Плодом путешествия явилась и книга "Мы такие же люди" (1948). Девять месяцев Маршалл провел на крайнем, тропическом Севере Австралии, в малоисследованных районах полуострова Арнемленд, в миссиях на побережье залива Карпентария и на островах Торресова пролива. Он подружился с аборигенами, слушал и записывал их предания, сам заслужил прозвище Гуравиллы, сочинителя историй. Вскрывая подоплеку расистских вымыслов о безнадежных "дикарях", он предпочитает аргумент живого изображения, наглядности, но заканчивает речью обвинителя: "В Австралии существует рабство - рабство в самой постыдной и жестокой форме… У нас все еще можно, купив за десять шиллингов разрешение нанимать аборигенов, получить неограниченную власть над любым их числом… можно убить аборигена, но опасаясь наказания. Белым все можно!". Это был страстный призыв спасти коренных австралийцев. Собранные Маршаллом мифы и сказки аборигенов составили книгу "Люди незапамятных времен" (1952). Литературная обработка древних легенд сделана с большим художественным тактом, сохранен архаизм мифологического мышления, но кристаллы тысячелетней народной мудрости поэтически отшлифованы.
Сборники "Расскажи про индюка, Джо" (1910) и "Как ты там, Энди?" (1956) принесли признание Маршаллу-новеллисту. Несомненно их родство с национальной традицией реалистического рассказа, которая восходит к Генри Лоусону (1867–1922) и другим писателям "бурных девяностых", изображавшим простых тружеников, тех, кто, по словам Лоусона, "создал Австралию", с сочувствием и гордостью. Маршалл вновь повторяет "это мой народ", цитируя одноименное стихотворение Палмера в качестве эпиграфа: "это мой народ, и я с ним до конца". Однако у Маршалла эта демократическая традиция обогащена новым историческим и художественным опытом. В своем понимании возможностей человека и народа Маршалл исходит уже из практики эпохи великих революционных преобразований. Отсюда жизнеутверждающее, горьковское начало в его творчестве. Гуманизм Горького, его взгляд на литературу как плоть от плоти народной жизни оказали большое влияние на австралийского прозаика. "Наверное, есть тысячи писателей, - говорит он, - которые, как и я, нашли у Горького ответы на свои вопросы".
Лоусон и его современники были певцами буша - "настоящей" Австралии, которая начинается за городской чертой. И Маршаллу необычайно дорог этот своеобразный сельский мир, его природа, типы, быт, фольклор, хотя он давным-давно поселился в Мельбурне, втором по величине центре Австралийского Союза с населением в два с половиной миллиона, и бывал во многих странах Азии и Европы (дома у него хранились музейные реликвии - упряжь для волов, маслобойки, подковы, ножницы для стрижки овец, но все это погибло во время пожара). Но Маршалл не противопоставляет буш городу как средоточие всего истинно австралийского, а воспринимает его как часть большого мира. Писатель в совершенстве владеет искусством народного рассказчика - его устные рассказы даже записаны на пластинку. Маршалл вводит читателя в яркий, причудливый мир австралийского фольклора с его неповторимой образностью и юмором. Но в целом новеллистика Маршалла дальше отстоит от фольклора буша, чем творчество лоусоновской плеяды.
Особенность рассказов Маршалла не в напряженной сюжетной динамике, а в незаметном проникновении в суть того, что может показаться на первый взгляд заурядным, но достойным внимания, - невинное хвастовство четырехлетнего малыша ("Расскажи про индюка, Джо") или облезлый ослик у входа в цирк, которого каждому хочется потрепать ("Осел"). Маршалл необычайно ценит умение смотреть на окружающее глазами ребенка, при этом осмысляя увиденное зрелым умом. Приобщение к обыкновенному чуду бытия, которое происходит в его рассказах, можно было бы назвать эффектом детского видения. "Сохраняйте способность удивляться, не пресыщайтесь с годами, - советовал он в речи по случаю присуждения ему в 1972 году звания почетного доктора права Мельбурнского университета. - … Писателю исключительно важно видеть все, словно в первый раз". Увы, и свежесть восприятия, и счастливое предвкушение грядущего, "большие ожидания" иной раз тонут в рутине, исчезают под бременем невзгод, когда завтрашний день не сулит ничего хорошего. Впервые посетив в 1964 году Советский Союз, писатель радовался тому, что люди, воспитанные обществом, строящим коммунизм, не знают этих духовных потерь и живут с перспективой "еще и еще более прекрасного".
