В тридцать восьмом Торопова, щуплого мальчишку, определили к Мазунину учеником. И сделал тот их него рабочего добросовестного, обстоятельного - вроде себя. А дальше у Вани-Вани та же судьба пошла, что и у Мазунина: война, а после нее снова цех. Из всех, кто на фронт из этого цеха ушел, только Торопов и Мазунин обратно вернулись; правда, еще Мишка Воробьев, да этот долго не прожил - помер в пятьдесят втором. А те двое, что инвалидами пришли, в цех не возвратились; какой тут, к черту, станок: у одного руки, а у другого - обеих ног нету…
Торопов же с Мазуниным после войны задружили крепко - старались больше друг возле друга держаться. Когда Мазунин вышел на пенсию, дружба приутихла. Так, встречались иногда, но разговоры были уже не сокровенные, а какие-то бестолковые: похоже, и разговаривать-то не о чем стало. Мазунин, стыдясь своей праздности, резко покрикивал на Ваню-Ваню, и тот, виновато сутулясь, торопился уйти.
Увидав Мазунина, Ваня-Ваня выключил станок и крикнул, обтирая руки ветошью:
- О, Степан Игнатьич! Сколько лет, сколько зим! (Хотя не далее чем вчера раскуривал с ним папироски на крылечке мазунинского дома.).
- Да вот, к Юности заглянуть надо.
- Что, вызывает? - насторожился Ваея-Ваня.
- Хо! Нужон он мне! - бодро воскликнул старик. - Ай он мне указ теперь? Так, свои дела.
- Слышь, Степанко! - Торопов схватил друга за локоть и притиснул к станку. - Правду нет в цехе сказывают, что ты… дурить больно стал? Я еще вчера спросить хотел, да постеснялся, вишь.
- А хоть бы и так! - выдернул локоть Мазунин. - Тебе что за дело?
- Дурь-то какая, господи, - покачал головой Ваня-Ваня. - Навтыкал бы тебе, будь ты помоложе. Жених!
- Ох ты, втыкало! - задохнулся старик. - Видал я таких, понял? Всю жись тебе неймется - и здесь-то сунуло, шпиена! Погляжу, что ты лет через десять запоешь - не так завоешь небось. Втыкало!
- Да обожди, Степан, - загудел Ваня-Ваня. - Ты это… тихонько мне скажи, что к чему. На ком жениться-то хошь - гулеванку завел, что ли?
- Да не! - остывая, махнул рукой Мазунин. - Так… душно что-то, Вань…
- Можа, запить бы тебе? - осведомился Торопов. - Помогает иногда.
- Мне не поможет, я знаю. Ну, прощевай пока. Пошел я Юрку устраивать.
- Стой, Степ! - крикнул вдогонку токарь. - Вместе пойдем!
Выйдя из цеха, Мазунин буркнул:
- А ты-то зачем?
- Ххех, зачем? Я по заводу твой первый ученик считаюсь, а ты свово углана неведомо кому хошь отдать? Неладно так, мил человек.
Юность сидел в кабинете, смотрел какие-то чертежи. Отвлекся:
- Слушаю, Степан Игнатьич. Что у тебя?
- Парня надо пристроить, Альберт.
- Парня? Сына, что ли? А я при чем?
- Да вишь, ходил он, да отказали - мест, мол, нету.
- В принципе такой вариант возможен. - Юность почесал бровь. - Ждем кой-кого. Но парня твоего приму. Скажи, чтобы прямо ко мне зашел. Или ты, постой, не живешь уже с ними? Говорили, будто женился ты снова?
- Врут! - рубанул рукой Ваня-Ваня. - Врут! Что он у нас - обалдел? Ну-ко, кто вам сказал такую пакость? - дознаюся я у него…
Юность пожал плечами: не помню.
- А углана его, Юрку, к себе забираю, - продолжал Торопов. - Сделаю токаря - будь спокоен!
- Ладно. Начальнику цеха передай - я распорядился. Что еще у вас? Все? Бывайте здоровы, мужики, и поговорить некогда с вами, не вовремя забежали, ей-богу! - И схватился за телефонную трубку.
Когда вышли из кабинета, Мазунин сказал недовольно:
- А ты что суесся? Вранье, вранье, а он небось и поверил. Дергает тебя лешак за язык.
- Дак ты верно уходить задумал? - оторопел Ваня-Ваня.
- А ты думал - шутейно, что ли? - зло передразнил его Мазунин.
- Э, дундук ты! - плюнул Торопов и ушел, не оглядываясь.
5
Жил теперь Мазунин тихо, приглушенно. С домашними вел себя смирно: не ругался, не шумел, лишних разговоров избегал. Питаться, правда, стал отдельно: купит булок да консервов или сыру и жует у себя в комнатушке. Большее же время лежал на кровати, думал о жизни. Ворочался, шумно вздыхал.
Однажды пошел на базар и вернулся с толстой тетрадью в клеенчатой обложке. Сел в горнице за стол, цыкнул на старуху:
- Тише ты!
- Чего? - не поняла она.
- Не чевокай мне тут! - рассвирепел старик. - Сказано: не мешай! Писать теперь буду. Всю жись напишу.
