Сергей Антонов - Васька стр 18.

Шрифт
Фон

- Какие конверты бывают. Казенный конверт. Напечатала Нюрка на машинке: "Профессору Февральскому. Срочно, секретно. Лично в руки". Сургучом залепили, печатку поставили, все честь честью. С этим письмом я до второго этажа пробилась. Пробилась до второго этажа, а там кучерявый, маленький такой, хвать меня за подол: это, мол, что за мымра? Куда? Я культурно кажу конверт. Поглядел, туды-сюды, давай сургуч колупать. Я, конечно, возражаю на это. Еще чего! Конверт секретный, а он сургуч нарушает. В общем, посадила я его на пол. Он в свисток свистеть! Набежали тут со всех сторон, стали меня хватать, - она нервно засмеялась. - А этот, кучерявый, сам Февральский и есть. Как шуганули меня оттудова, куды с добром!

- Ну ты даешь стране угля! - пробормотал Митя. - Чего убегла давеча? Психа испугалась?

- А еще неизвестно, кто тут псих, а кто нет. - Она встала фертом, безуспешно стараясь выгнуться поехидственней. - Этот, настырный-то, меня с первого взгляда раскусил, а ты нет… Сказать, кто на тебя мартын спустил?

- Постой! Сперва сам попробую догадаться. Проверю классовое чутье. Осип?

- Не туды.

- Мери?

- Да что ты!

- Андрушенко?

- Круглова еще помяни!

- Тогда все. Сдаюсь. Кто?

Чугуева сникла, словно воздух из нее выпустили. Несчастная, измученная улыбка затрепетала на ее губах.

- Да я же, Мити-и-инька! - пропела она тоненько, и пение это незаметно перешло в тихий плач.

- Ты?

- А то кто же?

Это признание ошеломило Митю до такой степени, что он внезапно вспомнил, как лежал, оглушенный, в шахте, а Мери кричала: "Глянь! Бригадир выпивши!" Воспоминание блеснуло на мгновение и потухло. Он в упор взглянул на Чугуеву.

- А ну, перечисли республики!

- А чего такого? - На глазах ее еще блестели слезы, а она снова принялась ерничать. - Взяла да и кинула…

- Чего же плохо целила? - передразнил ее Митя.

- А без сноровки не угадать. Не каждый день…

- Перестань! Прекрати трепаться! Говори, кто?

- Я, я, Митенька. Какой мне интерес на себя врать? Помнишь, приказал про Осипа выступить? Я тогда до белого света не спала. Осипу-то известно, кто я такая.

- А кто ты такая?

- Лишенка беглая, - прокричала она злобно. - Классовый враг я тебе. Вот я кто!

- Ну, загинаешь! - Митя поднялся на локте, посмотрел на нее с любопытством. - И Осипу это известно?

- Известно.

- Из каких источников?

- Это сказка длинная…

- Обожди, - Митя хитро сощурился. - Осип у нас третий месяц. Чего же он про тебя не сказал?

- А зачем ему губить меня безо времени? На мою ударную карточку пирует да помимо карточки кой-что прихватывает… Как повелел ты мне выступить, побегла к нему: учи, мол, что делать. А он: ступай доказывай. Тогда и мы кой-чего докажем. Все равно, говорит, тебя надо уничтожать. Рано или поздно. Доказывай, да помни, мы в метре будем кататься, а ты в тайге медведей гонять. Застращал, спасу нет… У меня, Митя, с того дня волосы лезут… - Она отошла к окну, стала глядеть на улицу.

- Ну? - подбодрил Митя.

- Сейчас… - Она простояла молча полную минуту. - Сейчас, обожди… На душе удавка… На другой день говорит: "Про брошку-то один Платонов знает. Больше никто, дура". И ушел. Ничего не сказал, ни про мартын, ни про чего. Взяла я мартын, жду. Слышу, на механика шумишь: насос, мол, барахлит. Встал под фурнелью и шумишь. Под дырой прямо. Стоишь и стоишь, стоишь и стоишь, стоишь и стоишь…

До Мити донеслись конвульсивные лающие звуки.

- Хватит! - он вскочил с постели, налил воды. - Пей давай! Кому сказано? Она стала глотать, обливаясь и вздрагивая. Допила до дна, села на табурет и затихла, изумленная. Отдышалась, пришла в себя, проговорила буднично:

- Время идти. А ты ляжь. Чего на холоду в исподнем.

Митя укрылся одеялом.

- Пообсохну немного и пойду, - сказала Чугуева.

- Сиди. Как на шахте дела?

- Ничего. В управлении заведующего по кадрам поставили нового. Фамилия его Зись. Людский состав проверяет. Сам лично в штольню спускался Салахова ловить.

- Да Салахов же ударник!

- Ударник, а с душком. Отец белый атаман, бают. Это худо?

- Не больно хорошо.

- А если кулак?

- Не лучше.

- Ну вот. Салахов-то, бают, над молодыми измывался. Когда уши в кессоне ломит, велел конфетку сосать. Его в контору вызвали, а он учуял, зачем, не вылазит. Зись лично сам с голым наганом его ловил.

Дежурная сестра возвестила нового посетителя. И красивая, счастливая Тата в крахмальном, проглаженном до рафинадного блеска халатике птичкой залетела в палату.

