– Ди-рек-тор, – прочитал я надпись на одной из дверей.
Бабушка постучала.
– Здравствуйте. К вам можно? – спросила, отворяя дверь.
И мы вошли в просторный кабинет.
– Здравствуй. Меня зовут Александра Николаевна. А тебя? – женщина с аккуратно зачесанными каштановыми волосами сидела за столом. Отложив ручку, улыбнулась.
– Игорь.
– Хочешь учиться в школе?
– Да, я уже большой.
– Большой, а ногти кусаешь.
Тут же я отдернул руку.
– А считать ты умеешь? Тогда реши задачу: на дереве сидело десять воробьев. Девять улетело, один прилетел. Сколько воробьев осталось?
– Два, – сразу ответил я. (Тоже мне задача – я и не такие решаю, когда торгуюсь с бабушкой за ложки бульона.)
– Молодец. А читать ты умеешь?
– Конечно!
Я подошел к Александре Николаевне. С улицы доносилось щебетание птиц. Ветерок, ворвавшись в окно, сдул со стола пару листков.
– Спасибо, – сказала женщина, принимая из моих рук поднятые листы. – Ну-ка, прочитай, – и вручила раскрытую книжку.
– Уж-я-не-тот-лю-бо-вник-стра-ст-ный ко-му-ди-ви-лся пр-пр (застрял) пре-жде-свет.
– Хватит, – засмеялась Александра Николаевна.
Бабушка тоже улыбнулась.
– Еще я писать умею. Можно? – взял ручку и через минуту протянул ей листок, на котором неровными буквами было написано "Игорь". В тот момент я чувствовал в себе столько сил и талантов, что, казалось, могу сдвинуть горы. И еще, если честно, мне очень понравилась Александра Николаевна – и ее сиреневое платье, и запах ее духов...
– Хорошо. А кто твои родители?
– Мама – медсестра в больнице, папа – главный инженер на заводе. И бабушка.
– Отец – штамповщик, – неожиданно поправила бабушка.
Я раскрыл рот, все звуки застряли в горле. Как – штамповщик?! Папа рухнул с высот главной инженерии, сдулся, стал маленьким.
– Вот и хорошо, – промолвила Александра Николаевна. – Первого сентября приводите его. До свидания, любовник страстный. И ногти больше не грызть, договорились?
ххх
Мы вышли из школы.
– Ба, а разве папа – не главный инженер?
– Нет, конечно. Он – штамповщик.
– Почему же он называет себя главным инженером? И ты тоже говоришь, что, так как он – обедают только главные инженеры.
– Мы шутим.
– Ба, а на каких столбах рабочие будут вешать директора и парторга папиного завода?
Бабушка замерла. Оглянулась.
– Придем домой – объясню, – проговорила она тихо. Кажется, у нее испортилось настроение.
Дома я тут же решил проверить новую ручку. Заправил и стал рисовать. Бабушка тем временем хлопотала на кухне – готовилась к приезду бабы Жени. Что-то варила, пекла, гремела кастрюлями. Раскрасневшаяся, в испарине, вошла в комнату и села в кресло.
– Фу-ух, жарко, – взяла газету и стала обмахиваться. Прядка седых волос у ее виска слегка раскачивалась.
– Ты чем занимаешься?
– Пишу.
Бабушка понимающе кивнула головой. Достала из буфета свою шкатулку. Снова села в кресло и надела очки – в очках она выглядит очень смешной. В руках у нее появлялись какие-то листки, газетные вырезки, фотографии. Перебирала бумаги, что-то шептала, усмехалась. Терпение мое лопнуло.
– Что это?
– Письма твоего дедушки Пейсаха.
– А кем он был?
– Врачом. Заведующим отделением в больнице.
– Там же, где и мама работает?
– Нет, в больнице Павлова. Он лечил сумасшедших.
– Таких, как Вовка-дебил?
Бабушка строго взглянула из-под очков.
– Больше никогда не говори это слово. Обещаешь? Пейсах их называл "мои сумасшедшенькие", а иногда – "мои мишугене". Знаешь, как его уважали в больнице? Вот, смотри, – взяла пожелтевшую газетную вырезку. – "Коллектив больницы Павлова поздравляет Пейсаха Наумовича Кагана с сорокалетием". Вот он, – достала маленькую фотокарточку.
Я взял фото. Ничего особенного – овальное лицо, темные волосы зачесаны назад, губы – ленточкой, как у мамы.
– Знаешь, какие он мне письма писал, когда ухаживал? – бабушкины пальцы стали бережно перебирать бумаги. Вытащила открытку с нарисованной горящей свечой. – "Милая Хана. Родная моя. Выходи за меня замуж. Не пожалеешь..."
– А как он погиб?
Бабушка долго молчала.
– Его немцы убили. В душегубке. Были такие машины, в которых убивали людей. Когда немцы вошли в Киев, они подогнали душегубки к психбольнице и всех больных загнали туда...
