* * *
Когда случится новая зима,
И мир, оцепенев, дождётся снега,
Сжигая в печках старые тома
Июльских дневников,
Из Виннипега
Неспешно к югу тронется обоз
С сушёной рыбой за кубинским ромом,
Между невиданных доселе зимних гроз
Дымы отчизны собирая комом,
Наматывая их на обода,
Потащит за собой,
Чтоб в междулетьи
Их обошла всеобщая беда,
Безумия раскинувшая сети.
Из древних, точно гунны, закромов,
Достав НЗ и пачечку LMа,
Закурят, не увидевши домов,
А только стены, туловом Голема…
Укутанные снегом и плющом
И осыпью усталой штукатурки,
Поужинают вяленым лещом,
И разотрут подошвами окурки,
И повернут,
Чтоб рассказать своим
Увиденное, и, слагая саги,
Смотреть в огонь, глотая горький дым
Чернеющей берёзовой бумаги…
СЕРЕДИНА МИРА
В середине - всегда тесно.
По краям - гораздо просторней.
Ход времён - он порой крестный,
И ведёт нас тропой горней,
Моисеевой тащит пустыней -
Автобаны на нём редки.
По обочинам спят дыни,
Или солнца в цветной сетке.
Но к обочинам - не приближаться,
За побег чтоб не подстрелили,
Это было - скажу вкратце,
Это было - в Москве и Лилле,
В Магадане или под Ниццей,
На Камчатке и Занзибаре -
Ты пытался с толпой слиться,
Но тебе этого не давали.
Потому, что в толпе - тесно,
Потому, что толпа чует -
Ты чужой, - и тебе это лестно:
Это ранит, но и врачует.
Для неё ты - как Тузику грелка,
Или как против шерсти - волку,
Но толпа - всегда скороспелка,
С ней пытаться ладить - без толку,
Лишь оскомины жгут дёсна
От попыток с толпой ладить,
Ты глотаешь её блёсна,
Нагружая на горб клади,
И бредёшь позади чуть и с краю,
От потока, гонимого шагом,
А овчарки времён - лают,
А охранники - пьют брагу...
* * *
У деревенских - собственная гордость!
Прогоним оккупантов городских,
И заживём... Ведь наша Кемська волость
Она для нас, а вовсе не для них!
И что с того, что померли от скуки
Все мухи в ближней лесополосе,
Зато не будут лапать вражьи руки
Того, что нам давно святее всех:
Корову Зорьку - ведь одна осталась.
Пусть молока, зараза, не даёт,
Нам и не надо, тоже, эка жалость.
Зато мы любим всем селом её...
За хлебом в тыл к проклятым оккупантам
Вчера мы посылали наш обоз.
С последними ударами курантов
Пришёл обоз, но хлеба не привёз.
Проклятые враги в коварстве злобном
Споили всех в обозе - вот те на!
И остаётся, римлянам подобно:
- О, нравы! - восклицать. - О, времена!
Юрий Беридзе (Москва)
Побелите хатку
Я капля крови в желтом поле,
блакитно небо надо мной,
и ни над чем уже не волен
я, бестелесный и немой…
Теперь я семо и овамо,
и мне легко, как во хмелю…
Вы побелите хатку, мамо,
бо я уже не побелю…
Не уберёг...
Прилетело на исходе дня -
и не стало друга у меня…
Я приник к земле, но поднимусь,
побегу к воронке, что в дыму,
и среди разрывов и огня
все осколки обойдут меня,
отведёт их милостивый Бог…
Только друга он - не уберёг…
Веселуха
Клюнет пуля на излёте,
не убьёт - не хватит сил.
Весело вы тут живёте, -
медбратишка пошутил.
Это да - веселья вдоволь,
тут ведь все весельчаки,
за веселье платят вдовы,
растрясая кошельки.
За веселье наше дети
тоже платят - и сполна.
Несусветен, лихолетен
выставляет счёт война…
Надежда
И нас убивали, и мы убивали,
и так постепенно мы все убывали.
