Над сервировочным столиком вспух огромный огненный шар, поверхность которого лопнула, как перезревший плод, рассыпая вокруг огненные брызги.
Время замедлилось, как это бывает в страшном сне, и на какое-то время наступила глухая, чудовищная тишина.
Охранник, все еще оттеснявший журналистку, резко толкнул ее на пол и бросился к своему патрону. Но его опередил другой коллега и в прыжке попытался свалить политика с ног, чтобы того не задело осколками. Однако знаменитый человек стоял прочно, как скала, и только мрачно оглядывался по сторонам. Охранник обхватил его, прикрывая своим телом, и глухо закричал. По его спине пробежала широкая кровавая полоса, как будто огромный кнут рассек его кожу.
Журналистка поднялась на колени, пытаясь разглядеть и запомнить все происходящее.
Только теперь на нее обрушился шум и гомон сотен голосов, крики раненых, голоса журналистов, спешащих первыми передать в эфир сообщения о происшедшей трагедии. Политик все еще мрачно оглядывался. Судя по всему, он не пострадал, но вот охранник, прикрывший его своим телом, лежал на полу, то и дело судорожно вздрагивая. С другого конца холла к нему бежали люди с носилками.
– Давай сюда! – окликнул журналистку оператор. – Я все снимал! Материал будет – первый класс!
Глаза оператора горели, он испытывал тот удивительный подъем, какой бывает у журналиста, оказавшегося свидетелем настоящего События, свидетелем Сенсации.
Но девушку словно сковал какой-то странный паралич. Она с трудом заставила себя подняться на ноги и медленно доковыляла до возбужденного оператора.
Рядом с ней сотрудник конкурирующего телеканала уже торопливо вещал в микрофон:
– Только что, буквально на наших глазах, произошло покушение на известного всей стране политика. В холле новой петербургской гостиницы, где проходит экономический форум, была взорвана бомба. Это уже третье покушение на одного и того же человека. К счастью, охрана вновь была на высоте и покушение не увенчалось успехом. Никто, конечно, не видел самого исполнителя…
«Кое-кто видел, – подумала журналистка, – кое-кто видел!»
И она почувствовала как мерзкий, липкий страх наполнил все тело до кончиков пальцев.
– Ну что? – с тревогой спросила Ирина, понимая в душе, что ничего хорошего ей не скажут. Так и оказалось.
– Воля твоя, – с отчаянием крикнула дочь, – но все это никуда не годится!
– Но что же делать! – вздохнула Ирина. – Придется идти в чем есть…
Наташка глазами выразила все, что она думает о своей легкомысленной и безответственной матери, и вышла из комнаты, хлопнув дверью. Ирина снова тяжко вздохнула и оглядела разоренное помещение. По всей комнате валялись одежда, белье и предметы туалета. На разложенном диване лежали два платья, еще одно, синее, было на Ирине.
«Наташка права, – с тоской подумала Ирина, – это синее еще хуже, чем те. А я так на него рассчитывала…»
Ирине ужасно нравилась ее работа – писать детективы. Собственно, работой это трудно было назвать – как известно, то, что приносит удовольствие, – это уже не работа. Нельзя сказать, что все в ее деятельности было безоблачным – бывали дни, когда Ирина называла себя бестолочью, бездарностью, чувствуя, что не может написать больше ни строчки. Однако, когда очередной роман был закончен, ее охватывало чувство необычайного удовлетворения. А уж когда она видела, что на лотках и в магазинах появилась очередная новая книжка, радости не было предела.
«Неужели это я – скромная домохозяйка, неудачница, как считали некоторые, смогла написать двенадцать романов, которые расходятся весьма приличным тиражом? Неужели это мои книжки читают люди, проглатывают залпом, передают друг другу и жадно спрашивают продавцов «А Снегиревой нет? Ах, эта книжка… Я уже ее читала.