– Почему же он не уехал с вами в Ташкент?
Бабушка снова помолчала.
– Не хотел оставлять своих больных, думал, что немцы их не тронут. И в душегубку ушел вместе с ними...
Она сняла очки, положила их на колени. Вдруг прикрыла ладонями глаза. Только нос торчал.
– Ба, ты что?
Бабушка медленно отняла руки, посмотрела на меня. Улыбнулась.
– Ты похож на моего Пейсаха. У вас одинаковые глаза – добрые, – она стала укладывать бумаги в шкатулку. Вдруг резко приподняла голову, втянула носом воздух. – Жаркое! – и, сунув шкатулку в буфет, ринулась на кухню.
Я остался один. Снова сел за стол, взял ручку. Перо повисло над бумагой, но не прикоснулось и не вывело ни одной буквы. Потому что я хотел, но тогда еще не мог написать то, что пишу сейчас:
Милая Хана. Твоя фотография висит передо мною на стене. Стоит мне взглянуть на нее, как я слышу твой голос. И смех. И вижу сложенные на груди руки. Как ты складывала их всегда, когда садилась отдыхать. С такими же сложенными на груди руками я увидел тебя в последний раз, лежащей в красном, как маки, гробу. Ты была маленькой, и лицо твое, белое, качнулось, когда я наклонился, чтобы поцеловать твой лоб.
Рядом с твоей фотографией на той же стене висит карточка деда, твоего Пейсаха, – овальное лицо, волосы зачесаны назад и губы ленточкой. Он пошел в душегубку, поддерживая за руку одного своего "сумасшедшенького", который смеялся, не понимая, что происходит. В темноте он услышал, как завелся мотор, и решил, что их перевозят в другую больницу. Он не знал, что выхлопная труба была проведена в будку машины. И немецкий солдат, открыв дверь, чтобы сбросить трупы в одну из ям Бабьего Яра, увидел искаженное лицо с раскрытым ртом, в котором застрял крик: "Милая Хана..."
Секретный документ Рейха
Оберштурмбанфюреру СС Рауффу,
Берлин
"Осмотр газовых автомобилей "Айнзацгруппы-С" окончен. Я приказал, чтобы во время пуска газа служебный персонал находился на возможно большем расстоянии от автомашины для того, чтобы здоровье не пострадало от газа, который может выходить наружу. Довожу до вашего сведения, что некоторые команды должны были своими силами произвести разгрузку после применения газа. Я обратил внимание командира зондеркоманды на огромный психологический вред, который может принести служащим эта работа. Люди жалуются на головные боли после каждой разгрузки. Газ не всегда применяется правильным образом. Чтобы как можно скорее закончить работу, шофер нажимает на акселератор до отказа. Таким образом люди умирают от удушья, а не от отравления, как это было запланировано. Выполнение моих инструкций показало, что при правильном положении рычага люди мирно впадают в глубокий сон. При этом не приходится видеть искаженные лица и испражнения. Сегодня я продолжу свою инспекционную поездку.
Доктор Беккер, унтерштурмфюрер СС.
Киев, 19 октября, 1941 год".
2
Сегодня приезжает баба Женя. Ростом она невысокая – как бабушка. Но у бабушки волосы седые, жиденькие, стянутые узелком (иногда она закалывает их гребешком), а у бабы Жени – черные с отливом, как воронье крыло. У бабушки лицо бледное, губы бесцветные и глубокие морщины на лбу. А баба Женя всегда густо накрашена и напудрена, лоб гладкий. Бабушка – худая, как засушенная вобла, баба Женя – пухленькая хрюшка. Ну и самое главное: бабушка – обыкновенная, из мира кастрюль, дырявых носков и вечных жалоб на нехватку денег, а баба Женя – из мира красивых напудренных женщин, гарниров и "взрослых" разговоров.
Иногда баба Женя приходит к нам с мужчинами. Я различаю их по медалям. К примеру, дядя Яша мне нравился не очень: ни медалей, ни орденов. Хоть бы значок какой нацепил. А вот дядя Юзик – орел: с тремя медалями и одним орденом. Мы с ним сразу нашли общий язык: он по-солдатски снял все медали и дал их мне. Поиграть. Я надеялся, что он забудет их, но перед уходом он забрал их и пристегнул к пиджаку. У нас с дядей Юзиком мужской уговор: после его смерти его медали переходят ко мне.
Если речь заходит обо мне, баба Женя всегда обращается к папе в моем присутствии. "Он что-то худой. Вы его нормально кормите?" или "По-моему, он отстает в развитии. Вы его показывали психиатру?" Папа что-то бормочет в ответ, а баба Женя неодобрительно качает головой. Зато ко мне она всегда обращается, как ко взрослому: "Сделай тише звук телевизора" или "Принеси стакан воды". Перед тем как выпить, внимательно разглядывает стакан, прищурившись, и если находит что-то подозрительное, кривится и возвращает, не пригубив.