Красная Казанова - Волков Сергей Юрьевич страница 4.

Жил Ефимка, сапожник-сапожником, с вечно пе­чальными тёмными глазками. Тачал скверные ботин­ки да поигрывал на скрипочке в трактире, где корота­ли досужие часы ломовые извозчики, выказывавшие своё покровительство Ефимке, поливая его штаны (а случалось и кучерявую голову) пивом. Но к двадцать первому году, вместо футляра скрипки, бывший тогда уже сапожник, обзавёлся деревянной кобурой, счита­ясь вторым человеком в губернской ЧКа, и Афанасий Матвеевич, хотя пиво на Ефима Яковлевича не лил, поскольку не любил пива, однако ж, как все русские люди, относился к скрипачам настороженно, предпо­читая держаться в стороне.

Но вот потеплело, съезд РКПБ объявил о новой экономической политике. Афанасий Матвеевич вос­прянул духом. Открыл в бывшем салоне Самоварова жестяно-скобяную лавочку, резонно рассудив, что же­лезу не страшно даже пламя революций. Сгодилась и прежняя вывеска - "Казанова", лишь дополненная политкорректным Афанасием Матвеевичем, созвучно эпохе, прилагательным "красная". И зажил бы гражда­нин Ситников нэпманом, да беда в том, что гвозди, даже при острой потребности в них народного хозяйства, не расходятся как семечки (с чем согласиться Афанасий Матвеевич не желал категорически, полагая корень зла исключительно в неудачном расположении бывше­го шляпного салона). Ну, не хватало старику перрона его юности, и всё же, выход был найден. Очень кстати племянник Прохор занял пост главного по обществен­ному транспорту города, и Афанасий Матвеевич дони­мал родственника просьбами перенести трамвайную остановку с угла площади "Всеобщего равенства тру­дящихся" под окна "Красной Казановы":

- Пятьдесят саженей, Прошенька, делов-то. А ка­кая польза! Скучает человек, ждёт трамвая, заняться ему нечем, возьмёт, да и гвоздиков купит, так-то.

Племянник, понятно, и слышать ни о чём не хо­тел. Афанасий Матвеевич только вздыхал, подсчиты­вая убытки.

* * *

Представьте же чувства предпринимателя, когда, будто в подтверждение его идеи, из первого же оста­новившегося у лавки трамвая вывалили толпой пасса­жиры и со всех ног кинулись в "Красную Казанову".

- А вот, гвоздики, петелечки, скобяной товар, - запел Ситников, отворяя настежь двери и торопливо прикидывая в уме, достаточно ли нарезано газет для пакетиков.

В небольшом помещении сразу сделалось тесно. Покупатели со странными лицами щупали, словно си­тец, кто колосники, кто амбарный замок. Афанасий Матвеевич успел обслужить человек четырёх, прочие как-то сами собой разошлись.

- Экие нетерпеливые! - досадовал старик-Ситни- ков. - Должно к Трёшкину направились. Верно опять, подлец, цену сбросил…

Но в магазинчике осталась одна только Лидочка, которую в тот момент занимали не коммерческие меж­доусобицы дяди-Афанасия и его вечного супостата Прона Трёшкина, продававшего разнообразную же­лезную мелочь у входа на городской базар, а вопрос куда серьёзнее - видел Володька всё или не всё. И де­вушка слушала старика что называется - вполуха.

- …год назад, как стояли у нас красноармейцы, заказал я мисок солдатских несколько дюжин. Миска- то военному человеку, после ружья, первое дело. Ан глядь, и Прон ими торгует. Погоди, думаю! Взял, да и поставил в витрине портрет Климента Ворошилова. Что, мол ты, товарищ Трёшкин, на енто возразишь? У его-то заместо витрины стёклушко крохотное, мухе тесно. Так по всему видать полк должён у меня това- риться. Но ведь Прон-бестия что удумал. Позвал он…

- Ворошилова? Всамделешнего!

- Да кабы Ворошилова! Молодуху позвал. Моло­дую, в теле крупнокалиберную, ну такую-растакую, мимо идёшь, не хочешь, остановишься. И наладил её кажные полчаса полы в лавке мыть. Полы, грех жало­ваться, сверкали как в трамвае, а от солдат… Да что солдат, какой с их спрос. От комсостава отбоя не было! В какую-нибудь неделю смели не токмо миски, а и оконные шпингалеты. На что только они им сдались в палатках шпингалеты-то? Им бы терпугов, бесстыд­никам …

Афанасий Матвеевич осёкся, виновато поглядел на Лидочку, но та и бровью не повела. Да и до прили­чий ли. Путём сложных умозаключений, цепь которых не взялся бы проследить ни один мыслитель, она на­шла ответ на мучавший её вопрос: "Ясно как день - Кульков видел всё и потому убежал к Эврике. Либо он ничего не видел и тоже помчался к ней…".

- … а ведь мои-то были и больше и круглее, глаз радовался.

- Скажи, дядя Афанасий, а для мужчин всегда чем круглее, тем лучше?

