Нельзя сказать, что страсти затихли. Теперь, в зале аукциона, десятки глаз прикованы к стрелке, медленно движущейся по большому циферблату. Служители вкатывают на тележках цветы, образцы партии тюльпанов, предлагаемой покупателям. На скамьях - оптовики, хозяева крупнейших магазинов. Перед каждым на столе - кнопка. Задумал свою цену - не зевай, жми кнопку, как только стрелка достигнет нужной тебе цифры, останови ее, останови раньше других! Если никто не даст больше, товар твой. Стрелка, постояв мгновение, идет дальше. Задержи ее, если можешь заплатить дороже! Не можешь - жди, моли бога, чтобы твоя цена была последней. Щелчок! Значит, ты вышел из игры, товар достанется твоему сопернику.
Говорят, все меньше покупателей бывает на майских аукционах. Коммерсанты помельче разоряются. Оптовики ворочают миллионами, торгуют цветами по всей стране и еще больше их отправляют за границу: в грузовиках и вагонах - в страны Европы, в самолетах - за океан.
Я пытаюсь представить себе атмосферу аукциона, душную, тяжелую от жадности, от ненависти к противнику. Испарину на лбах, потные пальцы, тянущиеся к кнопке. И цветы на тележках, чистые лепестки, доверчиво открытые людям…
Из оранжереи выходит коренастый мужчина в белом халате, шагает нам навстречу:
- Добрый день, - говорит он. - Что господам угодно?
Ничего, мы просто гуляем.
- Цветы сегодня не продаем.
Однако минут десять мы беседуем. В стеклянном городке выводят разные южные растения, но главная культура - тюльпаны. В оранжереях они цветут круглый год. В поле луковицы высаживают осенью, а летом, после цветения, их выкапывают, хранят в закрытом помещении, сушат там, очищают. И снова вывозят в поле. Луковица постоянно обновляется, тюльпан ведь многолетний.
- Ручной цветок, господа, более послушного не сыскать! Посудите сами!
Загибая пальцы, он перечисляет достоинства тюльпанов. Дольше всех цветет - целый месяц. Дольше всех, срезанный, держится в воде. Богатство оттенков - рекордное…
Мы прощаемся, и Герард вкладывает ему в руку монету.
- У нас в Голландии, - объясняет мне Марта, - принято за все платить.
Снова стрелка спидометра ползет к ста, снова сливаются в месиво мачты и фабричные трубы, вонботы и цепочки автомашин, ножницами смыкаются автострады и виадуки, веером расправляются каналы.
Здесь, на самой "палубе", у сурового моря, стянулось больше половины населения страны, перевалившего за двенадцать миллионов. Чего ради? Отчасти ответ нам дал стеклянный город. Да, область угрожаемая, но зато плодородная - нет лучше земель в Голландии, чем польдеры.
В устьях рек швартуются морские суда, встречаются с самоходными баржами из глубины страны, из Бельгии, Франции, Западной Германии. Где гавани, там выросла промышленность.
День на исходе, вспыхивают вывески бензоколонок - первые штрихи ночного рисунка страны. Дуга светящихся бусинок обозначает мост, огни на мачтах вмешались в гроздь зажженных окон.
Герард развертывает карту. Мы сбились с дороги? Нет, он вспомнил свое обещание.
Тут недалеко - фармацевтический заводик… Владелец решил не отставать от рабочих, взял да и зажег на фронтоне: "Голландия, разоружайся!". То есть четко по существу - вон из Атлантического пакта! Что поднялось! Заводчика - к суду. Недозволенная пропаганда! Он, понятно, ссылается на конституцию. Но крючкотворы нашли уловку. Свобода печати, говорят, в законе имеется, а вот свобода выставлять неоновые лозунги не упомянута. Следовательно, нельзя! Все же, знаете, его пришлось оправдать. Процесс страшно возмутил всех… Сейчас за поворотом мы увидим лозунг…
- Посмотрим, - произнесла Марта.
- Он же выиграл дело, - сказал Герард, уловив скептическую нотку.
Мы свернули там, где нужно. Вскоре Герард нетерпеливо заерзал.
Впереди, на вершине башни, почти невидимой в темноте, поднимался в небо оранжево-красный рекламный вензель. Марка фирмы. Под ней должен быть лозунг…
Мы напрасно высовывались из машины, напрасно задирали головы.
- Погасили, негодяи! - буркнул Герард.
- Святая простота, - усмехнулась Марта.
- Извините, - сокрушенно бормотал Герард. - Нас учили верить в бога и в конституцию, понимаете… Такой громкий процесс… Я надеялся…
Он бросил еще один взгляд на башню, с последней надеждой.
Северная Венеция
Да, так уж повелось величать Амстердам - северной Венецией. Подчинился этикету и я - как-то невольно, должно быть, из опасения прослыть невежливым.
