- Нет, конечно, глупо отрицать своё участие. Только… - инженер хотел что-то объяснить, но ГПОТ уже и вправду вышел из себя, чуть не вытряхнув изобретателя из куртки.
- Ах, ты бездельник!
- Если позволите, Прохор Филиппович, мне понятно ваше справедливое негодование, но я не бездельник. Я старался…
- А знаешь, заметно.
- Это был эксперимент…
- Ах, эксперимент!
- Гриндель Матьюз…
- Ну ты, экспериментатор, легче словами!
- Гриндель Матьюз, английский исследователь. Его "лучи смерти" уничтожают на расстоянии биологические единицы, на лету останавливают аэропланы, и долг советских ученых дать капиталистам достойный ответ. Я-я с субботы, с субботы из лаборатории не вылезал!
- И только поэтому? Личного ничего?
- Как вы могли подумать! Исключительно научная целесообразность, уверяю вас. И ведь всё получается, всё! Пустите, пожалуйста…
Главный по общественному транспорту смягчился, разжал пальцы - вдруг действительно парень закрутился на работе, женщины вечно сделают из мухи слона. Тощий "жених" одёрнул китель, заправил выбившуюся рубашонку в узенькие "джимми" и добавил уже более официально:
- Сами понимаете, товарищ Куропатка, что такое доверие страны.
- Я понимаю! Не сегодня-завтра вся страна голяком в трамваях поедет, а мне, вместо того, чтобы делом заниматься, тебя искать приходиться!
- Трамваи не моя инициатива, Прохор Филиппович, - снова запищал Кульков, отступая назад. - Вынести опыт с раздеванием, так сказать, за пределы института, на площадь, решили наверху.
ГПОТ опешил, такого оборота он не ожидал.
- Ты хочешь сказать…
- Собственно, говорить я не имею права. Но раз вам всё равно известно…
- Знаем кое-что, - ответил Прохор Филиппович уклончиво. - А ты не стесняйся, мы ж. считай родственники.
- Да, я вам как отцу… Всё началось с приезда в институт инспектора кавалерии, члена Реввоенсовета, товарища Будённого…
- Семёна Михайловича?! - главный по общественному транспорту вытянулся по стойке "смирно".
- …уж очень он сетовал, что совершенствуются вооружения, появляются новые рода войск, а в коннице те же хвост, грива и никакого технического прогресса. У Антанты, говорит, и аэропланы с дирижаблями, и танки, и беспроволочная связь, теперь ещё этот Гриндель Матьюз. А главное верхушка… Никакой, то есть, шашкой до засевших в бронированных бункерах империалистических генералов не добраться. Вот и родилась у него блестящая идея, использовать специальное излучение, которое в нужный момент со всего вражеского штаба форму поснимает, чтобы эта контра, без порток с лампасами да погон, приказы отдавать не смогла. А тем временем, Будённый со своими хлопцами навалился бы, используя замешательство и панику противника. Раз и победа.
- Ловко, - согласился главный по общественному транспорту. - Только, что же это за излучение такое?
- В том и штука, что его в природе нет! Создать установку доверили нашему коллективу Сроку отвели в обрез, но мы, понимая важность задачи, взялись с огоньком. Начали экспериментировать на мышах, вроде, получилось. Но одно дело лабораторный опыт, грызуны и всё такое, а совсем другое, полигон, люди, обстановка, приближенная к реальной. Думали, сперва набрать добровольцев из комсомольской организации, однако, для большей секретности, командование РККА распорядилось опробовать излучение на трамваях, не оповещая население.
- Не оповещая, значит… Слушай, Володька, - Прохор Филиппович поправил смятый воротник инженера, - может, всё-таки на комсомольцах вернее? Они ребята проверенные. Может, ну их, трамваи-то? Какая только публика там не ездит. Безбилетники всякие…
- Возможно. Но эксперимент фактически завершён. Осталось лишь продублировать на высокой частоте, но это, ранней весной. Партийное руководство, проявляя заботу, решило повременить, ввиду приближающихся холодов, чтобы народ без одежды не поморозить. - Кульков замялся. - Мне пора, товарищ Куропатка…
- Будь здоров… - отозвался главный по общественному транспорту вяло, без выражения. Он понял, что погиб.
А вокруг бурлила жизнь. Через площадь, сопровождаемый лихачом, нёсся очередной трамвай. Какие-то пионеры у павильона "Соки и воды" гоготали, глядя на несчастную вагоновожатую. Первый, одетый поопрят- нее ещё как-то сдерживался, но другой - конопатый, с бритой как шар башкой, засунув в пасть чуть не всю пятерню, засвистел пронзительно, словно поднимая с крыши ленивых турманов.
