Из коллег, разумеется, никто не понимал, почему этот веселый, благополучный полицейский не женится и зачем ходит в старый парк кормить лебедей. Его родители умерли, так никогда и не узнав про беду сына.
Он обвыкся, приспособился к такой своей участи. Конечно, можно его упрекнуть в том, что его веселость и открытость – не натуральны, что он носит маску весельчака, под которой несчастный человек скрывает от всего мира свою трагедию. Все же его добродушие – естественное, случившееся его не озлобило, не превратило в лицемера или в завистника чужого счастья.
2
Однажды в осеннем парке Стив встретил молодую женщину. Он кормил птиц. Но почему-то, против обыкновения, некоторые из лебедей, схватив кусочек-другой, отплывали от него, устремляясь куда-то. Стив повернул голову и увидел на берегу, в осоке, крохотную женщину в светлом плаще, с распущенными черными волосами. Она тоже бросала птицам крошки.
– Не знал, что у меня появился такой серьезный конкурент, – пошутил он, подойдя к женщине, складывая вчетверо уже пустой целлофановый пакет.
– А я вас тут видела в прошлый раз. Но вы были так заняты, что меня не заметили, – прозвенела она в ответ.
На вид ей – лет тридцать. Но сказать наверняка про ее возраст было трудно – в ее необычайно белом, с правильными чертами лице было нечто таинственно ускользающее. Во взгляде темно-карих глаз странным образом соединялись и тревожная застенчивость, и дерзость, и доверчивость. Ощущение неопределенности возраста женщины усиливала ее маленькая, исполненная удивительной грации, фигура.
– Меня зовут Анна, – она протянула ему свою белую ручку, и Стив накрыл ее своей ладонью, как лапой. – Неподалеку отсюда я даю уроки балета в одной студии. После урока прихожу сюда. Здесь очень красивое место, напоминает мне Россию, – сказала она, и Стив понял, какой акцент звучит в ее английской речи. – А когда увидела здесь вас, то и вовсе перестала бояться ходить в эту глушь. Вы – такой большой, такой сильный, еще и полицейский, с пистолетом...
Она разломала в ладошке последний крекер и, размахнувшись, бросила в воду. И в одном ее движении – взмахе руки, когда Анна вся изогнулась, превратившись в существо, состоящее не из костей и мышц, а ветра и воды, было столько пластики, что Стив замер.
ххх
Они часто встречались у того озера. Анна стояла там же – в нише из осоки, а Стив на камнях. Приветствовали друг друга.
Когда весь хлеб и печенье были отданы птицам, вместе возвращались обратно, в шум города. Порою путь преграждала толстая ветка, рухнувшая от старости или ветра. Тогда Стив отодвигал ветку в сторону или приподнимал ее над головой Анны. Сделав грациозный книксен, она проходила вперед.
Анна закончила в Санкт-Петербурге балетную школу, потом танцевала в Мариинском театре. Быстро сделала карьеру от второй солистки до примы. Затем по контракту поехала в Японию и пять лет работала в токийском театре Империал. Полгода назад очутилась в Нью-Йорке, где у нее тоже был контракт в театре Метрополитен, но что-то сорвалось. Поэтому сейчас у нее получился как бы незапланированный творческий отпуск: она дает классы в одной балетной студии. Ее продюсер оказался либо бестолковым, либо непорядочным, и ей теперь приходится многие свои дела устраивать самой, попутно занимаясь поиском нового продюсера.
Относительно балета Стив не был силен. Правда, в школе несколько раз под Рождество их всем классом водили на "Щелкунчика". Родители порой брали его с собой на постановки во время сезонов Американского театра балета. Видел он и "Лебединое озеро", и "Жизель", и "Дон Кихота". Кстати, на "Лебединое озеро" и "Жизель" ходил не раз – с Джейн.
Теперь, когда он шел рядом с Анной, слушая ее рассказы о создании балетов, об Анне Павловой, в честь которой она была названа и которая была ее божеством, Стив воскрешал в памяти те дни, когда любил Джейн, когда сидел с нею в партере театра, ожидая поднятия занавеса...
ххх
Анна делилась с ним своими планами. У нее дома много бесценных картин и антиквариат. Она хочет создать в Нью-Йорке своеобразный музей, вернее, Храм Искусств. Собрав эти ценности по всему миру, привезла их в США. Но здесь связалась с какими-то "недобрыми" людьми, которые ее обманули, отняв часть коллекции, и она теперь пытается все вернуть.
Людей Анна делила на две категории – добрых и недобрых. Сначала Стив полагал, что в ее английском словаре просто не хватает слов для более разнообразной характеристики, но вскоре убедился, что дело не в ее английском. Анна действительно различала людей только таким образом и жаловалась на свою непростительную наивность, которая всегда ей внушает, что человек лучше, чем он есть на самом деле.
