- Вот тут вот распишитесь, друг мой. Серьезно, помогите нам, пусть ваша "Кроника" напишет, чтобы нам увеличили смету. - Он взглядывает на самбо. - Чего ж ты не идешь обедать?
- Нельзя ли малость вперед? - Он шагает к столу и непринужденно объясняет: - Поиздержался.
- Пять солей, - зевает лысый. - Больше не могу.
Самбо, не взглянув, прячет бумажку в карман, и они выходят вместо с Сантьяго. Поток грузовиков, автобусов и машин льется по Пуэнте-дель-Эхерсито. Как он воспримет, если?.. Гроздья домишек на Фрай-Мартин-де-Поррес - может, убежит? - тонут в тумане, вырисовываются смутно, как во сне. Сантьяго ловит его взгляд и пытается улыбнуться.
- Если бы вы прикончили мою собаку, я б, наверно, вас всех тут поубивал.
Нет, Савалита, он тебя не узнает. Слушает внимательно, но взгляд почтительно-отстраненный, туманный взгляд. И постарел, и одичал. Тоже вытрепан на славу.
- Сегодня утром, говорите, подобрали этого мохнатенького? - Неожиданная искорка вспыхивает у него в глазах. - Значит, это работа Сеспедеса, ему все равно, кого хватать. Он и в сад может залезть, и поводок обрезать, на что хотите пойдет, лишь бы урвать свое.
Они стоят у лестницы, ведущей на проспект Альфонса Угарте; Батуке катается по земле, лает в свинцовое небо.
- Амбросио? - Сантьяго улыбается сначала неуверенно, потом все шире. - Ты - Амбросио?
Нет, он не убегает, ничего не произносит в ответ. Тупо и уныло смотрит на Сантьяго, и вдруг какое-то безумное выражение мелькает в его глазах.
- Ты забыл меня? - улыбается Сантьяго неуверенно, потом все шире. - Я - Сантьяго, сын дона Фермина.
Руки его взлетают - ниньо Сантьяго, это вы? - и замирают, словно Амбросио не знает - обнять или задушить - сын дона Фермина? Голос охрип от волнения или от неожиданности, глаза моргают как от слепящего света. Ну, конечно, старина, это я, не узнал? А вот Сантьяго его сразу узнал. Руки вновь приходят в движение - ах, чтоб меня! - рассекают воздух - боже ты мой милостивый, ну совсем взрослый стали! - хлопают Сантьяго по плечам и по спине, а глаза наконец смеются: до чего ж я рад, ниньо!
- Глазам своим не верю - совсем взрослый мужчина! - Он ощупывает Сантьяго, всматривается в него, улыбается ему. - И верю и не верю! Теперь-то, конечно, признал, как не признать? Похожи очень на отца, ну, и на матушку, на сеньору Соилу, тоже. А как барышня Тете? - Руки мелькают - от волнения или от испуга? - А сеньор Чиспас? - и снова шарят по спине и плечам Сантьяго, и взгляд становится нежным, припоминающим, и он очень старается, чтобы голос звучал естественно. - Вот ведь как бывает! Вот где довелось встретиться! А сколько лет прошло, так их!
- От этих передряг в горле пересохло, - говорит Сантьяго. - Пойдем выпьем чего-нибудь. Есть тут поблизости где посидеть?
- Есть, - говорит Амбросио, - есть забегаловка, мы там обедаем, "Собор" называется, но, боюсь, вам не понравится: больно убогая.
- Если пиво холодное, понравится, - говорит Сантьяго. - Пойдем, Амбросио.
Вот ведь как: уже пиво пьете, смеется Амбросио, показывая зеленовато-желтые зубы, как время летит, чтоб его. Они поднимаются по лестнице. За складами, тянущимися вдоль первого квартала проспекта Альфонса Угарте - белые автомастерские "Форда", а от поворота налево громоздятся выцветшие, посеревшие от неумолимой грязи пакгаузы Центральной железнодорожной станции. Там, внутри, под цинковой крышей теснится за колченогими столиками горластая и прожорливая орава посетителей. Двое китайцев из-за стойки зорко всматриваются в медные лица, в разбойничьи острые черты тех, кто жует и глотает; паренек в драном фартуке разносит тарелки дымящегося супа, бутылки, блюда с рисом. Разноцветная радиола надрывается о любви, поцелуе и ласке, а в глубине, за пеленой табачного дыма, пропитанного запахами еды и винными парами, за стеной шума и гама, за танцующими в воздухе роями мух видно окошечко, а в нем - камни, лачуги, полоска реки, свинцовое небо, и ширококостная женщина, оплывая потом, шурует котелками и кастрюлями у разбрасывающей искры плиты. Свободный столик - у самой радиолы, на изрезанной ножами столешнице можно различить пробитое стрелой сердце, можно прочесть женское имя - Сатурнина.
- Я уже пообедал, заказывай себе, - говорит Сантьяго.
- Два "кристаля" похолодней, - сложив руки рупором, кричит Амбросио. - Порцию рыбного супа, хлеб и менестру с рисом.
Не надо было с ним идти, Савалита, не надо было заговаривать, ты ж не совсем еще спятил. Опять начнется этот кошмар, думает он. И виноват будешь ты, Савалита. Бедный отец, бедный старик.
- Тут шоферы собираются, работяги с окрестных заводиков. - Амбросио словно извиняется. - Приходят даже с проспекта Аргентины: кормят здесь сносно, а главное - дешево.
Паренек приносит пиво, Сантьяго наполняет стаканы - за ваше здоровье, ниньо, за твое, Амбросио! - и какой-то сильный нераспознанный запах ослабляет волю, кружит голову, тащит наружу воспоминания.
- Что же это за работенку ты себе отыскал, Амбросио? Давно ты на живодерне?
- Месяц. И то, спасибо бешенству, мест-то нет. Да уж, работенка аховая, на износ. Только когда на ловлю едешь, можно дух перевести.