Понятно, что с особой охотой Алан Маршалл пишет о детях, о природе и животных - о том, что очищает душу от скверны ложного, пошлого, враждебного человеку. В улыбке, которую вызывает у него поведение ребенка, нет снисходительного умиления - в ней доброта, понимание, надежда. Ведь то, что останавливает его внимание: детская тяга к самостоятельности, дух приключений, любознательность, упорство правдолюбцев, самоотверженная смелость, - обещает в будущем человека такого, каким он должен и может быть. И в рассказах, и в первой части автобиографической трилогии Маршалла живет прелесть детства, о которой замечательно сказал Константин Паустовский: "Светлыми и чистыми глазами мы смотрели на мир, и все нам казалось гораздо более ярким. Ярче было солнце, сильнее пахли поля, громче был гром, обильнее дожди и выше горы. И шире было человеческое сердце, острее горе, и в тысячу раз загадочнее была земля, родная земля - самое великолепное, что нам дано для жизни".
Анималистские рассказы Маршалла не преследуют естествоиспытательских целей, хотя зоркость наблюдений могла бы удовлетворить знатока буша. Они - о людях и животных. Анималистская струя возникла в австралийской литературе, как только она занялась поселенцем-пионером. Ведь для него так много значили и верный пес - охрана, спутник в странствиях, и добрый конь (о приверженности австралийцев к конному спорту и лошадям написаны тысячи страниц, и Маршалл разделяет эту наследственную любовь). Одинокий фермер или пастух, беседующий с собакой, единственным слушателем, - характерный персонаж австралийского рассказа XIX века. Во второй половине XX века, когда человечество столкнулось с экологическими проблемами, в литературе все чаще стали раздаваться голоса в защиту уникальной австралийской фауны, любых хищнически истребляемых животных.
Смысл рассказов Маршалла но в единоборстве человека и животного. Загонщик, которому поимка дикого коня стоила огромных усилий, ночью потихоньку выпускает его на волю, и это истинная его победа: собственнический инстинкт отступает перед сочувствием к животному, признанием его права на свободу ("Джентльмен"). А бывшему солдату жаль маленькую утку в тихой заводи, под чистым небом - комочек жизни и покоя, о которых он мечтал в аду войны ("Солнцу навстречу").
Если кто-то был гоним,
Я бежала вместе с ним.
Чье-то сердце уставало,
В такт ему мое стучало…
Эти строки австралийской поэтессы Мэри Гилмор могли бы передать эмоциональную тональность рассказов Маршалла "Серая кенгуру", "Моя птица". Писатель создает образы, в которых сконцентрированы драматические контрасты мировосприятия.
"Моя птица!" - на языке орущих в жадном азарте охотников означает желанную добычу, а в устах метиса Дэна, охраняющего заповедник, это возглас победы над сеятелями смерти: птица улетает под градом пуль.
В рассказах-сценах без главных героев - "В полдень на улице", "Красногривые дикие кони" - свет падает то на одно, то на другое лицо, выявляя взаимосвязь людей, их взаимозависимость. Вокруг девушки, упавшей в обморок, собрались прохожие: и любопытствующие, и всезнайки, и добрые души, которые приводят ее в чувство. Ей же хочется спрятаться от "этих противных людей", и она благодарит инкассатора, отвезшего ее домой, за то, что он "не такой, как они". В его словах, брошенных на прощанье после минутной паузы ("А ведь я тоже стоял вместе со всеми!"), - внутренняя честность художника, которому одинаково чужды и ложный глянец, и мрачные краски возведенной в абсолют разобщенности.