- Эт смотря какой мужчина, ежели военный, то враз и не угадаешь. Вот в Германскую, авиатор сково­роду купит, плоскую, здоровую и в ероплан. Для чего ты думаешь?

- Грибы жарить?

- "Грибы"! Он сковороду себе в креслу положит, сам в её сядет и летает над врагом. Никакая пуля его с земли не достанет. Немец сердится, по-немецки бра­нится пока ему бомба на башку не свалиться, но по­делать ничего не может.

- А потом?

- Да, что ж потом? Капут, кричит. Карош, кричит, русский шковородка. А ведь будь она круглая летчика б так качало, что он в того германца-то поди и не по­пал.

- Ну а если человек не военный, ему какие миски нравятся?

- Гражданский люд, по большей части тарелки предпочитает Но которые поглубже, конечно, лучше расходятся.

"Значит, Володька видел всё. Видел всё и пом­чался к какой-то Эврике, потому что у той круглые… - щёки Лидочки опять залила краска и если такая ме­тафора тут позволительна, она была ранена в самое сердце. - Откуда только взялась эта бомба сисястая на мою голову?"

Глава пятая

Согласно выписке, полученной Прохором Филипповичем в адресном, а также, информации, по­черпнутой из неофициальных источников, в городе проживали: две Электрины, восемь Эльвир и всего одна Эврика. А, именно - Пшибышевская Эврика Яновна; тысяча восемьсот пятьдесят второго года рождения; единственная дочь астронома-любителя; в прошлом эсерка; усатая старуха, прописанная в комнате но­мер четыре семейного общежития "Физкультурник", пользовавшегося в округе дурной репутацией и на­селённого, в силу какого-то загадочного стечения об­стоятельств, по преимуществу, одинокими стариками обоего пола и ещё неженатыми гражданами - муж­ского. Женский элемент в общежитие не допускался, по специальному, устному, но категорическому ука­занию коменданта, "чтобы не развели там, понима­ете ли…". Эту фразу комендант никогда не заканчи­вал, но вахтёры, как он и рассчитывал - понимали, а иначе, хороши бы это были вахтёры. Ясно, что идти в "Физкультурник" ГПОТу было неприятно, но Кульков с субботы как в воду канул, Лидочка плакала без пере­рыва, и "половина" настаивала.

"Не ко времени. Ох, не ко времени…" - Прохор Филиппович глубоко задумался. По слободкам ползли слухи о трамваях, каждый новый страшнее предыду­щего. Выяснять начнут с него, а тут эсерка и вдобавок -дядя!

Персона Афанасия Матвеевича вообще была по­стоянной головной болью главного по общественному транспорту. Ещё при назначении замом у отдельных то­варищей возникали сомнения. Прохору Филипповичу задавали каверзные вопросы о классовых врагах, инте­ресовались отношениями с родственниками. Но тогда, рядом находился прежний начальник депо, Маёвкин. На старика можно было опереться. Сейчас ГПОТ остался один на один со своими бедами, и если, дей­ствительно по городу разъезжают вагоны трудящихся "в натуральном виде", то, только за это…

Прохор Филиппович вздохнул, решив не думать о плохом. Ведь вполне может статься - всё это сплет­ни. То есть, главный по общественному транспорту допускал, что на десятой линии разделись какие-то несознательные граждане, но их наверняка было не много, может от силы, трое или четверо. У нас любят, знаете - ваго-он… К каждому трамваю милиционера не приставишь! Правда, оставался ещё Кульков, разы­скать которого Прохор Филиппович обещал супруге. Но если очкарик на самом деле предпочёл Лидочке эсерку Пшибышевскую, то никуда он не пропал, а, как пить дать, сидит себе спокойненько в смирительной рубашке, в психиатрической, складывает в голове ка- кие-нибудь цифры и горе ему не беда. В этом случае ГПОТ нашёл бы, что ответить жене Марье Семёновне и навсегда отделался бы от губошлёпа-изобретателя. Прохор Филиппович даже повеселел. Он шёл в боль­ницу, к своему бывшему начальнику, осторожно сту­пая по мостовой новыми калошами, старательно обхо­дя, здесь и там, оставленные лошадьми кучи, щурясь от яркого солнца, последних погожих денёчков, корот­кого бабьего лет. Ему было приятно сознавать, что он здоровый и крепкий мужчина, что его свежевыбритые щёки благоухают "Шипром", а любые проблемы, так или иначе, решаемы. Сейчас Кондрат Пантелеевич всё ему разложит "по полочкам". Маёвкин - старик зоркий, опять же - психов знает не понаслышке. А с дядей-Афанасием можно просто не встречаться. Глав­ный по общественному транспорту улыбнулся, пустив сочным басом в усы:

- С отрядом флотских, товарищ Троцкий, нас по­ведёт на смертный бой!

Однако спохватившись, кашлянул в кулак, огля­нулся и, одёрнув френч, продолжил свой путь молча. То есть, продолжил бы, поскольку стоило ему повер­нуть за угол, как впереди, ещё на значительном рассто­янии, но неумолимо приближаясь, возникла неказистая фигура брата его матери предпринимателя-частника Ситникова.