Но жизнь продолжалась - своя и чужая,
и бабы зубами скрипели, рожая,
в неистовой вере не в промысел Божий,
а в то, что не всех мы, убийцы, положим.
В надежде на то, что, омыты кровями,
застынем у нами же вырытой ямы,
куда полегли превеликие тьмы,
и ляжем вот-вот неубитые мы.
Вина
Приходила нянечка,
лоб отёрла - взмок,
из кармана - пряничек:
угостись, сынок…
Ох, похож на Лёнечку,
Ну, почти точь-в-точь, -
и, всплакнув тихонечко,
уходила в ночь.
Чуял я всегдашнюю
боль в её груди,
и о нём не спрашивал,
ран не бередил.
Без того огромнейшей
полон был виной,
матери напомнивший
Лёнечку её…
Госпитальное
простыни серы как день за окном
тусклы плафоны в палате
то что осталось уже не равно
бывшему что невозвратно
бывшему сплывшему темной водой
в дальние дальние дали
чай госпитальный чуть теплый спитой
это детали
это не самое важное здесь
здесь вообще всё неважно
тычется в окна туманная взвесь
мордою серой и влажной
и неотвязна как будто лишай
мокнущий выцветшей кровью
тычется тычется словно спеша
стать к изголовью
Трубач
Я сдуваю с губы
след сигнальной трубы,
штучный след, штучный,
медно-мундштучный...
Всё, отпела труба,
нынче дело - труба...
Дело, вот дело,
в небо взлетела
не ракета - судьба,
налетай, ястреба,
рви на клочья, трепи,
разноси по степи...
Богово - Богу,
прах - по дорогам,
разбросай там и здесь...
Был трубач -
вышел весь...
А война, горяча,
найдет другого
трубача...
Стране
Если бы тело
твоё живое
кромсали
и рвали на части,
ужас бы миру
небо застил,
мир был бы
в ужасе, видя такое,
видя,
как в смертном оскале
таешь, тонешь
в небытии…
И только собственные
выродки твои
этому бы
рукоплескали…
Вразуми
Господи, вразуми меня
на исходе дня,
хотя бы на исходе
моих строк и мелодий,
таких нелепых,
что нет для них
ни окопов,
ни землянок штабных,
ни простора,
ни темного угла,
ни парусов,
ни худого весла -
только голос мой,
что тих и слаб…
Анна Вечкасова (Краснодон)
* * *
Открой, умоляю, глаза!
Услышь меня! Я же Твой раб
По Образу создан, но слаб.
А слабого трогать нельзя.
Как хочется жить и любить!
Да в небе летит самолет.
Гадаю - в кого попадет?
С тоской понимаю - бомбить...
И взрыв отдается в ногах!
Молю, просмотри на меня!
В осколках и смерче огня,
О, Господи, Яхве, Аллах!
* * *
Грохот! Страшный, дикий, злой!
Вспышки, блики, чей-то вой!
Навзничь, на пол! тру глаза -
Август, ночь... идет гроза...
* * *
До боли сжимаю руки.
В окно проревел раскат.
Сканирую кожей звуки:
гроза, "ураганы", "град"?...
И вновь задрожали стены.
Диспетчер дает добро.
Летим, не включив сирены,
там - раненная в бедро.
Она родилась в рубашке.
Везем её через дым
с бессменным шофером Сашкой,
что стал мне почти родным.
* * *
Возможно, забуду не скоро я:
смертельной объят пеленой
мой город. Осталась "скорая"
у края передовой.
В застывшем безводном мареве
работали за троих.
Смотрели ночами в зарево,
не ведая: кто и чьих…
Последние силы изношены
И думали - смерть обойдет.
Убитый. И ранена. Брошены?
Кто помнит - меня поймет
* * *
Где ты, стая моя, стая белая,
моя дерзкая, гордая, смелая,
где следы твои, верстами меряны,
неужели навеки потеряны.
Голоса, будто струны звенящие,
за игривой луной уводящие -
все бежали на зов оголтелые
по весенней земле волки белые…