"Татка! Люблю!" - не произнес, а только подумал он. Она приоткрыла глаза, слабо улыбнулась.
- И я.
- Милая! Птица моя!
- А я видела сон, - проговорила она с хрипотцой, - будто мы куда-то с тобой уехали, далеко, где нет никого. Какие-то необитаемые скалы, и мы на медвежьей шкуре. Вдруг является папа и начинает страшно ругаться. А мама ему говорит: "Не сердись. Видеть во сне рыжих - к счастью". Смешно, правда?
- Смешно-то смешно, - сказал Митя, - а приедет по правде, не больно смешно будет. - Он обнял ее крепко, поцеловал. - Испугалась? Не бойся. Объявим, что мы муж и жена. Пусть поздравляют.
Тата промолчала. Молчание ее Мите не понравилось.
- Боишься? - спросил он.
- А ты не боишься?
- Я ничего не боюсь. Даже тебя. Васька чуть не укокошила, я и то… - Он прикусил язык.
После встречи с Васькой в лечебнице Тата не раз выпытывала подробности. Он, как умел, увиливал. Она не настаивала, но обижалась. На этот раз он проговорился, и пришлось рассказать все.
- Какие изверги! - Она прижала его рыжую голову к крепкой, как арабский мячик, груди. - Какие звери! Да ее удавить мало! Сегодня же иди к начальству.
- Зачем?
- Как это зачем? Ставь в известность.
- А если ее расстреляют? Ну не расстреляют, дадут десятку. Кому польза?
- Так ей и надо. Это же бандитизм, уголовщина! Покушение на убийство!
- Так ведь не убила.
- Сегодня не убила - завтра убьет. В ней же классовая месть говорит. Я тебя просто не понимаю.
- Послушай, Тата, внимательно, - терпеливо начал Митя. - Васька, если не считать, конечно, Круглова, самый надежный человек в бригаде. Когда меня нет, она остается за бригадира, и все ребята ее признают и слушаются. Работает она за двоих, за троих и понимает буквально все: и марки цемента, и сортаменты, и взрывчатку, и пергамин. Где она приложила руки, можно не проверять. Сколько ни работала, ни разу не сфальшивила.
- А социальное происхождение?
- Перейдем к социальному происхождению. В политике она круглый нуль, ничего не соображает, не знает ни правых, ни левых. Главное в ней - жадность на работу. Дома, говорит, когда тятенька понукал, тяжельше было. Здесь ей легче и лучше, чем было дома, понимаешь? Зла на раскулачивание она не держит.
- Зла не держит, а голову проломила.
- Это особый разговор. И я рассуждаю так: в гражданскую войну Советская власть использовала царских офицеров, чтобы направить их знание и умение на пользу пролетариату, а чтобы не вредили, к ним были приставлены красные политруки…
- Значит, ты при Ваське политрук? - Тата усмехнулась. - Просто умора. В выходной Гоше расскажу.
- А по сопатке не хочешь?
- Что ты сказал?
- Оглохла? По сопатке, говорю, не хочешь?
Она поднялась, нависла над ним. Лицо у нее было насмешливое и брезгливое.
- Ты пойми, - попытался вразумить ее Митя. - Сколько ей надо было перемучиться, чтобы пойти на такое дело? Она добрая, как телуха… Ну, усадим ее в тюрягу, ну, недосчитаем сотни метров тоннеля… Ну и что? Кому польза?
Тата не стала спорить. Она надела халатик, ушла в спальню и заперлась на ключ. Митя прислушался. На тихой улице, как и час назад, похрапывал неведомый зверь. "Если догадаюсь, что это такое, - загадал Митя, - значит, прав я. Если не догадаюсь - права Татка". В полудреме ему представилось что-то вроде зеленого змия, которым пугают алкоголиков. Вдоль хребта и по длинному, сплющенному с боков хвосту пилой торчали наросты болотно-зеленого панциря. В круглых, выступающих биноклем ноздрях росли волосы. Шлангом протянув длинную шею вдоль мостовой, чудище мерно храпело. И волосы то втягивались в ноздри, то выдувались… Митя окончательно проснулся, пошарил рукой и отправился к Тате. Рванул дверь, выдернул крючок. Она спала в халатике, носом к стенке. Он прилег к ней, стал тихонечко расстегивать мелкие крючки халата. Верхние подались легко, нижние трудно было нащупать. Не просыпаясь, Тата вытянула ноги, стали отстегиваться и нижние. Он бережно вынул ее из халатика, поднял на руки. Она была легкая, как гитара. Он понес ее в прохладный кабинет, нежно положил на медвежью полость. Она пробормотала не просыпаясь:
- Никогда, никогда не говори со мной так. Никогда! Ну, подожди… Милый, милый…
В кабинет важно вошел сибирский кот и остолбенело уставился на Митю. Тата открыла глаза.
- Ну чего же ты? Ну?
Митя сконфузился, прошипел "брысь"! Кот нагло смотрел.
- Что с тобой? - удивилась Тата.
Митя нащупал туфлю, прицелился. Тата мягко придавила его.
- Успокойся, рыжий, ну, успокойся. А меня прости… Это правда, что любовь делает человека лучше. Только с тобой я стала понимать это.
- Дело не во мне, - возразил Митя, проклиная кота. - Дело в практике.