Старуха обидно засмеялась: ну, писатель! - и ушла к соседям. А Мазунин посидел немного и взялся за ручку.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ СТАРИКА МАЗУНИНА
Родился я 3 марта 1912 года в деревне Клесты, теперь Спицынского сельсовету, а раньше была волость. Отец мой Мазунин Игнатий Афаеасьевич да мать Анна Федоровна были не бедные, имели лошадь и две коровы, но и семья была большая - четверо братьев и две сестры. Из них один брат, Иван, погиб в японскую, Гриша пал в Отечестченную, а брат Лева еще раньше пропал безвестно. А две сестры, Фекла и Мария, живы и сейчас, одна живет в Клестах, а другая в Ереване.
Стояло у нас в деревне 18 домов, из них Мазунины были только мы, потому что отец был пришлый, а половина деревни были Морозы. Из них самый потешный был Ваня Мороз, он занимался все кражей. И вот он украл у одной женщины холсты, и эта женщина подала на суд. А Ваня взял повестку и поехал с женой к той женщине, и потом рассказывали, как Ваня просил ее, чтобы она простила и он не будет больше воровать.
Когда в деревню пришли белые, они зашли на двор к Ваське Коренку и спросили, были здесь красные или нет. Он им ответил, что люди проходили, но шапок не снимали, потому он сказать точно не может, красные они были или белые. И с белыми ушел тогда мой старший брат Левонтий.
Много было кругом деревень, теперь некоторых уж нету, в некоторых живут по два, по три жителя, а в Клестах стоит четыре дома, и в одном живет моя сестра Фекла.
Когда мне было шесть и семь лет, кругом в лесах было много дезертиров, нас ими пугали, а мы не боялись, часто их встречали, они с нами разговаривали и просили картошки.
Три зимы я бегал в школу в деревню Голованы, за три километра, где нас учил Яков Трофимович Пьянков, раненый солдат германской империалистической войны. Он был строгий, и мы его боялись. А потом не было возможности получить образование, дальше в деревнях ребят не учили, а в город не посылали, было дорого. Другой раз уж я пошел в школу после дайствительной, когда работал на заводе и подал заявление в вечернюю школу. Отходил год в четвертый класс, а в пятом проучился полгода и был снова призван в Красную Армию.
Когда в 1927 году помер отец, я ушел в город. Здесь жил брат Иван, работал на лесобирже коновозчиком и снимал квартиру. Он хотел, чтобы я пошел к ним, но я сказал, что хочу работать на заводе, потому что люблю всякую металлическую штуку, да мне и нравятся заводские ребята, они дружные и хорошо одеваются. Брат сходил со мной на завод, меня приняли туда чернорабочим и дали койку в общежитии. А Ивана на другой год взяли в армию, он там служил в кавалерии, остался на сверхсрочную. После был убит на Халхин-Голе. Когда его призвали, я перешел жить вместо него на квартиру. Там дорого брали, зато всегда был сыт. Скор меня определили в ученики к токарю Федору Васильевичу Коркодинову, он участвовал в гражданской войне и много нам рассказывал, но был строгий, а с 1930 года мне самостоятельно дали станок, и я работал на нем до призыва в 1934 году. Служил я на Дальнем Востоке в пограничных войсках, где имел заботливых командиров и хороших друзей. Служба была трудная, все больше на ногах, но опасности на своей заставе не видел, а на других заставах были и нарушения границы, и нападения на наших красных бойцов. Когда я демобилизовался, то приехал сюда и снова устроился на завод. Иван служил на сверхсрочной, Гриша выучился на ветеринара и работал в Удмуртии, сестры вышли замуж, а старший брат Лева жил со своей семьей в Клестах. И вот, скоро после того как я пришел из армии, с этим моим старшим братом Левой случилось несчастье…
Мазунин поднялся из-за стола и заходил по комнате. Вышел на кухню, прикурил, жадно затягиваясь. С братом Левой дело обстояло не так просто…
6
Тем жарким, душным летом всех заводских комсомольцев собрали однажды в комитете комсомола завода. Был среди них и Степка Мазунин, недавний красноармеец. Через неделю у него начинался отпуск, мечтой о котором Мазунин жил последние месяцы: замой получил письмо от армейского друга Сеньки Шелеста - тот шибко звал в гости на Черное море, в Одессу. Степан согласился с радостью, написал письмо другу, сразу же начал копить деньги и прикопил изрядно.
Кроме Покумина, комсомольского секретаря, в комитете Мазунин увидал Федора Игошева - особоуполномоченного НКВД по району.
- Товарищи комсомольцы! - встал из-за стола секретарь. - Всем вам известно, что ныне перед государством особо остро стоит задача отмежевания от классового врага, ликвидации его и изоляции от социалистически настроенных масс. Слово по данному вопросу имеет товарищ Игошев.
Уполномоченный говорил недолго: кратко обрисовал международную обстановку и внутреннее положение, особо подчеркнув соотношение классовых сил, и закончил так:
- Чтобы во всеоружии встретить любого агрессора, надо быть уверенным, что в решающий момент нам не нанесут удар в спину. А в связи с этим обращаемся к вам с просьбой такого характера: вы все, так сказать, среди людей живете. И большинство из них лучше нашего знаете. А среди этих людей могут оказаться и бывшие каратели, и подкулачники, и иной классово чуждый элемент! Поглядите, подумайте… Если что надумаете - или ко мне, или к товарищу Покумину приходите. Время такое, сами знаете, капитализм и снаружи, и снутри точит - все бдительными должны быть, а вы, комсомольцы, в первую очередь…