Потомки инквизиторов
- Уленшпигель? Кто этот господин?
Лавочница смотрела на меня с искренним недоумением. Да, она фламандка. Но, к сожалению, не припомнит…
- Карл! Иди сюда!
Из-за перегородки вышел лысоватый мужчина.
- Уленшпигель? - он задвигал бровями. - Да, да, слышал. Есть книга… Но я не читал.
И это здесь, на родине Тиля! Не хотелось верить…
- Видите, каков город-музей! - говорит Клод, выходя со мной на улицу.
Оказывается, потомки инквизиторов не простили великого геза. Греховную, безбожную книгу де Костера не допускают в школьные библиотеки. И не рекомендуют читать верующим.
- А церковь сильна. Особенно здесь, ведь Брюгге оплот католичества. У нас же тут святая реликвия…
Рыцарь Тьерри - участник крестового похода, воевавший в Палестине, привез в Брюгге сосуд с "кровью христовой". Для сохранения дара построили часовню. И вот уже восьмое столетие в годовщину события по городу движется многолюдная, пышная процессия. Гарцуют латники, шагают лучники, копьеносцы. Певчие поют псалмы. На праздник стекаются паломники со всей Бельгии и из других католических стран. Тысячи туристов любуются ярким зрелищем.
- Доход для церкви, - заключает Клод, - вы сами понимаете, не маленький. А с бегинажем вы знакомы? Тогда идемте!
Стены обители отражаются в зеркальце озерной воды. Дорога тянется по дамбе, к широко распахнутым воротам. Они не запираются ни днем, ни ночью.
- Орден полумонашеский, - объясняет Клод. - Бегинка может в любое время покинуть келью, вернуться в город.
Однако что же это такое - бегинаж? Ловкий способ уловления душ, придуманный церковью еще в средние века. Принимают женщин, обычно одиноких, перенесших горе, потерявших мужа-кормильца, семью. Жить в келье постоянно необязательно. Требуется лишь не пропускать мессы и, пока находишься в стенах обители, повиноваться "старшей даме". Правила, стало быть, не очень стеснительные. А сулит бегинаж утешение, участие. В мире наживы каждый только за себя. А в бегинаже человек не один…
Есть еще немаловажная приманка: можно научиться ремеслу. В бегинаже мастерят знаменитые, так называемые брюссельские кружева. В теплые дни бегинки сидят во дворе.
Сейчас осень, спускаются сумерки. Окна келий светятся. Я вижу через окно распятие на стене и под ним чью-то склоненную голову…
- Перечислить вам все, что в Бельгии принадлежит церкви? - спрашивает Клод. - Пальцев на руках не хватит.
Католические школы - их половина из общего количества. Впрочем, и светские не свободны от преподавания закона божьего, от влияния дотошных кюре. Дальше - католические ясли, детские очаги. Католические летние лагеря для ребят, для молодежи. Католические спортивные, музыкальные, хоровые и прочие общества. Руководимые церковью организации профсоюзные, политические…
- Какой-нибудь сельский кюре, с виду безобидный, скромный - грозная фигура в околотке. Посещать мессу он как будто не заставляет. Но ссориться с ним опасно. Служащему испортит карьеру, а врач, адвокат не досчитаются клиентов. Нужны фермеру деньги - он идет к кюре. И кюре может дать из церковной казны. И с небольшими процентами. Но с условием голосовать за кандидата социал-христианской партии.
У христианской партии больше всего мест в парламенте. Через нее церковь участвует в управлении страной. К тому же церковь владеет огромными богатствами. Монастырям принадлежат обширные земли.
- Конечно, не каждый, кто ходит в церковь, верующий. Но кюре, собственно, это не так уж волнует. Подчинение - вот что нужно!
Наши шаги звенят в тишине. Уже темно, улицы безлюдны. В домах, состарившихся еще при герцоге Альбе, мерцают голубые экраны телевизоров. Над крышами, в ночном небе, мягко сияет колокольня собора, подсвеченная прожекторами.
Я благодарен Клоду. Он помог мне разглядеть сегодняшнее в зданиях-экспонатах.
Ведь оторопелому приезжему, листающему путеводитель, легко может показаться, что от средневековья остались лишь мертвые камни.
Солнце Фландрии
Однако, не следует пренебрегать путеводителем. Утром он показал мне дорогу к солнцу Фландрии.
Так хочется мне назвать искусство Возрождения, родившееся здесь с чудесной, неожиданной силой. Его горячие, огневые краски, запылавшие пятьсот лет назад.
Первый шедевр живописцев вольного Брюгге, первая их победа, ошеломившая современников, - это триптих братьев ван Эйк - Яна и Губерта. Триптих, а говоря по-русски, складень из трех частей, сделанный для церковного алтаря в Генте. Да, храмовая живопись, но совершенно новая, революционная по стилю и по духу!
Надо увидеть ее, чтобы почувствовать, какой удар нанесли братья ван Эйк по средневековым канонам и представлениям. И сколько вызвали свободомыслия, дерзких сомнений в умах сограждан!
