Старшина покосился на изгородь: как там трофейщики? Всё продолжают воздух сотрясать или уже успокоились? А трофейщиков уже и след простыл. Вместе с мешками и сонной девахой. Ловко они научились покидать "поле боя" - будто духи бестелесные. А ведь этот младший лейтенант, видевший немцев только окочурившимися, да ещё, может быть, в колонне пленных, действительно может иметь в штабе какого-нибудь знакомого подполковника, падкого до трофейного добра, и тот за штуку немецкого сукна или позолоченный эсесовский кортик может запросто навалиться на разведчиков всей тушей.
Впрочем, старший лейтенант Горшков тоже не лыком шит - у него также свой знакомый подполковник есть.
Мешки трофейщиков без всякой опаски выволокли во двор и заняли прежние, уже освободившиеся места. Старшина беспечно прыгнул на ворох сена, вытянулся на нём с молодым хрустом, закинул руки за голову: хорошо быть дома!
Мустафа занял место недалеко от Охворостова, кинул в изголовье "сидор", в котором не было больше ни одной консервной банки - всё выставил на "прописку" - и очень скоро провалился в сон.
Снился ему лагерь, те самые светлые минуты, когда раздавали хлеб и в руках оказывалась вкусно пахнущая, приятно-тяжёлая пайка, снилось бронзовое тускловатое солнышко, заползающее за косой край земли и что-то ещё, кажется, кони, точнее - топот их, самих коней не было, а был отчётливо слышен их недалёкий дробные топот, - вот этот топот и снился Мустафе.
И настолько крепок был его сон, что он не услышал, как в клуне появился старший лейтенант, обвёл усталым взглядом людей, остановился на Мустафе и спросил неожиданно:
- Ну как, старшина, годится нам Мустафа, али как? Как считаешь?
- Нормальный мужик. Обучим кое-чему и можно будет пускать в самостоятельную разведку.
- Я тоже так считаю. Забили это дело, Егор Сергеевич. А чего тут у вас с барахольщиками произошло?
- С трофейщиками? Вы и это уже знаете? - брови у старшины сложились удивлённым домиком.
- Ворона в клюве принесла.
- То-то их толстозадый предводитель грозил нам…
- Он свою угрозу выполнил, даже успел накатать на нас телегу, но на его несчастье в штабе оказался начальник разведки корпуса и всё поставил на свои места - барахольщикам даже извиняться пришлось…
- Это хорошо, товарищ командир, - старшина потёр руки, - это мне очень нравится.
- Да и толстяк этот, гауптман, тоже оказался ценным кадром. Всех, кто брал его, велено представить к медалям.
- Отличная новость, товарищ старший лейтенант! - Охворостов проверил пуговицы на гимнастёрке - все ли на месте, застегнул воротник, отряхнулся, сбивая с себя остья сена. - Отлучиться разрешите, товарищ старший лейтенант!
- Это куда же? - Горшков сощурился.
- В штаб!
Старший лейтенант вспомнил девушек-связисток, синеглазую Асю и позавидовал Охворостову, простоте его отношений с дамским полом, - сам он так не умел, робел…
- Давай, старшина, имеешь право!
Старшина сдвинул складки под ремнём гимнастёрки назад, браво выпятил грудь - выглядел он на все "сто".
- Товарищ командир, осмелюсь доложить…
- Ну!
- У меня сегодня день рождения.
Горшков присвистнул удивлённо: совсем забыл на войне, что существуют такие простые штатские штуки, как дни рождения. Господи, да это же совсем из другой жизни, которой уже нет… Проговорил тихо - у него даже голос сел:
- Ох, старшина! Чего же мне тебе подарить?
- Ничего не надо, товарищ старший лейтенант, главное, чтобы вы сами были - это раз, и два - давайте пригласим к нам связисток… Снова. А?
- А почему бы и не пригласить?
- Есть пригласить связисток! - лицо старшины засияло удовлетворённо.
Старший лейтенант позавидовал лихой молодцеватости подчинённого и, устало выплёскивая его из головы, расслабленно опустился на сено, закрыл глаза. Когда открыл - старшины уже не было, он будто растаял.
Хотелось спать. Горшков вновь закрыл глаза и в то же мгновение провалился в тяжёлый непрозрачный сон, - что-то в странном сне этом ухало, колотилось, скрежетало, ворочалось, вызывало беспокойство… У Мустафы сон был один, у старшего лейтенанта - другой. Очнулся Горшков от того, что почувствовал чей-то взгляд. Открыл глаза - Мустафа сидит рядом и внимательно смотрит на него.
- Ты чего, Мустафа?
- Да вот, прокручиваю в мозгу всё, что видел, когда на той стороне были.
- Ну и что?
- Достойное это дело - разведка.
- Без разведки войны не бывает, Мустафа. Всё хотел спросить тебя, да как-то недосуг было, то одно мешало, то другое - ты раньше в армии служил?
- Было дело, товарищ старший лейтенант. Не всё же время я за колючей проволокой сидел.
- В каких частях тянул лямку?
- В пограничных.
Горшков невольно поцецекал языком:
- Неплохо. А как же потом докатился де жизни такой? - старший лейтенант сложил из пальцев решётку.
