Они продолжали встречаться и в том возрасте, когда слабнут обычно товарищеские узы. Наверно, им было интересно друг с другом: все-таки разные миры, разные сферы общения, приложения труда. И притом - тщательный, скрытый, не совсем чистый интерес к успеху другого: не обогнал ли, случаем, не добился ли большего успеха? Несмотря на свои удачи, Локотков иногда завидовал Эдику: какая у него веселая и боевая, на самых бурных перекрестках времени, полная встреч и впечатлений, жизнь! Он любил бывать и в компании чертомовских сослуживцев, они казались ему живее, умнее, и уж во всяком случае интереснее вузовских коллег, иные из которых годами не читали ничего художественного, а "культурные" разговоры вели только насчет телепередач. Однако в последние два года пребывания на свободе Валерий Львович отметил в личности Гастона изменения, не очень-то приятные. Употреблявший раньше только для веселья и немного, Эдик два раза напился на глазах у Локоткова абсолютно пьяным, и был в таком виде подозрителен, прилипчив и нехорош. Стал циничен в разговорах, выглядел устало и раздраженно. Однажды они случайно встретились на улице, и Чертомов сразу потащил Локоткова в ближайшую пивную. Тот сначала обрадовался возможности снова оказаться вдвоем, поговорить не спеша о разных делах. Но Гастон за пивом разговаривал неохотно, смотрел все время на часы; выпив же свое, бросил: "Ну, мне пора, извини, старик", - и сразу ушел. Валерий Львович остался один, и чувствовал себя одиноким, брошенным, словно бы несправедливо обиженным.
Больше они не виделись. И вот теперь Локотков собрался звонить Эдику. Звонок этот имел одну цель: через Чертомова Валерий Львович собирался найти себе работу. Если есть какие-то возможности, то только у него. Правда, что он может ему предложить? Газету, только газету, притом не самую лучшую. Ничего, Локотков согласен и на это, ведь сейчас главное - зацепиться, руку он набъет быстро, а там - станем посмотреть…
Он долго не мог дозвониться - в трубке все звучали короткие, короткие, короткие гудки. Вдруг в одну из попыток - Локотков даже вздрогнул - аппарат щелкнул, монетка провалилась в щель, и знакомый голос на другом конце провода сказал:
- Редакция. Чертомов слушает.
- Здорово, Эдик, - тихо произнес Валерий Львович. - Это я, Валерка Локотков.
- О… Валерка?! Валерка, ты, что ли? Откуда?
- А ты не понял? Разве не слыхал, что со мной произошло?
- Как не слыхал! Значит, ты уже оттуда? Ну и что? Как твои дела?
- Хреново. Надо встретиться.
- Думаешь, есть смысл?
- Даже если нет - что ж такого? Ведь сколько не виделись, ты подумай!
- Не виделись, не виделись, да… - по чертомовскому тону можно было понять, что он сильно растерян - и внезапным появлением друга, и его предложением. - Что ты предлагаешь? Только давай конкретно, без крутежа, а то запарка. Некогда. Может быть, подъедешь вечером ко мне, в редакцию?
- Не очень хочется, знаешь. У вас там милиционеры стоят, а я со своей справкой… Есть такое предложение: давай встретимся на одной хате.
Сказал - и насторожился: взыскательный к таким вещам Гастон мог и отказаться; тогда пришлось бы идти в ресторан, на люди, обращать на себя внимание не отросшими еще после заключения волосами, орать важные для обоих слова, продираясь сквозь бухающую музыку, под чужими взглядами, с приставучими соседями по столику. Однако, к удивлению, Чертомов не отказался.
- Ладно, - проворчал он. - Договорились. Скажи куда, каким транспортом добираться. Встретишь меня на остановке. В девять. До этого времени я занят. И вот что еще: я на мели сейчас, старик…
- Ну что ты, Эдька, какой разговор! - вскричал Локотков. - И не думай об этом! У меня есть, я все куплю. Ведь я же приглашаю - ты что, забыл? - и стал диктовать ему маршрут и место встречи.
Придя на квартиру конвульсивного телефоновладельца Ивана, Локотков предложил такое условие: вечером он выдает ему литр водки, и тот уходит. Квартира нужна для деловой встречи. Услыхав это, "гордый чуваш" поглядел на него с уважением: подумал, видно, что жилец затеял крупную аферу. И согласился.
12
Вечером Иван получил свою водку и ушел, а Валерий Львович, с трудом дождавшись половины девятого, выскочил из дома.