– О, из-за своей наивности я столько натерпелась! – признавалась она, подхватив с земли длинную, тонкую ветку и проделывая ею ловкие движения, словно шпагой. Руки у нее, несмотря на грациозность, были достаточно сильными. – Меня и грабили несколько раз, и обманывали с контрактами, и писали обо мне в журналах и газетах всякую чушь... – очутившись рядом со Стивом, она вдруг привстала на цыпочки и легонько коснулась кончиком ветки его плеча.
– Вы сейчас будто бы исполнили ритуал посвящения в рыцари, положив шпагу мне на плечо, – пошутил наблюдательный Стив, когда Анна отбросила ветку в сторону.
– Вы угадали. Вы кем хотите быть – Зигфридом или Дон Кихотом?
ххх
Стив не имел ясного ответа, зачем ему эта связь. Не раз хотел прекратить эти встречи. С женщинами он не имел близких отношений уже почти двадцать лет. Он не балетоман. В Россию в ближайшее время не собирается. Зачем же ему встречаться с Анной, которая, сама того не ведая, растравливает его душу, будит в ней какую-то тоску?..
Но каждый раз, давая себе обещания больше с ней не видеться, не мог дождаться ланча. Несся в бакалейный магазин, а потом с пакетом хлеба – к озеру...
И вот Анна пригласила его к себе. Ее квартира находилась в престижном районе Манхэттена. Квартира состояла из трех огромных, как залы, комнат.
В одной зале были собраны картины, скульптуры и различные антикварные ценности. Всего так много и в таком беспорядке, что создавалось впечатление склада. Другая комната была оборудована под зал для упражнений. Там находилось зеркало на всю стену, станок; на полу были разбросаны циновки. Третья комната – спальня, но туда Анна войти ему не дала.
Она заварила чай и, с его согласия, капнула в заварник несколько темных вязких капель из какой-то бутылочки. На поднос положила орехи и сухофрукты.
– Я ожидал, что вы будете меня угощать русской водкой с блинами. Или суши с саке, – пошутил Стив, садясь в кресло, скрипнувшее под тяжестью его крупного тела. Он был в штатском – джинсах и свитере.
За окнами темнело. Они пили чай. Стив ел изюм с орехами, но предпочел бы сейчас хороший стейк.
Анна – в черных рейтузах, босиком, в белой навыпуск рубашке. Рассказывала о балете – об Анне Павловой, которая сто лет назад первой из великих русских танцовщиц гастролировала в Америке, а потом со своей труппой отправилась в Японию.
– Не поверите, в Японии о тех ее гастролях помнят и поныне. Японцы умеют хранить традиции, у них ничего не пропадает. Они даже сохранили корону Лебедя, которую когда-то специально изготовили для Анны Павловой. В этой короне Павлова потом исполняла свою знаменитую партию "Умирающего Лебедя", – она вдруг умолкла и устремила на Стива пристальный взгляд своих чуточку раскосых глаз. Будто бы пыталась определить, какой степени доверия он заслуживает.
Стив слушал ее вполуха. Он не вникал в подробности гастролей столетней давности известной русской балерины. Но когда Анна, сказав о короне Лебедя, умолкла и в комнате возникла странная тишина, Стив наморщил лоб и сам в ответ почему-то пытливо посмотрел на нее. Вдруг понял, что сможет рассказать этой женщине о своем скрываемом от всего мира горе, – не иметь семьи, не знать радости супружества и отцовства. Она – эта чужая и далекая ему женщина – будет единственной на Земле, кто узнает его тайну. Далекая и чужая – она, в то же время, кажется ему родной. Роднее его собственной души...
– Сейчас я вам что-то покажу, – прошептала Анна и, словно змейка, сползла со стула.
Исчезла из комнаты и через миг уже стояла перед ним. На ее дрожащих ладонях лежала филигранной работы корона с белыми перьями. Золотая проволока была соединена концами в невидимых спайках, обруч был инкрустирован меленькими рубинами.
Стив хотел было взять корону, но Анна отпрянула.
– Не трогайте! Вы же ее сломаете! – воскликнула. – Мне эту корону Анны Павловой вручили в театре Империал, в знак высшего признания балерины. Ее нельзя продавать ни на каких аукционах, нельзя никому дарить. Она вручается лишь на время лучшей балетной танцовщице, а потом снова возвращается в Японию.
Стив недоуменно пожал плечами, потер бритую мясистую щеку. В общем-то, он ничего и не собирался делать с этой короной, хотел только получше ее рассмотреть. Но раз нельзя – значит нельзя.
А спустя час, допивая третью чашку чая, рассказал Анне о своей беде. Он даже не покраснел, хотя боялся, что предательская краска стыда зальет его лицо.