Мастер даже семьи не завел, чтобы не погрязнуть в быте, всецело отдавал себя делу! И вот такого-то педагога - о, серость! о, ничтожество! - можно сказать, выпнули из института! Вот приходил бы какой-нибудь, бурчал чего-нибудь тихонечко под нос - и работал бы, наставлял!.. Где, спрашивается, справедливость?! Тем более, что новым руководителем курса был назначен старичок, который, прижав кулачки к груди, как на смех заговорил именно о том, что театр начинается с вешалки… Стал скрупулезно заниматься этюдами по программе, требуя от студентов органического существования на сцене в предлагаемых обстоятельствах. А какие были планы - "Бесов" хотели поставить! Задумка сокрушительная - сыграть весь спектакль на сцене, выстланной ликами русских святых! Каков символ! Все полетело…
Курс пытался отстоять своего педагога: ходили по инстанциям, писали коллективные письма… Приезжала и комиссия. Но мало что изменилось. Вместо одного проректора прибыл другой, который стал поочередно вызывать студентов к себе и нудно, затверженно читать мораль. Мастера не вернули. Правда, он к той поре уже уехал и работал в другом городе.
Теперь руководство подбиралось к любимому его ученику…
Не успели ребята дорисовать Сергею картину вечерних событий, появился на кухне и сам герой. Худощавый высокий юноша с правильными нежными чертами лица: с девичьими губами и светлыми вьющимися волосами. Был он радостен, как-то весь подпрыгивал и светился. Развел широко руки, улыбнулся, тряхнул чубом:
- Ну, Серега!.. - сказал. - Ну… - и захлопал извинительно глазами, блеснули в них искорки слез, не то раскаяния, не то ликования. - Вышло так, Серега!
И когда речь зашла о том, что Кузя был приставлен специально, чтоб следить за недовольными, Боря заключил тем по-старушечьи жалостливым всепрощающим тоном, какой в нем трудно было заподозрить и какой не раз удивлял Сергея:
- Калека он все же, как ни говори, обиженный…
2
В фойе института возле доски объявлений толпился народ.
- Что там такое? - спросил Сергей проходящего мимо Левку Фридмана с отделения фортепиано.
- Что там может быть, чуваки, приказ. Вас хильнули из института, - словно давно понятное констатировал тот.
В первое мгновение друзья даже не поверили: заулыбались, разыгрываешь, мол, парень, нас. Так же не исключают - без собраний, разбирательств. Да и уж больно расторопно… Хотя у Сергея сердце забилось тревожным чувством: неужто и впрямь исключили? Тогда выходит… Приблизились к доске объявлений - действительно, приказ об отчислении.
Сомнений у Сергея не оставалось: выходит, в самом деле, ждали, искали случая! Зацепочку! Это только лишний раз подтверждает, что сидят там, в руководстве, люди нечистые! Вот, дождались, показали свой оскал, явили в истинном виде свой… звериный облик! Сердце Сергея теперь заходилось в каком-то странном сладостном гневе. В гневе праведника - непонятого, гонимого! Лучших людей всегда травили, торжествовала в нем хорошо усвоенная мысль.
- Я знал, что так будет, - усмехнулся он в надменной сдержанности.
У Бориса же настроение заметно поупало. Представилось ему, как плачет мать и причитает, а отец, набычившись, надвигается всей огромной массой, и кулак его затмевает все живое пространство…
Но, как говорится, на миру и смерть красна. Друзей окружили, спрашивали, советовали, удивлялись. Подлетела сокурсница Олла в бессилии что-либо вымолвить от возмущения. Андрюша Фальин по обыкновению сжал руку Сергея повыше локтя и, уронив страдальчески голову, отчего рассекла чело прямая черная прядь, подрагивающим голосом, будто в горле застрял комок, проговорил: "Я все понимаю, м-м, чувачок". И по звонку, отставая от других, пошел, элегически скорбный.
Мощная пружина с шумом захлопнула двери института за спинами Сережи и Бори.
Наступила минута воли. Не надо было сидеть на лекциях, некуда было спешить, не от кого зависеть. И пока можно было не думать о будущем.
Сергей вдруг явственно открыл, что на дворе весна! Еще не сошла утренняя наледь, но солнце пригревало, и облака лежали на небе, как пышные, чуть подгорелые с краев оладьи на сковороде. А к обеду подтает, кругом поплывет, закапает…
Боря тем временем нашел забаву: протыкал каблуком тонкую ледяную корку на лужицах. В образовавшейся лунке с бульканьем вздымалась вода. Сергею это понравилось, тоже принялся дырявить узорчато лед. Работая каблуками азартно и увлеченно, вскоре друзья все лужи от входа до левого угла здания института превратили в ледяную кашу.
- А что, если все лужи, реки, моря и океаны собрать в одно большо-о-ое море, - сведя в точку до отупения сосредоточенный взгляд, разыгрывал Боря байку, - а все камни, глыбы собрать в одну большу-у-ую глыбу, все скалы в одну большу-у-ую скалу, всех людей в одного большо-о-ого человека. И вот взял бы этот огромный человек огромную глыбу, поднялся бы на огро-о-омную скалу, кинул бы глыбу в огромное море… Вот бы булькнуло.
