Гм, сказал я себе в сердце своем. Ну, не Арнольд Шварценеггер, конечно. Но такой еще из себя: гладкий. Грудь мужественная, волосатая. Шея моя, как столп Давида, и живот мой, как ворох пшеницы (кстати, немаленький ворох), и… и что там еще? Дальше вроде что-то про чресла и лилии. Ну, не знаю, что там за лилии, а чресла у меня тоже ничего, не из последних. Очень даже не из последних, а?
Столько добра пропадает. Жалко тебе, что ли? А то жена пилит из ревности за здорово живешь. А так пострадаешь - так хоть за дело. Поделись с ближней, Коля, думал я. Сытый голодного не разумеет. Это тебе никто не нужен, а женщине всегда нужен кто-то.
И, кстати, вспомнил я, ведь именно так вылечили Гарри, степного волчару, брата твоего по крови. Именно так, и именно от этого. Приходит это Гарри как-то домой, а там в постели - этакий бутон (не помню, как звать: не то Мария, не то Гермина).
Нет. Не хочу. Я хочу свернуться калачиком и так лежать, и чем дольше, тем лучше. Поймать бы золотую рыбку. Чего тебе надобно, в меру упитанный мужчина в расцвете сил? Рыбка! Золотая моя! Выбей из меня мозги, до последней завитушечки! И веди меня к реке, и положи меня в воду, и научи меня искусству быть смирным…
6
У меня была работа.
Я ее любил!
Да вот только подлый кто-то
Интерес убил…
А ведь, братцы, я работал
До семнадцатого пота!
А теперь -
Вот:
Только до
И от…
У меня была зазноба.
Ох, как я любил!
Да вот гад какой-то злобный
Взял да разлучил…
Я ведь, братцы, с той зазнобой
Век бы счастлив был, должно быть!
А не так
Вот:
Только до
И от…
У меня была идея.
Я весь мир любил!
Только кто-то мне неверьем
Душу отравил…
А ведь, братцы, с той идеей
Стоек был в любой беде я!
Ну а так -
Вот:
Только до
И от…
У меня была идея…
У меня была работа…
У меня была зазноба…
Все теперь наоборот!
И лежу лицом к стене я:
Кто же, кто же эти кто-то?
Я бы их довел до гроба,
Кабы не был "до и от"!
…Слишком
Сам себя любил.
Этим
Сам себя убил.
Сам себя я закопал,
Да еще и написал:
Мол, у меня была…
7
Все это сплошная литературщина. Вот, хотя бы вчерашняя встреча с Люсей, под дождем. Слямзено у Рязанова, не иначе. Если б я писал роман, я бы этим эпизодом побрезговал. Ну сколько можно!
Увы, я не пишу роман, а кручу его. Или, если уж быть совсем точным, он меня крутит. И крутит, и крутит, но ничего нового под луной нету. Вот плохо помню Лермонтова, но у Печорина тоже был курортный роман: не то с Бэлой, не то с княжной Мэри, не то с обеими сразу. Не помню. Как изучили в каком-то там классе, так и не дошли руки перечитать. А ведь явно про меня. Лишний человек, и всякое такое. Чем дело кончилось? Помню, что лошадей загнал. Значит, скорее всего, нагадил, а потом раскаивался. Ну, это - по нашему. Это - мы могём.
А если подробнее, то пойду сейчас в библиотеку и посмотрю, чем у нас с Люсей дело кончится. А чего это вы ухмыляетесь? Ну да, у нас с Люсей. Увы. Сегодня мы были на Церковке, и отдыхали, сидя на камушке. Тут-то я и пал, когда она собрала волосы в узел и открыла шею. Я тут же понял, что хочу, и хочу немедленно. Для меня самое притягательное место в женщине - шея сзади, эти ложбинки и завитки, уж такой я извращенец. Я почувствовал себя молодым козлом, я взмемекнул бы и набросился, но с нами была тыдра Люба. Она, может быть, мое поведение и одобрила бы, но вот что-то я застеснялся…
Но решение принято, и теперь надо дело доводить до конца.
Петро переселился к очередной пассии, комната пуста.
Сегодня вечером танцы, тыдра Люба их ни за что не пропустит. А Люся танцы не выносит. Как и я. Значит, сегодня вечером мы идем к Круглой новым маршрутом.
Диспозиция, кажется, ясна…
(К северо-востоку от рэсторана находится туалэт типа сортир, обозначенный на схэме буквами "мэ" и "жо". В десяти метрах от туалэта - пыхта. Под пыхтой буду я. Ха-га-га-га-га!)
Эх, были мы когда-то рысаками! И я подтянулся, я ощутил себя охотником, моя рука не знает промаха, мое копье длинное и твердое, но все же подкрепите меня вином и освежите яблоками, ибо от любви я уже совсем изнемог.
…И все было сделано чисто, и я был разговорчив и она мила. Я обошелся без этих пошлых штук типа ухватывания за талию и похлопывания по заду. Как-то я этого не переношу. Я пару раз подал ей руку на спуске, и все. Но было сделано главное: у нас был общий язык, общие тайны, и понимали мы друг друга с полуслова. ("Не приспособлены вы, кролики, для лазания!" - говорил я, помогая ей на "катушке". - "Болтать-то вы умеете, Джим. А летать?" - отвечала она.)
Я очень натурально заблудился и пошел не той тропой. А надо сказать, что в монастыре ровно в одиннадцать запирают все двери. Но в нашем корпусе есть потайной ход, мне его Петро показал.
Все было сделано чисто: к отбою мы не успели. Что же делать, сказала она, выход есть, сказал я и, пока она не очухалась, повел, и провел, и оставил ее устраиваться, а сам пошел до ветру, ибо перед этим делом я привык сходить до ветру, ну и вообще привести себя в порядок.
Когда я вернулся, она лежала в постели, натянув одеяло до самых глаз. А вы-то где устроитесь, спросила она. Ну, сказал я улыбнувшись, думаю, что там же. Что, спросила она изумленно, а потом сообразила. Так для того все и было затеяно, сказала она, и все было специально, сказала она, а я-то думала, сказала она, ну и дура же я, сказала она. И заплакала.
Вот это да. Вот это номер. Ни за понюшку табаку покончил с собой покоритель сердец: помер со смеху.
Послушай, сказал я, положив руку на ее плечо. К этому надо относиться проще, сказал я. Ты же вернешься к жене, сказала она. Как же ты к жене-то вернешься, сказала она. А жена-то тут при чем, удивился я. Я пошла, сказала она. Отвернись, сказала она, я оденусь.
Вот чего не люблю - это уговаривать. Скажет мне человек "нет" - ну, на нет и суда нет. Не больно-то и хотелось. Даже с женщинами - хоть и знаю, что их "нет" - это на самом деле "да".
Куда ты пойдешь, сказал я, убирая руку. Спи давай. Не буду я тебя трогать. Честное пионерское.