед моим носом и вышел.
Я почесал затылок. Наверное, это тайна. Нельзя, чтобы директор и парторг раньше времени узнали о казни. Но зря папа так перепугался – я его не выдам. А бабушка – предательница. Больше ничего ей не скажу! Ударив кулаком подушку, я побежал в кухню.
Там шли приготовления к ужину.
– Ты веришь, что он никому не говорил? – допытывалась у отца баба Женя.
– Все нормально, забудь, – папа, уже спокойный и благодушный, восседал на троне-табурете.
– Добром это не кончится, – предупредила баба Женя. – Вы совсем его не воспитываете. Кинетесь – поздно будет.
Мама подошла ко мне, присела, чтобы поправить рубашку.
– Игорь у нас честный мальчик, правда?
– Да-да, – пробурчала баба Женя. – Много ты знаешь. Повидала я на своем веку, как честные в тюрьму садятся.
Мама резко встала. Похоже, хотела что-то сказать в ответ, но сдержалась. Потянулась рукой к какой-то кастрюле, вдруг вскрикнув, отставила ее и подула на пальцы.
– Осторожней, горячая, – подсказал папа.
На столе появились бутылки с лимонадом и минеральной водой, овощи.
– Хотите боржоми? – бабушка налила в стакан и подала бабе Жене.
– Спасибо.
– А мне врач рекомендует ессентуки – прочищает желчные протоки. Хотя сейчас уже все равно...
– Лене должны удалять желчный пузырь, – сказала бабушка.
Баба Женя покачала головой:
– Такая молодая, а уже удалять. В наше время, смотрю, молодые и болеют чаще, и умирают раньше. А у меня в почках обнаружили камни.
– Боже-Боже, желчный пузырь... – повторяла мама.
– Сначала они считали, что почка застужена. Хорошо, что я обратилась к Левинзону. Сделали снимок – камни, – перебила ее баба Женя.
– А мне мой врач советует ежедневно принимать по сто грамм, – изрек папа, направляясь к холодильнику. Достал оттуда бутылку водки. Не пролив ни капли, наполнил свою рюмку. – Теща, садитесь. Вам налить пять капель? Не хотите? Мама, а ты? Тоже нет. Ладно, о чем с вами, язвенниками-трезвенниками, говорить? Будем здоровы! – одним махом он опрокинул рюмку. Сразу покраснел, на глазах выступили слезы.
Зазвенели ножи и вилки.
– Семен, передай хлеб.
– У меня что-то нет аппетита.
– Ну что, еще по граммульке?
– Сегодня нашего Игоря приняли в школу. Он сдал экзамен самому директору, – сказала бабушка.
– Ну-ка расскажи, как тебя приняли, а мы все послушаем, – попросила мама.
Я надулся гордостью:
– Решил задачку про птичек и прочитал книжку про любовника страстного.
На миг воцарилась тишина.
– Ему дали Пушкина прочесть, – пояснила бабушка. – Директор – очень приятная женщина.
– Теперь придется купить ему школьную форму, – промолвил папа, почему-то вмиг погрустнев.
Бабушка развела руками: мол, что поделаешь.
– И ранец. Я знаю, какой хочу.
– Он сказал директору, что его папа – главный инженер. Он думал, что кроликов едят только главные инженеры.
ххх
По экрану телевизора побежали титры, начинался фильм.
– Ложись спать, – сказала мама. – Завтра папа вернется с базара и пойдет с тобой покупать ранец.
– И пенал?
– И пенал.
Маме для меня ничего не жалко, что ни попрошу – сразу достает свой кошелек. Правда, в мамином кошельке денег всегда почему-то очень мало. Папа говорит, что деньгами хуже всех в семье распоряжается мама, а лучше всех – бабушка. Бабушка всегда торгуется. К примеру, остановится возле торговки с укропом, выберет пучок, будет вертеть его, нюхать, сбивать цену. Уйдет, так и не купив. Сделает пару шагов, остановится, вернется и – снова за свое. А папа не торгуется. Он стоит у прилавка и что-то подсчитывает: глаза слегка закатываются, губы беззвучно шевелятся. Если, вздохнув, покачает головой, значит, дорого, дела не будет; а если решительно махнет рукой – к покупке.
