- Товарищи, - сказал Радий, - надо искать необходимые компромиссы. Здесь многие стараются что-то перевернуть, изменить радикально. Каждый из нас, дай ему волю, таких бы дров наломал! Не надо, будучи преподавателем вуза, пытаться решать государственные вопросы. У каждого своя специальность. И только в двух вещах каждый считает себя компетентным - в медицине и в управлении государством. Нина Игнатьевна, ваши конструктивные предложения, простите, наивны. Они на уровне самолечения или, еще хуже, знахарства. Я, например, знаю одного хорошего математика, который вдруг свихнулся и занялся иглоукалыванием; возможно, это прекрасная вещь, по пусть ею занимаются врачи, а математики - своими делами. На наш век их хватит.
- Могу только солидаризоваться, - одобрил Кравцов. Радий поблагодарил его поклоном и сел. Нина Асташова сверкнула на него гневным взглядом. Встал Паша Рубакин и глухим, подпольным голосом заговорил:
- По поводу последнего выступления я вспомнил один анекдот. Можно, я его расскажу?
- Только в пределах регламента, две-три минуты, - сказал Кравцов, взглянув на часы.
- Не беспокойтесь, я мигом. Этот анекдот немецкий, но я буду переводить. Приходит домой муж и застает приятеля со своей женой, а она очень некрасива. Муж говорит приятелю: "Ich muss, aber du?" (я должен, но ты?). У меня все. Уложился я в регламент?
- Уложились, - с неудовольствием сказал Кравцов, - но анекдот ваш никакого отношения к делу не имеет. Прошу остальных товарищей беречь свое и чужое время и не уклоняться от темы. Кто еще хочет высказаться?
Он зевнул.
Преподаватели вставали один за другим, отчитывались за итоги сессии. Те, у кого процент двоек был выше среднего, нервничали, ссылались на объективные причины (чаще всего упоминалась картошка). Исключение составил все тот же Паша Рубакин: он заявил, что единственная причина плохой успеваемости в его группе - низкое качество преподавания.
- Разве я преподаватель? Такой человек, как я, только по недоразумению может работать в вузе. У меня развитие лягушки. Даже ниже - лягушачьего эмбриона. Обещаю к следующей сессии подтянуться и повысить свое развитие хотя бы до уровня курицы.
К парадоксам Рубакина все уже привыкли и внимания на них до обидного не обратили. Один Кравцов сказал:
- Вашу самокритичность можно только приветствовать. Но какой пример вы подаете студентам своим внешним видом? Мы боремся с длинными волосами…
Тут отворилась дверь и вошла высокая, белокурая, баскетбольного роста девушка в замшевой юбочке до середины бедра. Робко остановилась, держась за дверную ручку. Ноги у нее были такие длинные, статные, туго обтянутые, что вся мужская часть кафедры (кроме Энэна, который спал) не без удовольствия уперлась в них глазами.
- Что вам нужно, девушка? - опоминаясь, спросил Кравцов.
- Матлогику сдать.
- А в сессию почему не сдали?
- Двойку получила…
- Вот перед нами, - сказал Кравцов, картинно протянув руку, - одна из тех двоек, о которых сегодня шел разговор. Причем типичная. Вот что, девушка. У нас идет заседание кафедры. Если б не такие, как вы, оно бы кончилось много раньше. Подождите-ка в коридоре, пока мы кончим.
Девушка вышла.
- "Матлогика", - иронически повторил Терновский (он был на кафедре главным ревнителем чистоты языка). - Некогда сказать "математическая логика". Матлогика, мат-статистика, матанализ - сплошной мат…
- Веяние времени. Они и бездельничая торопятся, - сказал Спивак.
Элла, которая сама говорила "матлогика", обиделась:
- А почему нельзя? Говорите же вы "сопромат", а не "сопротивление материалов", "комсомол", а не "коммунистический союз молодежи"?
- Ну, это уже вошло в традицию.
- Но для того, чтобы вошло в традицию, кто-то должен был начать. И ему, наверно, доставалось от консерваторов.
- Вообще вопрос о чистоте языка спорный, - сказал Спивак. - В таких спорах не бывает правых. Старые люди обычно отстаивают нормы своей молодости.
- Я не так уж стара, но говорить "матлогика" не буду, - сказала как откусила Нина.
- Нет, я за новаторство во всем, - заявила Стелла, - в моде, в языке, в поведении… Что же, по-вашему, так и носить длинные юбки? Надо упрощать, укорачивать.
- А как же макси? - спросил Маркин.
- Не привьются, - категорично ответила Стелла.