- Не хулигань! Послушай, что я скажу. Ведь ты не меня любишь. Вернее, меня, но не такую, какая я на самом деле. Не торговку почтовыми марками. Ты меня сочинил, и это сочинение свое, мимолетное видение, любишь… Не спорь, это во всех стихах описано. И интересно вот что: я почему-то точно знаю, какой ты меня воображаешь. Даже внешний вид. И против воли тянусь, стараюсь хоть немного походить на твое мимолетное видение. Знаю, не дотянусь, а тянусь, стараюсь. И результаты налицо, Гоша отметил, что у меня глаза стали красивее. При тебе я вроде шекспировской Джульетты - умнею от любви. Вероятно, женщине важно не то, как ее любят, а то, какой ее воображают. И потому… Ну подожди же… Подожди… Нет, разговаривать с тобой лежа совершенно невозможно.
В коридоре прозвенел звонок.
- Телефон? - спросил Митя.
- Нет. Кто-то пришел.
- Мама?
- Четыре утра, что ты! Одевайся! Не зажигай свет!
Позвонили еще раз, длинно. Жилица пошла отворять. Митина одежда была раскидана по двум комнатам - и в спальне, и в кабинете - и перепутана с Татиной. Без света разобраться было трудно.
Стеклянная фрамуга осветилась. Послышались голоса.
- Отец? - спросил Митя, застывши с брюками, как журавль, на одной ноге.
- Я тебе тысячу раз говорила, отец приезжает девятнадцатого специальным поездом.
Вошедшие топали так, что казалось, их человек двадцать. Они подошли к Татиной двери, стали советоваться. Раздался вежливый стук.
- Пойди в детскую, спрячься, - прошептала Тата.
- Зачем?
- Спрячься.
Митя обиделся, но пошел.
- Тама, тама, - сказал незнакомый голос. - Вот тебе и тама. Нету никого.
- Господи, как я испугалась! - причитала жилица. - Думала, опять что-нибудь ужасное. Стучите сильней. Она дома. Она спит как каменная.
"Вот язва, - подумал Митя, - жиличка-меньшевичка".
Тата впустила незваных гостей в столовую. Стало шумно. Говорили вместе, уронили стул, извинялись. Среди женских голосов Митя различил виолончельный голос Чугуевой.
- Или не признала? - спрашивала она. - Вспомни больницу, то, как я выла возле него. Хренку ему еще приносила. Ну? Ноне нас по тревоге подняли. За три вокзала кудай-то бросают. На аврал. А комсорга нету нигде.
- Странно, - возразила Тата несмело. - А я тут при чем?
- Всю Лось переворотили, нету, - продолжала Чугуева. - Едем, а я и думаю, попадет ему теперича. Начальник-то новый, не Лобода! Покруче! Едем, едем, да мой писатель-то, вот они, мне и припомнились…
- А тут ни сном, ни духом, - затараторил Гоша. - Стучат кулаками, кричат: "Метрострой!" Велят показать твою квартиру.
- А ты не серчай, - говорила Чугуева Тате. - Мы без его хотели управиться. Понадеялись на свои дурные головы. Ни спецовки не взяли, ни инструмента. А у них аврал, на котловане-то. Такая суматоха, не до нас, в общем. Бригаду я, конечно, сгрузила и давай назад на дистанционном "газике", в сорок первую, за сапогами да за инструментом… Едем-едем, да вот писатель мне и припомнились…
- Да в чем дело? - раздраженно спросила Тата.
- В том и дело, - сказала Чугуева. - Комсорга ищем.
- Облава на рыжих, короче говоря, - пояснил Круглов.
- Да я-то при чем? - повторила Тата уверенней.
- Как же при чем? - Чугуева дружелюбно толкнула ее в плечо. - Ты с ним ходишь?
- Вы что, с ума сошли? - Тата искренне возмутилась. - Поднимать среди ночи людей!..
- Значит, его нет у вас? - поставил вопрос ребром шофер.
- Конечно, нет. Как вам не стыдно?
- Здеся! - громко прогудела Чугуева.
- Да вы что, в самом деле! - Тата стукнула каблучком.
- Не шуми. Здеся. Вон евонная рулетка на полу.
- Ну и что? - Тата не терялась. - Рулетку он подарил мне на день рождения.
Чугуева сразу поверила.
- Ах, горе-то горькое, куда же он сам подевался?..
Митя не вытерпел, поглядел в щелку. Тата сидела, оскорбленно отвернувшись к окну. Пришедшие стояли возле нее полукругом. "Вот он где, Художественный театр", - подумал Митя.
- Я пошла, Таточка. - Жиличка вздохнула. - А вы непременно накиньте крючок. Непременно.
- Ну вот, - рассердился шофер. - А молотит: здеся да здеся. Бензин задарма жгем.
- Ах, горе горькое, - сокрушалась Чугуева. - Так ведь он с тобой ходит?
- Чего такого? - подытожил Круглов. - С одной ходит, а с другой спит. Разделение труда. Пошли.
Все стихло. Часы в столовой отщелкивали секунды. Тата победно распахнула дверь.
- Досыпай! Все в порядке!
Он посмотрел на белеющее в сумерках тело.
- Какое там досыпать, - грустно проговорил он. - Я знаю этот котлован. Надо ехать.
- С ними?
- Не бойся.
На улице с третьего раза завелся "газик". Машина развернулась. Шум ее стал удаляться.