Однако стоит выйти из многобашенного вокзала, чтобы сразу же понять - Амстердам не имеет в мире подобия ни тем более двойника.
Несколько шагов - и набережная. Вокзал на островке, передо мной пристань прогулочных катеров, слева и справа мостики. На том берегу - красные дома с белыми очертаниями окон, как в пригороде, но узкие и высокие, в три-четыре этажа… Морской ветер треплет флаги на катерах, снежками носятся чайки.
Мост, две минуты ходу - и опять вода, вправленная в траншею, облицованную розовым гранитом. Изобилие каналов и роднит Амстердам с Венецией. Что еще?
Венеция - южанка, черты ее яркие, броские. Родилась она у теплого моря; острова, данные природой, послужили прочным фундаментом для пышных патрицианских дворцов. Венеция не глушит свою красоту, а подчеркивает, с жаром выставляет напоказ, зовет к себе сладкими песнями гондольеров. В Венеции крутых мостиков и узких улочек, недоступных автомашинам, приезжий чувствует себя как бы в особом мире, далеком от нашего века. Венеция служит туристам, но одета знатной госпожой, ослепляет чужеземца своим нарядом. И он в праздничной толпе, бурлящей днем и ночью, отрывается от реальности. Ему легко поверить, что на Большом канале и сегодня живет и царствует дож, что по мосту Вздохов ведут осужденных, что под куполом фантастического храма святого Марка воины складывают добытые на востоке трофеи.
Если из Венеции - города вельможных палаццо, шедевров кисти и резца - перенестись в Амстердам, то первым ощущением будет, наверно, покой, отдых для глаз.
Невысокие здания, скромные, узкие фасады, единственное украшение которых - опрятность и чистота. Белые ободки оконных проемов кажутся накрахмаленными. Невозмутимая вода канала - серая под северным небом. Немыслимо вообразить здесь гондолу с фигурным, капризно изогнутым носом…
Уличный гомон то ли тонет в каналах, то ли уносится в небо вместе с чайками - так неожиданна, непонятна тишина в Амстердаме, почти сельская. Толпа молчаливая, сдержанная, едва слышный рокот катеров. Неяркие вывески. Ничего показного. Амстердам не ошеломляет, не сулит иллюзий. За мостиком, за поворотом улицы - те же окна без занавесок, простодушно приглашающие заглянуть внутрь. И другая набережная, такая же, с вонботами, причаленными к гранитной стенке. И опять облачко чаек - посланцев моря, лежащего рядом.
Амстердам не старается вам угодить - он по-простому открывает приезжему свой повседневный быт. На главной улице Дамрак, что значит выступ дамбы, передвижной ресторатор за прилавком, под застиранным холстом, потчует селедкой - главной национальной едой. Плати, бери порцию и, как все, суй кусок, надетый на палочку, в общую тарелку с мелко накрошенным луком. Повози там, прежде чем отправить в рот. Или попроси целую рыбку и, по примеру коренного амстердамца, возьми ее за хвост, опусти к себе в рот и сними зубами все мясо с хребта. Не стесняйся!
Немного дальше, на той же главной улице, играет шарманка - гигантская, невиданная шарманка, величиной с автобус. Один красный от натуги молодец крутит рукоятку, исторгает несложную музыку, еще популярную в Голландии, а его напарник, шаркая по тротуару стоптанными башмаками, протягивает прохожим банку из-под консервов, повелительно звякая монетами.
Невдалеке я увидел двух мужчин. Они степенно расхаживали взад и вперед у подъезда заокеанской фирмы. И они молчали - в этой стране не любят лишних слов. А слова самые нужные они несли на себе, на квадратах фанеры, закрывших спину и грудь: "Долой американских захватчиков!"
Короткая Дамрак вывела на центральную площадь Дам, то есть Плотина. Место притяжения здесь - универсальный магазин "Бейенкорв" - "Пчелиный улей". Отделка внутри скромная, рекламы так же мало, как и на улице, - лицо Амстердама вообще не отягощено косметикой. И девушки-продавщицы предпочитают естественные краски, пышут деревенским румянцем. В свободные минуты они, будто на сельской улице, сбиваются табунком, шепчутся, хохочут, даже шлепают друг друга, разыгравшись. Не любо - не смотри, приезжий! Здесь перед тобой не ходят по струнке, здесь нет такого вышколенного обслуживания, к которому ты, быть может, привык в Брюсселе или в Париже.
На площадь выходит темный, грузный фасад дворца - единственного в городе. И этот не имел бы столь высокого титула, остался бы ратушей, если бы не Наполеон, посадивший здесь на престол своего брата. Тогда-то Голландия и получила короля. До того она была республикой.