- Кто обижает? Ну кто? Давай быстрей, время - деньги.
- Ломовики фулиганят, - пробормотала она и смутилась. Сама поняла, что причина не больно уважительная.
- Что, что? - переспросил Митя.
- За титьки лапают, вот что, - сказал она громко.
- А ты их лопатой. Небось с тремя справишься.
- Да-а, с ими справишься… Возьми, товарищ Платонов…
- Ты русский язык понимаешь? Нельзя. Утургаули тебя не отдает. А за то, что не отдает, ругай не его, себя. Больно хорошо работаешь. Ясно?
- Ясно… Возьми, Митя, а?
- Давай не поднимай этого вопроса. Вкалывай на мойке, а под землю не спеши. Придет время, все там будем. Договорились?
- Договорились… Возьми, товарищ Платонов…
- Ну куда? Куда я тебя с твоими габаритами возьму? Да ты там, в штольне, не развернешься, если хочешь знать…
"Поглядела бы Татка, как с кадрами работаем!" - усмехнулся Митя, опускаясь в клети.
И позже, в штольне, он не просто проверял бачки, не просто взбадривал уснувшего откатчика, не просто намекал бригадирам на грядущее посещение, а как бы изображал все это на сцене, постоянно ощущая оценивающий взгляд самого неподкупного зрителя - Таты.
Закончив инспекцию, он поднялся наверх, под студеное звездное небо. Фонарь в дальнем углу стройплощадки с казенной бессмысленностью освещал свалку трехслойной цементной тары. Митя увидел в узком окошечке церковки свет и, удивленный, остановился. Попавшая в зону площадки однолуковка была из тех, которые, словно растерявшиеся старушонки, покорно дожидались гибели на автомобильных перекрестках. Митя предложил использовать пустую церковь для приготовления бетона. Предложение было дельное: можно и бетон месить в тепле, и цемент хранить под укрытием, и внутренние стены ломать на щебень, когда затрет с инертными материалами. За рационализаторское предложение Митю назначили бригадиром, затащили на алтарь бетоньерку "Рансом", подвели воду. Осталось провести электричество.
Работать там никто в эту пору не мог, а свет в окошке мерцал. Уж не забрался ли какой-нибудь энтузиаст с соседней шахты отвинчивать с импортной бетоньерки дефицитную шестеренку? Такое не раз случалось и, к сожалению, молча поощрялось руководителями, увлеченными соревнованием.
Митя тихонько подошел к окну и глянул через кресты кованой решетки. Конвульсивное керосиновое пламя пылающей ветошки едва освещало придел.
Возле бетоньерки стояла на коленях Чугуева и отвешивала поклоны. Митя, лязгнув железной задвижкой, вошел в церковь и встал подбоченившись. Она поднялась.
- Чего ты делаешь? - спросил Митя спокойно. - Тебе что, не доводили до сведения, что бога нет?
- Доводили… - Она вздохнула судорожно, как вздыхают малыши, наплакавшись. - Сейчас пойду. А если уж и в небесах ничего не осталось, и ты меня под землю не берешь, скажи, что мне, дуре, делать? Что мне делать, товарищ ты мой драгоценный?
- Что делать? - Митя рассердился. - А вот что: Магнит прибудет, проси, чтоб поставили твой вопрос на Политбюро!
"Вот так, Татка, работаем с человеческим материалом, - похвастал он мысленно. Когда песочком, а когда - бодрой шуточкой!"
И побежал в контору. Морозец был крепкий. Снег соленым огурчиком хрустел под сапогами. Чугуеву постигла какая-то невзгода. Надо было внимание проявить, по душам побеседовать, подобрать ей антирелигиозную литературу. Почитает, поработает над собой и перестанет креститься. В культпоход бы затащить, на какую-нибудь кукарачу.
Кукарача, кукарача,
А литературы недостача, -
сложились сами собой стишки. Митя прикинул на слух, вроде не совсем складно… Что все-таки с ней приключилось? Тихоня, на язык наступи - смолчит. А нынче словно с ума своротила. Может, с родителями беда, а может, забеременела? В метростроевской спецовке и родит - не заметишь…
Кукарача, кукарача,
А спецовки недостача.
Так вроде лучше. А с Чугуевой какая-то авария. Если разобраться, никакой причины уходить с гравиемойки у нее нет. Там она номер первый. С начальством лады. Девчонки смеются, что прораба Утургаули Чугуева обожает до немоты. Тоже нашла идеал - старика тридцатипятилетнего. Ухажеров не досталось, что ли?
Кукарача, кукарача,
Ухажеров недостача.
А так и вовсе хорошо. Как у Пушкина. Не забыть Татке продекламировать.
Самодельный стишок свой Митя забыл на пороге конторы. На пороге конторы забыл он и про Чугуеву.
Он еще не был достаточно подкован и не чуял, что полезно помнить, а что забывать.
4
В просторном зале конторы витал дух почтительного ожидания.
Федор Ефимович Лобода, кругленький, лысый начальник шахты, помещался не за своим письменным столом, не в кресле, а на скользком венском стуле рядового служащего. Ампирное кресло было опростано для почетного гостя.
Длинноногий, декорированный значком "Ворошиловский стрелок", председатель шахткома, которого все так и называли - Товарищ Шахтком, - журавлем вышагивал между столами и заучивал какие-то данные.
