Кутегин был в Улаке одним из самых заинтересованных в визите американских туристов. Он загодя приготовил довольно большую коллекцию сувениров на продажу и собирался выручить не одну сотню долларов. Конечно, трудно будет сделать это тайком от властей. Что касается главы сельской администрации и директора косторезной мастерской, куда формально был приписан мастер, это не заботило его. Особенно он опасался Дудыкина и Талигура.
Спустившись на улицу, Кутегин направился к толпе возле сельского совета и громко объявил:
- Пароход идет!
Когда-то эти слова значили многое для улакца. Все повое приходило сюда с моря, сначала на парусных судах, а потом на пароходах. Тот, кто первым приносил весть о приближении парохода, гордился этим. У пограничной заставы стояла вышка, и на вознесенной над землей площадке топтался одетый в камуфляжный ватник часовой. Но ему при всем желании не увидеть приближающийся корабль, потому что вышка была поставлена так, что главным полем обзора было само селение, а не государственная граница, закрытая скалистым утесом. И впрямь улакские пограничники в основном смотрели за местным населением, для которого в недрах советских бюрократических учреждений рождались всякого рода запреты с тем, чтобы как-то занять изнывавших от безделья стражей. За три четверти века был лишь один перебежчик, да и то не американец, а мексиканец, искатель приключений, человек, как оказалось, не совсем нормальный. Да в начале семидесятых два кочегара из районной котельной в Кытрыне по пьянке попали в бурю на резиновой лодке и были вынесены течением на мыс принца Уэльского. Зато улакцы то и дело нарушали пограничные правила. То неправильно оформляли пропуск, то не успевали и выходили в погоню за морским зверем без необходимой бумажки.
Особенно усердствовали стражи государственной границы в проверке паспортов приезжающих и отъезжающих. Они могли знать человека в лицо, даже выпивать с ним, но непременно проверяли у него паспорт. Улакский охотник мог выйти в море или в тундру без патронов, но ни в коем случае без паспорта. При отсутствии документа он считался нарушителем государственной границы и подвергался наказанию.
Солдаты сегодня были в парадной форме, сапоги блестели. По приказу начальника пограничной заставы встречающие стояли на гребне галечной гряды, самые выгодные места заняли телевизионщики со своей аппаратурой.
Боротоева стояла с американским флагом, а рядом примостился Михаил Амос, успевший глотнуть из заветной бутылки и поэтому важный и веселый.
Лайнер медленно приближался к берегу, как бы ощупью, стараясь не наткнуться на прибрежную мель. Иван Кутегин видел в бинокль сгрудившихся у борта пассажиров в ярких куртках, обвешанных фото- и видеоаппаратурой. Рядом примостился Аркадий Пестеров, бывший директор косторезной мастерской, выпускник Въэнского педагогического училища и Хабаровской партийной школы.
Пестерова исключили из партии "за потерю идеологической бдительности". Ему вменили в вину, что он уж очень восторженно принимал музыканта, который, как оказалось, тогда, в начале семидесятых, находился "под колпаком" КГБ. Да и приехал Ростропович в Улак, как намекнули "компетентные органы", чтобы сбежать через Берингов пролив в Америку. Смещенный с главных постов, Пестеров какое-то время занимал в совхозе должность инженера по промыслам, совмещая эту деятельность с пьянством. И вот уже много лет он не трезвел, не приходил в себя. Кутегин его за это немного презирал. Сам Иван бросил пить самостоятельно, отказавшись лечиться по методике доктора Шичко. Чтобы убедиться в пагубности этой дурной привычки, достаточно было взглянуть на испитое, бледное, небритое лицо Пестерова, да и на большинство улакцев, щедро подпаиваемых продукцией сельского доктора. Однако при этом Пестеров пользовался в Улаке большим уважением, чем глава сельской администрации Михаил Амос. Бывший директор косторезной мастерской хорошо знал законы, но, главное, находился в силу своей пагубной привычки в постоянной оппозиции к власти и демонстративно не ходил ни на какие выборы, заявляя, что все это надувательство и обман народа. Власти демонстративно презирали Пестерова, но и побаивались его. Дудыкин издали посматривал на него и настороженно думал, как бы чего этакого не сотворил этот чистокровный чукча, взявший в свое время русскую фамилию своей первой жены вместо исконной - Тынавуквутагин.
Но сейчас, почти трезвый, Пестеров советовал своему земляку быть поосторожнее с валютой:
- Закон о валюте не отменен, хоть и давно не соблюдается. В случае чего могут тебя прищучить.
- Ты бы мне помог, - попросил Кутегин. - В долгу не останусь.
Пестеров изучал английский в школе, в педучилище, потом в партийной школе. Благодаря прекрасной памяти, он даже в затуманенной алкоголем голове сохранил некоторые познания и вполне мог объясниться.