- Было дело, товарищ командир, - Мустафа вздохнул с досадой - не хотелось ему вспоминать прошлое, - было. По молодости, да по глупости.
- Всё правильно, Мустафа. Каждый из нас бывает и молод и глуп… Даже в старости.
Охворостов вернулся в клуню через двадцать минут, удовлетворённо погладил пальцами усы.
- К вечеру ждём гостей, товарищ старший лейтенант, - сказал он, - узел связи нашего доблестного артиллерийского полка.
Из-под охапки сена выглянул Соломин, звучно поскрёб пальцами щетину на щеках:
- Бриться трэба!
- Не только. Желательно ещё и наодеколониться. Чтобы амбре было такое м-м-м-м, - старшина выразительно втянул в ноздри воздух, - чтобы весь узел связи улёгся к нашим ногам.
- Хай живэ и здравствует дружба между разведчиками и связистами! - Соломин окончательно выдрался из сена, сел. - Товарищ старший лейтенант, как в штабе оценили наши действия в тылу противника?
- На "ять".
- И что нам за это будет? - тон соломинский сделался задумчивым: ответ командира был неопределённым. - Медалей, я так полагаю, нам за это не дадут.
- Ну почему же, пару "зобоэзок" могут дать. - "Зобоэзками" разведчики звали медали "За боевые заслуги". - Вначале дадут, потом добавят… Либо отнимут. В нашей жизни всякое бывало.
- Верно, бывало…
- Поэтому пока не будем держать медали в руках, об этом лучше помолчим, - Горшков потянулся, сделал лёгкое, почти неуловимое движение, будто ухватился в воздухе за что-то невидимое и в следующий миг оказался на ногах.
Из связисток в голову старшему лейтенанту запала одна - синеглазая сержантша Ася… Впрочем, как разумел Горшков, Ася поселилась в мозгах не только у него одного.
Тяжесть, наполнявшая виски и затылок, после сна исчезла, в душе возникло что-то светлое, бодрое, Горшков подумал, что неплохо бы перед встречей со связистками искупаться где-нибудь, но, насколько он помнил, во всей округе не было ни одного озерка, даже мелких речек и ручьёв с запрудами не было. Имелись задымленные болотистые низины, поросшие осокой, кое-где даже проблёскивали полоски воды, но в лягушачьих угодьях этих не искупаешься; Горшков пару раз намеревался поинтересоваться у хозяйки клуни, куда они ходят летом купаться - не в водосточных же трубах плещутся, но всё время что-то мешало, не до вопросов было. Старший лейтенант отогнул рукав гимнастёрки, посмотрел на часы - до вечера было ещё далеко.
Когда нет никакого конкретного дела, время наполняется неприятной пустотой, прогибается, человек не знает, куда себя деть, а этого никак нельзя допускать, - Горшков выскочил из клуни на свет, поправил на себе гимнастёрку и, нагнав на себя командирскую солидность, отправился в жилой дом к хозяйке.
Хозяйка, старая, седенькая, с белёсыми усиками над верхней губой, сидела в распахнутых сенцах и чистила картошку, тщательно собирая очистки в сдавленное ведёрко - мечтала, когда фронт уйдёт отсюда, наши потеснят фрицев, завести какую-нибудь живность, поросёнка или козу. Увидев старшего лейтенанта, хозяйка проворно поднялась со скамейки.
- Здравия желаю, тётка Марфа, - поприветствовал её Горшков.
- И тебе того же самого, товарищ командир, - старушка поклонилась Горшкову, - в том же количестве.
- Скажи, тётка Марфа, а речка здесь где-нибудь имеется? Или пруд бы. Искупаться, помыться, постираться надо. Куда ваши мужики купаться раньше бегали?
- Не бегали, а ездили.
- Как это?
- На велосипедах. Километрах в семи отсюда речка протекает. Ия называется.
- А ближе? Ближе ничего нет?
- Нету, миленький, - лицо тётки Марфы сожалеющее сморщилось.
Семь километров во фронтовых условиях - это много. Уйти из части на семьсот метров - это ещё куда ни шло. А семь километров - это дезертирство.
- Как же это вы моетесь, тётка Марфа? Ведь в селе же у вас ни одной бани.
- В кадках, товарищ командир, в кадках. В тех самых, в которых потом капусту и огурцы солим.
Горшков представил себе, как какой-нибудь замшелый, до костей пропитанный вонючим потом мухрик промывает в кадке свои пахучие причиндалы, освобождается от дурного воздуха, набившегося в желудок, затем, выплеснув из кадки грязную воду, забивает её свежей, мелко порубленной капустой, - и передёрнул плечами.
- Ну и нравы у вас, тётка Марфа…
- Так повелось ещё со времён царя Алексея Тишайшего, - ответила шустрая старушонка. - Народ у нас небрезгливый, спокойный.
- Всё ясно, тётка Марфа, - старший лейтенант козырнул хозяйке, будто высшему воинскому чину и вышел из сенцев. Уже за дверью пробормотал невнятно: - Все ясно, что ни хрена не ясно.
Искупаться, привести себя в порядок было негде, ехать за семь километров речных раков тащить никто им не позволит, придётся воспользоваться бочкой.