Ван Эйки закончили триптих в 1432 году. Дата в истории искусства выдающаяся, поворотная - ведь впервые со стен церкви глянули не обескровленные, высушенные католической схоластикой лики, а крепкие, полнотелые фламандцы и фламандки. Таковы Адам и Ева, коренастые, крепко сбитые, отнюдь не блещущие красотой, начисто лишенные каких-либо примет божественного происхождения. Столь же земными получились и богоматерь, святые, играющие на арфах ангелы. А фоном для них служит не "святая земля" - условная, декоративная, как ее привыкли изображать, а родная Фландрия с ее селениями, с ее небом, с ее деревьями и цветами. Говорят, ботаники определили десятки видов растений, выращенных на триптихе кистью художника.
Писать для церкви принято было с подобострастием, как бы на коленях - ван Эйки поднялись с колен. И любопытно, что этот бунт художников одержал победу. Анафемы не последовало. Церковь - быть может, под давлением влиятельных прихожан - одобрила работу живописцев.
Это значит, почва для нового была уже хорошо подготовлена.
В музее Брюгге меня поразило творение Яна ван Эйка - портрет его жены. С этой фламандкой в рогатом чепце, внимательной, чуть насмешливой и словно слушающей кого-то, можно беседовать в небольшом, безлюдном зимою зале, можно угадывать ее мысли, особенно, когда к вам доносятся звуки карильона…
Я вспомнил работу другого художника, современника ван Эйков - Гиерра ван ден Бутса. Перед его портретом рыцаря мне казалось, что я смотрю прямо в лицо эпохе, - живое, без всяких прикрас. Художник словно говорил: не думайте, что сей сеньор - существо какой-то особой, высшей породы! Нет, он такой же человек из плоти и крови, как его оруженосец, как его крестьяне.
Искусство, расцветшее у портовых причалов, у складов, набитых шерстью, у станков и плавильных печей, небывало проникновенно обратилось к человеку.
У Гуго ван дер Гуса, живописца из Гента, фантазия неуемная, иногда горячечная. Но она не отделялась от земли. Библейский сюжет под его кистью обретал черты и аромат народной сказки, часто страшной, но затаившей где-то озорную улыбку простоватого на вид рассказчика. Изгонял зловещую церковность и лирический Ганс Мемлинг - горожанин Брюгге, хотя и он вынужден был писать по заказам духовенства. Его "Мучение святой Урсулы" в том же музее должно было внушать трепет молящимся, а на самом деле хорошенькая фламандка у декоративного шатра, среди воинов, выглядит скорее как героиня народного театрального представления. Хоть и целится в нее из лука бородатый красавец в латах, бояться нечего, все кончится благополучно…
Так пробилась на полотна во всех сюжетах реальная жизнь фламандцев на берегах Звина. Однако шедевры северного Возрождения не везде пришлись по вкусу. Великий итальянец Микеланджело, например, упрекал северян в стремлении "объять необъятное". Что он хотел этим сказать? Очевидно, то, что формы и краски окружающей жизни бесконечно разнообразны и уловить их все, перенести на полотно - задача немыслимая.
В Италии в ту пору утвердился другой стиль. Северяне и южане не учились тогда друг у друга, две школы живописи возникли самостоятельно.
В чем же их различие?
Я вспоминаю собор святого Петра в Риме - главный чертог католичества. Он воздвигнут мастерами Возрождения, но как отчетлив заказ церкви! Гигантский храм подавляет верующих своим величием, тяжелой роскошью. В Италии особенно ощущаешь власть церкви - диктаторскую, давно укоренившуюся. А простой люд беднее, чем на севере. Тем сильнее действуют на воображение посулы райского блаженства, награды на том свете.
Рафаэль - величайший художник итальянского Возрождения - не повторяет изможденные, землистые лики средневековья. Но его мадонна отличается от северных ее сестер. Плоти в ней меньше, больше мечты. Не скажешь, что перед нами крестьянка с берегов Тибра. Нежные, лучезарные образы Рафаэля как бы парят в южном синем небе.
Слабее, чем на севере, проникал на полотна простонародный быт. В искусстве царило возвышенное, идеальное.
Сказалось и влияние классических образцов. За ними итальянцам не надо было далеко ходить - античные статуи появлялись из раскопок, в сущности, у самого порога художника. Фигуры богов и героев, вполне человеческие, но совершеннейших линий и пропорций. Творцы этих скульптур не снисходили до заурядной повседневности.
В Италии могуче развилась скульптура. Ваятели древности вдохновили Микеланджело. Помню, как во Флоренции я остановился, потрясенный, перед его серией "Рабы". Фигуры не были закончены, они словно вырываются на свободу из камня, сковавшего их. Разумеется, и здесь напрасно искать черты современников Микеланджело, тогдашних флорентийцев. Нет, это титаны, мифические силачи ломают темницы, рвут цепи.