Тем временем громада "Маккинли" остановилась, и встречающие увидели, как вниз пошли оба якоря. На воду были спущены сразу шесть вместительных шлюпок. Заполненные пассажирами, они двинулись к берегу. Когда первая шлюпка коснулась носом улакского галечного берега, с верхнего этажа школы грянула мелодия американского гимна. Это играл местный баянист Теркие. Его, парализованного, старшеклассники принесли на руках на второй этаж школы и посадили перед раскрытым окном. Смолкли последние аккорды торжественной музыки, и пограничники приступили к проверке документов. Дудыкин обернулся к Боротоевой и строго спросил:
- А где наш гимн?
- Который? Старый у нас еще со словами о мудром Сталине, а нового так и не прислали.
Доверенные туристы вставали в сторонку, под американский флаг, который держала высоко в руках Боротоева. Она бойко и громко говорила по-английски к зависти и злости Дудыкина, который не понимал ни слова. Проверка документов продолжалась долю и утомительно. Возникла задержка с американскими эскимосами. Почему-то их новенькие паспорта вызывали особенное подозрение у пограничной стражи. Наблюдавший за этой затянувшейся процедурой молодой американец на довольно чистом русском языке громко сказал:
- Вообще-то, согласно новым договоренностям между нашими странами эскимосы имеют право безвизового въезда на Чукотку.
- К нам еще не поступили такие документы, - вежливо ответил Чикин. - Должны быть особые инструкции.
Молодой американец, а это был Роберт Карпентер, пожал плечами и хотел было подняться на гребень галечной гряды, на которой толпились встречающие, но его остановил окрик Боротоевой:
- Не отделяться от группы!
Тем временем другой американец, усатый и черноволосый, который находился среди американских эскимосов, подошел к Боротоевой:
- Нам, представителям местного населения Аляски, не нужна обычная туристская программа.
Боротоева внимательно посмотрела на него. Он совершенно не походил на эскимоса.
- Позвольте представиться - профессор Майкл Кронгауз, - он протянул руку. - Руководитель Центра местных языков Аляскинского университета.
- Я слышал про вас, - вперед протиснулся Яша Тагьек.
К удивлению всех, потомок нувуканских эскимосов и американский профессор бойко заговорили между собой. Прислушиваясь к ним, Дудыкин чуть не крикнул: "Говорите по-русски!" Но так он мог оборвать забывшегося местного жителя Чукотки во время его телефонного разговора с родственниками из дальнего селения. А эти все-таки иностранцы, черт бы их побрал! Привыкший повелевать, командовать, сознавать себя человеком, причастным к государственным секретам, Дудыкин чувствовал себя растерянным и даже до некоторой степени униженным. В конце концов он оказался где-то в стороне, оттесненный хлынувшей навстречу гостям толпой. Боротоева тем временем громко прочитала туристам программу и велела следовать за собой. Первым пунктом значилось знакомство с древним селением Улак.
- Название Улак, как утверждают этнографы. - повествовала Боротоева, бойко пересказывая брошюру историка Владилена Леонтьева о топонимике Чукотки, изданную Въэнским краеведческим музеем, - происходит от эскимосского слова "улак", что значит в переводе "женский нож"…
Туристы бойко строчили в блокнотах, подносили репортерские магнитофоны, снимали на видео и щелкали фотоаппаратами.
Майкл Кронгауз вытащил из большого конверта увеличенную фотографию и, то и дело поглядывая на нее, озирался вокруг. Оказавшийся поблизости Пестеров глянул на снимок через плечо.
Фотография оказалась панорамным снимком старого Улака, который смутно помнил Пестеров. Такого Улака он, конечно, никогда не видел, но старые, давно ушедшие мастера - Хухутан, Вуквутагин и Туккай - любили изображать именно этот вид на длинном моржовом бивне. Родное село очень подходило для перенесения на моржовый бивень, потому что было растянуто в длину галечной косы. С одной стороны коса омывалась лагуной, с другой - Ледовитым океаном.
- Фотограф снимал с того места, где стояла яранга знаменитого чукотского шамана Млеткына, - сказал Пестеров. - Вон дальше, к лагуне - яранга моего деда.
- Снимок сделан в тысяча девятьсот двадцать шестом году, - сообщил Кронгауз.
- Это точно! Поэтому, кроме школы, нет вообще ни одного деревянного домика, одни яранги, - задумчиво произнес Пестеров. - Да у нас уже нет стариков, которые бы помнили такой Улак.
- А вам знакомо имя Роберта Карпентера?
- Слышал что-то, но не могу припомнить…
- До революции у вас в Кэнискуне жил торговец Роберт Карпентер. - напомнил Кронгауз.
- Да, да! Я читал об этом! - хлопнул себя по лбу Пестеров. - В романе Тихона Семушкина "Алитет уходит в горы".
Кронгауз с грустью подумал, что, похоже, единственным историческим источником тех времен для нынешнего поколения коренных обитателей Чукотки был этот роман советского писателя.