Они сидели напротив, вцепившись в край стола, готовые кинуться друг на друга. Первым, как ни странно, отошел Гастон. Усмехнулся:
- До чего докатились, поздравляю… Да ты не сердись, Валерка, я совсем не желаю тебе плохого, и не хотел унизить, не думай. Просто сорвался, и понесло… Давай держи, прозит!
- Так что же за дело у тебя ко мне, мой милый? - спросил он через некоторое время.
- Ты не поможешь мне с работой? Со старой ничего не выходит, в вузе уже дали полный отлуп.
- А на что ты рассчитывал? Все верно, все правильно.
- Опять?!
- Да нет, не опять, успокойся. Что ж, дело серьезное. Лгать и ходит кругами не в моем характере, ты знаешь, - так вот: помогать в этом деле я тебе не стану. Не брыкайся и не обижайся, а слушай: шансы мои не так уж велики, как раньше. Я укатался, борзой конек. Однако сохранились еще люди, для которых мое мнение небезразлично. Их немного, но они есть. Потерять их уважение - значит, просто исчезнуть, самоуничтожиться. И вот этим людям (а я только к ним могу обратиться!) я должен порекомендовать тебя - человека мне уже чуждого, и, прости, непонятного. Да я сам за себя поручиться не могу! Где у меня, к примеру, гарантии, что ты справишься? В газетном деле, старик, есть свои тонкости, и немалые, - закончил он с важностью.
- Что ж; спасибо, Гастон.
- Пустяки, не стоит благодарности. Что ты так на меня смотришь? Выгнать хочешь, что ли? Имей в виду - не пойду никуда. На улице темень, милиция - зачем мне рисковать? И район этот я плохо знаю. Так что спать - хочешь не хочешь - буду здесь. И, прошу - не сердись на меня, Валерка! Такая жизнь плохая, и ты еще сердишься, ко всему! Давай лучше выпьем, и забудем всякие глупости, вроде работы!
- Для тебя - глупости, конечно. А мне вот ты сказал, что не хочешь помочь, и - куда теперь деваться, скажи?
- Иди в трудовой коллектив. - На Эдика накатило состояние словесной эйфории, все ему казалось легко и просто, он мог болтать что угодно, не особенно задумываясь над смыслом. - Может быть, это именно то, что тебе сейчас необходимо! Очистишься от налипшей на тебя парши, обретешь место в рабочем строю! Что тебе газета? Труд наш грязный, неблагодарный, тяжкий. Иной раз сам себе становишься противен. Люди, колеса вечные… Или схватишься: вот сюжет, написать бы на досуге пьеску или повестушку! - да и не сядешь, заедят дела, а если сядешь - дальше первого абзаца не уйдешь: так и прет литературщина, студенческие зады. Так что, старик, иди в прямое производство, вот тебе мой верный совет! Я бы и сам ушел к станку с удовольствием, да завяз, знаешь, закрутился…
- Полно тебе врать-то, Гастон! - поморщился Локотков. - Какой станок, что ты, боговый? Кто тебя к нему пустит, кому ты там нужен? Несет тебя, сам не соображаешь.
В это время щелкнул замок, открылась дверь, и в комнате появился хозяин квартиры Иван.
- Здорово, аферисты! - крикнул он.
- Эт-то еще что за харя? - спросил Гастон, подняв на него свои осоловевшие глаза. - Откуда ты, простолюдин?
Иван страстно конвульсивно изогнулся, побежал к столу, словно таракан.
- Я же просил тебя не приходить! - укоризненно сказал Валерий Львович. - Знакомься, Эдик: Ваня, хозяин квартиры, божий человек с телефоном.
- Да! - внезапно обиделся Иван, хватив стопку и закусывая. - Вы, может быть, люди и большие, а хозяин тут всеж-ки я. Ты сказал - не приходить, а я взял и пришел. Потому что имею право. Что мне с вас толку - профессора вы, кандидаты! У меня в прошлом году грузин жил, на рынке торговал, так он мне мясо носил. Ты думал - я простой? А я непростой.
- Молча-ать! - гаркнул вдруг Гастон, ударив кулаком по столу, поднимаясь и сближая свое лицо с ивановым. - Молчать, грязь, гнида, плешь человеческая! Чтобы я тебя не встречал больше в своей жизни! Почему ты здесь? Зачем… вообще? - и стал хватать его за плечи.
Иван вырвался, испугался, уполз на кухню и больше не выходил оттуда. А Чертомов после этой вспышки скуксился, посидел немного, и обратился к Валерию Львовичу:
- Слушай, Валерка! Бог мне тебя послал. ("Что такое?" - насторожился Локотков.) Такие чертовы мысли в последнее время приходят в голову!
- Какие же?