- Булькнуло, ха-ха, булькнуло, - давился Сергей от хохота, будто в горле застряло это бульканье. Байку он знал, но теперь в ней углядел собственную жизнь минувшего года. Все о чем-то глобальном думали, городили огород, городили и… булькнуло!
Боря, чтоб не помер друг со смеху в одиночестве, тоже стал подхихикивать.
И вдруг оба разом увидели по ту сторону окон, перед которыми бесновались, молчаливые лица сокурсников. Да, в этой же, угловой аудитории сейчас по расписанию лекция! Притихшие вмиг друзья постояли, посмотрели, осознавая, что с сокурсниками разделяет их теперь нечто большее, чем оконное стекло. Прощально помахали. Из окна ответили десятками кивков. Кое-кто стал выводить в воздухе, дескать, бросьте вы, заходите. Боря и Сережа улыбнулись, пожали плечами и пошли.
- Хм, черт, - проговорил мрачнея Сергей. - Получилось, мы там специально выставлялись.
- Пусть кто как хочет, так и думает, - пытался Боря вернуть легкое настроение, зная, что для друга хуже всего выказать себя смешным.
"Отринутые, отторгнутые, изгои, - пульсировало под каждый шаг в сознании Сергея, - они еще увидят, кого посмели… Единственную, может, подлинную индивидуальность, личность!.."
- За что корю себя,- - зло и гордо проговорил Сергей, - за то, что сам не ушел! А дождался!.. Надо было самому! Вслед за Мастером, демонстративно!
Боря вздохнул и пожал плечами. Ему припомнилось, как летали они с Сергеем на каникулы в Москву - по театрам походить, по музеям. Когда самолет поднялся и он впервые взглянул на землю из-под облаков, пришла такая мысль: "А что, если самолет начнет падать?" Спросил Сергея, и пока тот вникал в ситуацию, сам ответил: "А-а, сказали бы, наверно, а-а-а, и пусть!" Так думалось. Хорошо было.
Слава богу, тогда не довелось проверить, смогли бы сказать "а-а", но сейчас это "а-а" уже выдыхалось. Сергею, по крайней мере, не сегодня со своими родными встречаться, а ему, Борису, уже под вечер!.. Не кулак отца, конечно, страшил. Просто стыдно. Всю жизнь отец жарился в кузнечном цехе, теперь бригадир грузчиков на базе. И хоть посмеивался он иногда, в душе ему нравилось, что сын будет артистом! О матери, сердобольной медсестре онкологического диспансера, и говорить не приходится - всех больных, пожалуй, замучила рассказом о сыне, таком славном и ласковом…
Несмотря на высокий пыл, Сергей вдруг открыл, что стипендию, которую должны выдавать завтра, он не получит. А на что жить? В наличии лишь мелочь. Перевод от матери будет только через полмесяца. А ведь еще на что-то надо уезжать… Уезжать же надо! А куда? Домой… Радость-то матери… Она там на почте - на полторы ставки, свиней держит, чтоб сынок учиться мог, одет был. Хотя он к тряпкам, как к любой внешней оболочке, равнодушен, но… шляпа одна, скажем, почти четверть ее зарплаты. Впрочем, стоит ли об этом… Все это бытовые, щенячьи заботы.
- Как дома сегодня появлюсь? - заговорил Боря.
- Да разве это сейчас главное, - даже как-то требовательно произнес Сергей.
Боря сконфуженно, в неловкости опустил голову.
Зашли в столовую: ноги сами собой принесли туда, просто проделали знакомый путь. Боря, сдвинув брови и часто мигая, принялся пуще прежнего клонить голову покаянно, мол, через меня ты, товарищ дорогой, пострадал… На что Сергей, глядя в тарелку с супом, как в бездну, заверил наивного друга, что если кому из них двоих и надлежит просить прощения, то без сомнения ему, Сергею. Его личность, не вписывающуюся, так сказать, в рамки, институтская косность решила нейтрализовать.
- Может, еще по половинке? - дождавшись паузы, поднялся с пустой тарелкой Боря.
- Не понимаю, как ты можешь столько есть! - как бы открещиваясь от низменного человеческого начала, сказал Сергей, хотя сам за значительным разговором щей уплел ровно столько же, сколько и Боря, а хлеба - так раза в два больше.
Когда вышли на улицу, Сергей, как это бывает с хорошо подкрепившимися, здоровыми по природе людьми, отдохновенно продолжил мысль. Суть ее заключалась в том, что вот кто-то расщепляет атом, а он, Сергей Лютаев, - сейчас он особенно четко это понял - п р и з в а н р а с щ е п л я т ь психологию серости!
Борис снова тяжело вздохнул. Спохватившись, потряс согласно головой. Неожиданно торопливо сунул Сергею руку, пообещал завтра утром приехать и побежал к останавливающемуся автобусу. Запрыгнул. На прощание успел состроить другу в заднее окошко веселую рожу - не то Арлекино, не то Буратино.