...Плюшевый мишка лежал рядом на боку и вместе со мною слушал, о чем говорят взрослые.
– Семен, убавь звук в телевизоре, Игорь спит, – попросила мама. – Быть может, вообще не нужно, чтобы телевизор стоял в этой комнате?
– А куда его поставить, себе в кровать, что ли? – отозвался папа, убавив звук.
– Плохо жить в такой конуре.
– Что слышно о новой квартире? – поинтересовалась баба Женя.
– Не знаю, – ответил папа. – На следующей неделе комиссия с завода будет ходить по домам, проверять жилищные условия.
– А-а, ничего нам не дадут, – вздохнула мама. – Уже пора рожать второго, а тут даже коляску негде поставить.
– Куда вам еще второго? С одним справиться не можете, – проворчала баба Женя.
– Почему это не можем? – возмутилась мама.
– Лена, прикрой окно, дует, – вдруг попросила бабушка.
Скрипнула рама, щелкнул шпингалет.
– Форточку не закрывай, – дал указание папа.
– Тебе же на операцию, как ты собираешься рожать второго? – спросила баба Женя.
– Ну и что? После операции. Годы-то идут, – ответила мама.
– Тебе сейчас сколько? Тридцать? Я Семена родила в двадцать два. Тогда – не дай Бог! – даже молочных кухонь не было. Помню, у меня начался мастит, пришлось искать кормилицу. Мой Игорь с ног сбился, пока нашел.
– А у меня, когда Игорь родился, было столько молока – не знала, куда девать. Но он грудь брать не хотел ни в какую. Мне тогда посоветовали посыпать сосок сахаром. И он так полюбил, что почти до двух лет нельзя было оторвать.
– Куда это годится, если ребенок двух лет берет грудь? – сказала баба Женя и неожиданно повернула голову в мою сторону. Ее левый глаз прищурился. Засекла! – А ну, вытащи оттуда руки! Семен, вы следите, где он держит свои руки?!
Ладоши мои, как ошпаренные, выскочили из трусов.
– Игорь, ты почему не спишь? – спросила мама.
Повернувшись на бок, я поначалу закрыл глаза, а потом снова открыл.
– Помню, когда я была на седьмом месяце, – продолжала баба Женя, – вышла на улицу, поскользнулась и упала. Что я тогда пережила! Привезли в больницу – думали, начнутся преждевременные роды. Игорь прибежал с работы, бледный: "Женечка-Женечка". Я ему говорю: иди, а то на работе неприятности будут, видишь сам, какое сейчас время. – "Нет, Женечка, как же я тебя одну оставлю?"
– Вам делали кесарево? – поинтересовалась мама.
– Нет. Я Семена легко родила – как выплюнула. А второго не успела. Игорь, помню, просил: "Женечка, сын у нас есть, роди мне дочку". Ему-то уже было под сорок. А я не хотела. Боялась: вдруг придется одной с двумя детьми остаться. Кто мог тогда знать, что ждет завтра? В тридцать восьмом мы дважды были готовы, что за ним придут, ведь он был парторгом на заводе.
Едва слышно звучали голоса из телевизора. Папа, кажется, перестал отстукивать "капцей".
– Игорю и броню от завода давали, – продолжала баба Женя. – А он, дурак, отказался. Я даже на вокзале его умоляла: "Одумайся, поедем!" Он лишь головой кивал: "Женечка-Женечка..." По-моему, он предчувствовал, что мы больше не увидимся.
– Почему же он не уехал с вами в эвакуацию? – спросила мама.
– Потому что дурак. Думал, что кроме него Киев некому будет оборонять.
– Ты говорила, что его видели в Дарнице, – подал голос папа.