В следующую секунду, нечто красное, тяжело, перелетев ограду института, шарахнуло Прохора Филипповича позади левого уха. Чистое сентябрьское небо завертелось, покатилось в тартарары, оглушительно звеня порванной струной… Солнце вспыхнуло и погасло…
- Зашибли! Кирпичо-ом! - заголосила киоскёр- ша, но её крика ГПОТ уже не слышал.
Глава двенадцатая
Родство есть родство, его, как известно, в карман не засунешь. Теперь свалить всё на учёных, говоря иначе - на Кулькова, стало невозможно, и главный по общественному транспорту, от природы имевший на щеках здоровый оттенок, стал совершенно мочёное яблоко, и по цвету, и по выражению лица. С собранным Марией Семёновной узелком и громадной шишкой за ухом, он сиротливо притулился на краешке стула в просторном кабинете, того самого, малоприметного особняка в центре города. Старший следователь - Ефим Яковлевич, неторопливо листал какие-то бумаги, не выказывая к пришедшему с повинной никакого интереса. Пользуясь моментом, Прохор Филиппович обдумывал положение (и подумать стоило). Ведь если бы претензии свелись к обыденному - почему прошляпил, не доложил, не принял меры, пожалуй, он мог ещё выкрутится. Но вина заключалась как раз в обратном - зачем поднял шум, привлёк внимание к секретному проекту.
- …и тут уже, дело государственное, - опер поднял на Прохора Филипповича печальные тёмные глаза. - А дело руководителя депо, смотреть за трамваями, и со своими обязанностями, товарищ Куропатка справляется из рук вон плохо, скверно справляется. С секретаршей шуры-муры. Решётку зоосада испортил. По заборам лазает, как "попрыгунчик"…
- Да я, гражданин следователь, того… Я искал… - как к последнему средству, Прохор Филиппович попытался прикинуться дурачком.
Ефим Яковлевич устало хлопнул папкой по столу, встал, подошёл к облупленному несгораемому шкафу, щёлкнув замком, вынул что-то из стальных недр.
-Это?
И главный по общественному транспорту увидел собственную калошу. Ту самую - пропавшую, которая, свалившись, так напугала дядю-Афанасия. "Лет восемь…" - быстро подсчитал Прохор Филиппович, и пол закачался у него под ногами. Понимающий взгляд оперуполномоченного сделался ещё человечней. Ефим Яковлевич налил из графина воды, но вместо того, чтобы протянуть стакан Прохору Филипповичу, вдруг, опрокинул содержимое на его голову.
- А-ха-ха… Ха-ха… - шутка так развеселила следователя, что он буквально покатился от хохота.
- Хе-хе… - хихикнул Прохор Филиппович, чувствуя, как прохладные струйки стекают у него по усам и за воротник. Нервический смех опера резко оборвался, и главный по общественному транспорту услышал собственный голос, одинокий и неприятно-угодливый.
Вскоре, спешно созванная комиссия, сняла П. Ф. Куропатку с занимаемой должности, понизив его до главного по культуре и переложила бремя управления городским транспортом на проныру-Селёдкина.
Прохор Филиппович четыре дня пил горькую. По утрам заботливая Марья Семёновна, подавая ему сверкающий огранкой хрустальный графинчик, неизменно повторяла:
- В куньтуре-то Прошенька спокойнее, это не трамвай. Тут если ток и отключют, то разве, чёртово колесо в парке встанет. А которые наверху застрянут, тех пожарные сымут за милую душу. В куньтуре спокойнее.
И он не спорил, поскольку иначе тон "половины" менялся:
- Может, наконец, остепенисься…
Скандальные происшествия на десятом маршруте прекратились, хотя карманные кражи, конечно, случались. Постепенно поутихли и слухи. В очередях за керосином судачили больше о дирижаблях и ценах на хлеб. Всю середину "Институтской", почти до рельсов, загородили от извозчиков забором, а чтобы оправдать сооружение оного (не давая пищу глупым домыслам), начальство постановило возвести на площади какой-нибудь памятник или фонтан. И даже Прохор Филиппович порой сомневался, имело ли место роковое собрание на квартире, перевернувшее его размеренную жизнь, и не интриги ли это Селёдкина. Вспоминая зама, главный по культуре неизменно вклеивал "словцо", со злорадным нетерпением дожидаясь вешних дней и продолжения секретных испытаний. Переключаясь следом на Полинку и её мать, со всем их подлым племенем, вклеивал другое и, признаться, очень расстраивался. Но, время лечит. "А и, правда. В культуре-то, оно спокойнее. С ней каждый разберётся", - смирился он наконец. Подобно большинству, полагая, что у власти стоят люди грамотные, информированные, знающие что-то такое, что ему ГПКульту знать не положено и в тайне веря, что рано или поздно они рассудят кто прав, кто виноват (крамольная мысль, что и там - наверху тоже дураки, даже не приходила ему в голову).