- Живешь, живешь, пластаешься, ни о чем не думаешь, вдруг раз - стоп. Время "Ч". Даже не время. Другая история. Это, знаешь, я не так давно был в столице, и пошел в театр, на оперу. Я не большой любитель классики, но в создании ситуации участвовала одна женщина… в-общем, я не мог отказаться. Вот… Сижу, полудремлю. И когда пришло время некоему городу провалиться за грехи жителей в тартарары, выходит вдруг белобородый старец, весьма благостного вида - один из немногих праведников, как я понял, - да как запоет: "Время ко-ончило-ось! Вечный миг настал!!" Меня продрало до печенок. До сих пор вспоминаю. Так вот: живешь немножко как все, немножко по-своему, и вдруг это время раз! - и кончилось. Нет, я не имею в виду смерть. Я имею в виду случай вроде твоего. Когда вытаскивают с нагретого места, с уютного мнения о себе и собственном будущем. По пьянке, или еще как-нибудь. Но влип. И вот мне страшно, понимаешь? Как я там буду жить? Ведь совсем неприспособлен, и руки у меня - гляди! А народ там чужой, глухой, темный… Что ему до моих дел? Другие проблемы. И вот ты - оттуда. И что скажешь? Точно мне околевать там, или - ничего, выживу?
- Выживешь. И знаешь, почему? Ты - умный, грамотный, не всем чета, такие на виду, не пропадают. Тебя там ребята прикроют.
Локотков сказал так - и удивился сам себе. Ответ был и точен, и типичен для заключенного. Настоящего заключенного. Как он произнес: "Ребята прикроют"! Этих "ребят" он никогда не считал своими. И вот ведь вырвалось же!
- Спасибо, Валерка, успокоил ты меня. Совсем не отпустило, конечно, но - полегче все-таки… Давай песню споем, - ты не забыл еще ее, студенческую-то нашу?
Глаза у него стали круглыми и добрыми, как у того, старого Эдьки, друга пержних времен, одрябшее лицо разгладилось от морщин, и он запел, раскачиваясь на стуле:
- Круглы у радости глаза и велики у страха,
И пять морщинок на челе от празднеств и обид…
Но вышел тихий дирижер, и заиграли Баха,
И все затихло, улеглось и обрело свой вид.
- Все стало на свои места, едва сыграли Баха…
Когда бы не было надежд - на черта белый свет?..
Валерий Львович тихо подпевал ему из угла.
Закончив песню, Эдик устало сказал:
- Ладно, давай спать. Последнюю налей…
"Ах, Гастон, Гастон…" - подумал Локотков.
13
Утром Чертомов поднялся ни свет, ни заря, и разбудил Валерия Львовича. Тот проснулся быстро, с легкой, как ни странно, головой, и удивительным чувством облегчения, отстранения от того, что его полностью занимало и мучило в последние дни. Ну какой, черт возьми, вуз? Какая, к дьяволу, газета? В том ли сейчас дело? Он уже знал, что будет делать дальше, как строить жизнь. Он встал, и начал одеваться. Гастон предложил ему опохмелиться остатками водки, но Локотков отказался. Тогда и Эдик не стал пить, быстро собрался. Не будя храпящего на полу кухни Ивана, они вышли из дома.
- Пойдем в лес! - предложил Гастон. - Погуляем по утрянке.
Идти было совсем недалеко - прошагав всего лишь квартал, они вышли в пригородный, редкий лиственный лес. Кругом голые деревья, свистят и покрикивают собравшиеся уже зимовать птицы. Редкие, тонкие тропочки. Изморозь с травы мочит туфли, холодит ноги. Они остановились на маленькой поляночке и стали собирать костер: обдирать бересту, ломать с деревьев сухие сучки. Для разжигания Эдик использовал какую-то вынутую из блокнота бумагу, - и вот костерок уже задымил, а потом распылался. Локотков с Чертомовым присели, протянули руки к огню.
- Гляди, какое чистое небо! - сказал Эдик. - Если к полудню не заволокет - станет тепло, все растает…
И, спустя некоторое время:
- Ты не обижайся на меня, Валерка! Что я вчера сказал - все правда, не спьяну, без балды. Какой-то странный период настал для меня: всего боюсь. Вроде и не из-за чего, а вот поди же… Только насчет трудового перевоспитания я сглупил, пожалуй, - ну, это сам смотри. Ничего тебе не предлагаю, и предложить не могу. Пустой я стал, Валерка, поэтому ты меня лучше берегись: пустота пустоту рождает, а она - плохое дело, противное… Разведешь вот так костерок, присядешь - вроде тепло ненадолго, а после снова… Э, да хватит болтать!
- Может, вернуться, выпить тебе? - с участием спросил Локотков. Чертомов промолчал, только дернулся с отвращением.
- Ладно, погрелись - и хватит, давай прощаться, мне пора на работу. Да, вот еще: тебе не приходило в голову, в связи со всеми несчастьями, что есть один очень простой путь…
- Нет, не приходило. Это глупо, Гастон. Я думаю так: испытай все. Но - в жизни! Иначе - зачем она? Хрупкий, тончайший механизм познания, самое совершенное из созданного природой - самовольно отдавать той же природе, но в каком виде?! Вот что преступно, и не надо.
- Ну, ты полез в дебри! Взять хотя бы твоего хозяина - по нему не скажешь, что он - необходимое кому или чему бы то ни было.
- Сор тоже должен быть, иначе - нет гармонии.
- Вот и утешься этим! - Эдик встал, протянул руку. - Прощай, я бегу. Стану очень нужен - звони. Но лучше - без этого. Нет, не думай плохо о Гастоне, просто у меня свои проблемы, у тебя - свои, и их не соединить. Давай! Пусть будут с тобой счастье и удача!