- Разве так можно, Митя! - защебетала она. - Как в воду канул! А у меня куча потрясающих новостей. Лежи и слушай. "Дни Турбиных" помнишь? Так вот. Вместе с нами спектакль смотрел, знаешь, кто? - Она покосилась на Чугуеву. - Ой, здравствуйте! Вы Васька, я не ошиблась? Не узнать просто невозможно. Гоша описал вас бесконечно талантливо. Я вижу, комсорг и вас заставил волноваться. Ничего, ничего! Его выписывают после праздников. Скоро, Митя, мы с тобой пойдем встречать папу. Его из Уэлена на собаках везли! Представляешь? А пока тебе необходимо питаться фосфором и железом. Я кое-что захватила. - Она принялась разворачивать пакетик. - Бакштейн, чеддер, тешка осетровая. Как тебя угораздило голову-то разбить?

Митя строго поглядел на Чугуеву и объяснил небрежно:

- Несчастный случай. Я жучил ребят, чтобы не становились под фурнелями, а сам встал. Вот и получил зачет по технике безопасности.

Чугуева удивленно подалась вперед.

- А тужить, между прочим, нечего, - продолжал Митя, не сводя глаз с ее распухшего от плача лица. - Удар пошел на пользу.

- Что-то незаметно, - вставила Тата.

- На пользу! Мозги перетряслись, приняли законное положение, и в голову стали приходить мудрые мысли насчет чего-нибудь пошамать. Ну-ка, что за тешка? Угощайся, Васька! У тебя тоже с фосфором дефицит… А Тата хренку отведает.

Чугуева резко поднялась. Халат соскользнул на пол.

- Ты долго… - проговорила она дрожащими губами. - Долго будешь измываться коло меня?

Тата застыла с протянутым бутербродом.

- Хватит, поорудовали! - крикнула Чугуева с таким ожесточением, что сама испугалась своего крика. - Чего насмехаешься? Хоть посрамил бы! Развернулся бы да врезал по зубам, послал бы куда подальше! Или на такую жабину оплеухи жалко?

Тата ничего не могла понять. Удивленно всматривалась она в очерствевшее Митино лицо. Брови его сдвинулись, взор твердел, как у взрослого. "Таким он станет в старости, в тридцать или сорок лет", - мелькнуло у нее в голове.

- Я считала, что вовсе тебя прекратила, - говорила Чугуева. - Мартын кинула и в буфет встала за винегретом. Вот как надо мной поработали. Душу вынули.

Она подняла халат, набросила как попало на плечи и пошла.

- Вернись! - приказал Митя. В ушах у него звенело, голова раскалывалась от боли. Но по-новому, властно звучал его голос. Чугуева встала лбом к двери. - Сядь!

Она села.

- Давайте не пороть чепухи, товарищ Чугуева. Это первое. Второе, я вам не Митенька, а комсорг шахты. И третье, если мы все запишемся в покойники, кто будет копать метро? И последнее, пока ты у меня в бригаде, с физкультурных тренировок сбегать запрещаю. А ну, повтори!

- На стадион ходить, - вяло повторила она.

- Не все!

- И не помирать.

- И про мартын забыть целиком и полностью. Ясно?

- Что же я в милиции скажу, Митенька?

- Тебя милиция вызывала?

- Нет. Я сама…

- Нечего тебе там делать. - Он пристально посмотрел ей в глаза. - Тренировки надо посещать, а не милицию. А то Первого мая на Красной площади вся молодежь подымет руку, а ты - ногу. Очень будет замечательно. Ступай.

Белая дверь за Чугуевой хлопнула.

- Что это значит? - спросила Тата.

- Так, Татка, буза… Надо выписываться. А то они там вовсе мышей перестанут ловить, - шутнул Митя и потерял сознание.

13

Пока Митю лечили, Тата ездила к нему чуть не каждый вечер, и за эти вечера они сблизились крепче, чем за все время знакомства.

Вскоре после майских праздников Митю выписали, и в начале июня Татина мама увезла младших дочерей на дачу. Митя отправился к Тате помогать убирать пустую квартиру.

Он уже бывал здесь. Каждая комната имела свое назначение: кабинет, столовая, спальня, детская. В детской все еще хранилась большущая Татина кукла Алиса, а среди игрушек сидел живой сибирский кот.

До уборки дело не дошло. Тата поставила чайник и кинулась целоваться. Чайник выкипел. Было поздно. Митя остался ночевать.

Время полетело. Разделенные днем, они соединялись бессонными ночами. Часы в столовой не успевали отбивать время. Митя удивленно слушал: один удар, минут через пять - два удара, еще через пять - три удара, а там и рассвет…

Первой попыталась образумиться Тата. Семнадцатого июня она кое-как привела в порядок постели и велела Мите отправляться в Лось. Мама могла явиться с дачи с минуты на минуту: девятнадцатого - исторический день, встреча челюскинцев.

Они попили чай, вышли в коридор, беззвучно обнялись у выхода (рядом жила старушка меньшевичка) и вернулись. И Митя снова остался.

Среди ночи он проснулся на полу, на мягкой полости белого медведя. Под боком бесшумно дышала Тата. Тяжелая штора чуть шевелилась, открывала и закрывала желтеющее утро. Вдали на полу валялся бант, которым Тата затягивала на ночь волосы. Часы пробили четыре. С улицы доносился мерный могучий храп. Дома Митя давно бы встал да поглядел, что за бронтозавр пожаловал на московскую улицу, а здесь, когда на руке доверчивая Татина головка, ни до чего ему не было дела.

Ваша оценка очень важна

0
Шрифт
Фон

Помогите Вашим друзьям узнать о библиотеке

Популярные книги автора