На улице было морозно, чуть ветрено. Наверно, скоро выпадет первый снег, и сразу стает, образовав вязкую слякоть. В предзимнем воздухе гулко и далеко разносились команды репродукторов с близкой станции. Шли в разных направлениях люди, поодиночке и небольшими группами - вдвоем, втроем. Пьяные тихо или громко разговаривали, стоя возле стен домов, сидя на подъездных скамейках. Окон горело - больше половины. Где-то копошились в постелях ранние любовники, где-то звенели станки и гудели турбины, тренировались фигуристы, космонавты спали на орбите, визжали свиньи в грузовиках у мясокомбината, пылкие юноши, пишущие стихи, вскрикивали от боли, найдя хорошую строку… Среди этой круговерти двигался по улицам автобус, строго по своему маршруту, и в автобусе ехал газетный сотрудник Эдик Чертомов на свидание к бывшему закадычному другу. А друг в то же время шел к остановке, встречать его. И оба тоже принадлежали Истории, крохотными песчинками крутясь в ее ненасытной, бездонной воронке. Суждено ли попасть в луч и взблеснуть хоть на мгновение?.. Локотков остановился на дороге, словно споткнулся, и замер, ошеломленный: к нему снова вернулась способность мыслить отвлеченно, независимо от конкретного окружающего! За три долгих года он успел смириться с тем, что утратил ее напрочь. Там, сколько он ни пытался настроить свой мозг, ему ни разу не удалось подняться над беспокойством о жратве, нудной работе, бане, кино в выходной день, отоварке в ларьке, будущей жизни с Лилей… Удивление прошло, снова быстро сменилось конкретным: каким-то теперь стал Гастон, что-то он скажет, поможет ли с работой?..
Друг мало изменился: берет, шарф вокруг шеи, пальто, дорогое и модное когда-то, длинные волосы сзади, выпуклые глаза, чуть вислый нос. Он цапнул Локоткова за руку, обнял, - тот почувствовал, что объятие было искренним, и у него запершило в горле.
- Валерка, гад! - закричал Чертомов. - Ну-ка к свету, огляжу я тебя!
От него попахивало: видно, успел уже где-то клюкнуть.
Прекрасное студенческое прошлое, сдружившее их, проплыло мимо и окутало теплым пологом воспоминаний; в нем, том прошлом, тоже мог случиться такой октябрьский вечер, морозный, чуть ветреный, и совсем не обязательно радостный: одинокий, несытый, с долгими, сердечными неудачами. И все равно он был бы счастливый, тот вечер, потому что впереди у каждого маячила светлая жизнь.
- Ты куда меня ведешь… такую молодую? - настороженно спросил Эдик, когда они, уже приглядевшись друг к другу, пошли по дороге.
- Есть одно место. Я пока там остановился.
- С Иркой, значит - полный капец?
- Да. Полный.
- Поня-атно… Об алиментах был уже разговор?
- Пока нет.
- Будет, не обольщайся. Бабы - они народ деловой, только в постели ничего не помнят, а коснись денежных дел - разом обжучат, слопают!
- Что, были и у тебя случаи?
- Ну, зачем? Постигаю опыт других, и учусь на нем избегать своих ошибок. Как это… ille optimus gui minimis urgetur … помнишь?
- Дай тебе Бог!
Войдя в квартиру Ивана, Гастон поморщился от запаха, внимательно оглядел ее.
- Да, чертоги! Как тебя угораздило в них оказаться?
Вдруг заметил телефон на табуретке в углу ("гордый чуваш", уходя, освободил его от тряпья на случай, если аферистам понадобится с кем-нибудь связаться):
- Послушай, так ты даже с телефоном! А мне показалось утром, что ты звонил из автомата…
- И не ошибся: из автомата, точно.
- Что так?
- Как тебе ответить? Нечистое здесь место, Эдька, нехорошее.
- Что, следят? - встревожился друг.
- Да ну, глупости! Кому надо - следить за этим вертепом? Впрочем, может быть… Не в том дело. Говорю - нечисто здесь, неприятно, смрадно.
- Действитеьно… - Гастон понюхал воздух. - Не озон… Может, стоило пойти в кабак?
- Думаю, что нет. Во-первых, вид у меня… - он коснулся коротких волос, - во-вторых, чем там лучше - грохот, духота… В-третьих, мне надо решить с тобой один вопрос.
За разговором Валерий Львович накрыл стол: постелил газету, взрезал банку с консервами, принес стаканы.
- Напрашиваться к тебе в гости тоже не хотелось, - продолжал Локотков. - Что же, ведь неудобно: приехал, со своими проблемами, и - пожалуйста: не угодно ли меня принять? Все-таки, я считаю, здесь лучший вариант…
- Ладно! - прервал его Чертомов. - Перестань метаться, и садись.
Он разлил водку, поднял стакан:
- Со встречей, что ли! Забегался я, всех позабыл… Давай, Валерка!
Потом был разговор: кто где? Двое из их студенческого круга уже успели умереть, большинство сгинуло, исчезло с горизонта, и лишь некоторые, считанные единицы, еще промелькивали небольшими эпизодами в чертомовской жизни.
Гастон быстро опьянел, и сразу озлился. Это с ним бывало и раньше: сидит парень, выпивает, поддерживает нормальный разговор, - и вот уже кипит, бесится, хватает за грудки. Тот его обошел, этот, бездарь, еще куда-то пролез, а ему никто не дает дороги. Если бы не завистники и сволочи, он давно работал бы в столичной газете. Друзья-газетчики умели с ним справляться, и довольно небрежно, без усилий, а вот Валерий Львович растерялся: какого черта?! Сказал, тоже озлившись:
- Слушай, Гастон, ты бы поимел маленько совесть! Как у тебя поворачивается язык при мне называть себя неудачником?! Кто же тогда я?
- Пока ты - зек! Хотя и бывший, - ответил, словно выплюнул, Эдик.
- И гад же ты! Наш-шел тоже кого унизить!