Начальник заметно волновался. Волнение у него выражалось в беспрерывном говорении. Слушателем страдал заместитель по техчасти Бибиков, седой инженер в коротких брюках и апельсиновых носках.
В дверях прогремел блок. Товарищ Шахтком принял положение "смирно". Лобода оборвал фразу на полуслове. И, когда появился не Первый Прораб, а Митя, все рассердились.
- Ходят, ходят, - проворчал Лобода, - дверями гремят… На чем я остановился?.. Надо аккуратней ходить. Шуметь надо меньше. Фу ты, шут… С мысли сбил…
- Вы начали про колобок, - напомнил Бибиков.
- Да, да, обожди, обожди! - заторопился начальник. - Подходит после совещания, дает реплику: "Ну, как, говорит, колобок, крутишься?"
- Это вы уже говорили, - сказал Бибиков.
Обожди, обожди! Запросто, понимаешь? "Ну, как, говорит, колобок, крутишься?" Так я стою, а так он. "Ну, как, говорит, колобок, крутишься?" Я, конечно, растерялся. Шут его знает, как в таких случаях рекомендуется реагировать. Вот так я стою, а так - он. Ну, думаю, пан или пропал. "Вращаюсь, говорю, по силе возможности!" Смеется… - Лобода сделал длинную паузу, стараясь справиться с подступающей слезой умиления. - Смеется… "Гляди, говорит, чтобы голова не закружилась".
- Многогранный руководитель, - сказал Бибиков. - Титан.
- В чем и дело! - Лобода громко высморкался. - Титан! Многогранный!.. Да, товарищи, учтите: как прибудет - в карманы не лазить. Ни за папиросами, ни за чем. Есть такое указание.
Митя сообразил, что речь шла о Первом Прорабе. И простая мысль ошеломила его: ведь Первый Прораб имеет право опоздать и на час, и на сутки, не обращая внимания ни на Митину свиданку, ни на Лободу.
- Федор Ефимович, - заныл он. - Мне отгул положен. Мое присутствие, я думаю, не обязательно.
- Вот она, нынешняя молодежь! - качнул головой начальник. - Ждем, можно сказать, титана, а у него отгул. Я прошлый год с аппендицитом в пузе прискакал на него глянуть…
- Чего на него глядеть? Что он, крокодил? - возразил Митя. Ему недавно стукнуло семнадцать. Комсомолец он был еще зеленый, и с его языка иногда срывались непродуманные выражения.
Наступила ледяная тишина.
- Надо так надо, - поспешно поправился Митя и тоскливо взглянул на часы, украшавшие ослепительно белую изразцовую стену конторы. Недавно здесь размещался мясной магазин, могучие крюки, рассчитанные на тяжесть свиных и говяжьих туш, торчали между канцелярскими шкафами.
Часы показывали семь десять.
- А помнишь, как он Гусарову явился? - спросил Лобода.
Инженер Бибиков вздрогнул. Он откровенно клевал носом. От хронического недосыпа заместитель по техчасти выглядел неумытым, алчущим опохмелки отставным актером, и ни интеллигентная стеклянно-серебряная бородка, ни старомодная ленточка пенсне не могли сгладить этого впечатления.
- Помнишь, Гусарову явился? Свая ни туда, ни сюда, Гусаров кроет по-церковнославянскому. А он - вот он и он. Другой бы сгоряча за нецензурку, а он: "С тебя гривенник, Гусаров". - Губы Лободы задрожали, и он полез в карман за платком. - Вот она где, чуткость, - проговорил он умиленно. - Вот она где!
- Титан, титан! - бормотал Бибиков. - Ничего не скажешь!
- У них комсомольцы назначили штраф за матерщину, - робко пояснил Митя.
- У них, понимаешь, комсомольцы наложили штраф на матюки, - объяснил Лобода, игнорируя и Митю и его комментарии. - Вот он и говорит: "С тебя гривенник, Гусаров".
Возникло молчание. Каждый, как пишут в нынешних романах, думал о чем-то своем.
- А совещание в горкоме! - испугавшись, что чуть было не забыл исторического факта, воскликнул Лобода. - Гусаров докладывает: "Заложение - шестнадцать шестьдесят". А он без шпаргалки, с лету: "Не шестнадцать шестьдесят, а шестнадцать шестьдесят пять".
- Самородок! - откликнулся Бибиков.
- В чем и дело! - подхватил Лобода. - Небось заложение нашей шахты лучше тебя знает… Да, товарищи, учтите, станет здороваться - руку крепко не жать! Есть такое указание!.. А на двадцать первой, помнишь, что учудили? Лампочки выкрутили, чтобы не видать было. А он идет в темноте и дает конкретные указания. Ему света не надо! Без свету скрозь землю видит. Даром что на строителя не учился!
Товарищ Шахтком принял положение "смирно" и сказал:
- Не случайно страна назвала его Первым Прорабом!
Он был заикой. Самая простая фраза, особенно если она начиналась на "н", давалась ему с трудом. И все же смолчать при таком разговоре он не решился. Его молчание могло быть неправильно истолковано.
- Он, говорят, сапожником был при царе, - старался восстановить расположение начальства Митя.