- Не знаю, как с юбками, а в языке нужна позиция разумного консерватизма, - сказал Терновский. - Если студентов не поправлять, они бог знает до чего докатятся. Этот чудовищный жаргон, помесь английского с нижегородским… Квартира у них "флетуха", девушка - "гирл"…
- А иной раз и по-русски такое отмочат - закачаешься, - заметил Маркин. - На днях один новатор обогатил меня на экзамене термином… в смешанном обществе не решаюсь его повторить.
- А бывает и интересно, - вступилась Элла. - Вот у меня студент вместо "мощность" сказал "могущество". Разве не хорошо? "Могущество множества"…
Тут усы Энэна зашевелились, и он произнес нараспев:
- А что даст тебе знать, что такое ночь могущества?
- Николай Николаевич, вы хотите выступить? - спросил Кравцов.
- Боже упаси. Это я про себя. Продолжайте, пожалуйста.
- Что же, по-вашему, не надо поправлять студентов, когда они делают ошибки? - вскинув пенсне, сказал Терновский.
- Поправлять надо, но только кричащие ошибки, явно противоречащие духу языка, - сказала Нина не очень уверенно.
Тут Энэна прорвало - он заговорил. Сначала тяжко, с запинками, усердно помогая себе щекой и усами, а потом все бойчее и глаже. Так, бывает, расходится хромающий человек.
- Зачем исправлять? Подавать пример. Помню, когда я учился, у нас читал лекции профессор X. Он нас прямо околдовывал своей речью. Слушали мы его развесив уши. Абсолютная художественная культура слова. Мы подражали ему не только в лексиконе - в интонации. Был у него один особый коротенький крик вроде клекота ястреба, им он выражал торжество правды - "что и требовалось доказать". И мы за ним, доказав теорему, вскрикивали по-ястребиному. Тогда из университета пачками выходили студенты, говорившие, как X., писавшие, как X. Еще теперь иногда, встретив старого человека, я вдруг у него спрашиваю: "А вы тоже учились у X.?"
Когда Энэн говорил, он так отвлекался от всего окружающего, что чужой речи уже не слышал. Привыкшие к этому преподаватели перебрасывались словами, почти не понижая голоса.
- Ну, пошли воспоминания, пиши пропало, - вздохнула Элла. - Минимум на полчаса. А мне Витьку из садика брать, после семи не держат. Дома обеда нет - кошмар!
- А главное, - ответила Стелла, - когда он разговаривает, я просто не могу на него смотреть! Все шевелится - усы, зубы… Зубная техника на грани фантастики.
- Поглядите на цветущую липу, - говорил Энэн, усердно работая лицом. - Вас никогда не поражало, что все эти цветы, в сущности, обречены? В лучшем случае одно семечко из тысячи даст росток, один росток из сотни разовьется в дерево…
- Как это он на липу перескочил? - спросила Элла.
- Поток сознания, - пояснила Стелла.
- Правильность языка, его здоровье, - говорил тем временем Энэн, - создается коллективными усилиями людей, которым не все равно. Страсти, бушующие вокруг языка, - здоровые страсти. Губит язык безразличие. Каждый из спорящих в отдельности может быть и не прав. Творческая сила - в самих спорах. Может быть, одно из тысячи слов, как семечко липы, даст росток… Достоевский гордился тем, что ввел в русский язык новый глагол "стушеваться". Кажется, он ошибся - это слово употреблялось и до него. Но уже несомненно Карамзин выдумал слово "промышленность" - самое живое сегодняшнее слово…
- От двойки до Карамзина, - сказал Маркин, - и все по повестке дня.
- Помолчите, - одернула его Нина, слушавшая Энэна со складкой внимания между бровей. - Как раз когда заходит речь о самых важных вещах…
- О самых важных вещах лучше не рассуждать публично.
- Пошлость, - спокойно сказала Нина.
- Благодарю, - поклонился Маркин.
- И как это он терпит? - тихо сказала Элла. - Я бы на его месте обиделась. А нашей Нине только бы порассуждать, да еще публично. Ей хорошо, у нее старший, Сашка, и покупает и варит. Все равно что бездетная.
Энэн продолжал бормотать все невнятнее:
- Да, семечко липы… О чем это я? Надо так преподавать, чтобы выходила собачка…
- Какая собачка? - спросил Спивак.
- Долго рассказывать. В другой раз, - сказал Энэн и умолк.
- Товарищи, - сказал Кравцов, вставая и одергивая пиджак на выпуклой талии, - мы работаем свыше трех часов. Разрешите мне подвести итоги дискуссии.
Все радостно зашевелились. Итоги - значит, будет все же конец.
- Мы слышали здесь рад темпераментных выступлений: Нины Игнатьевны, Семена Петровича и других. Жаль, не все в этих выступлениях было по существу. Кое-что было преувеличено, излишне заострено. Конечно, критика и самокритика необходимы, но они не должны переходить в демагогию. Позиция деканата правильная. Нас отнюдь не призывают к снижению требовательности, как здесь некоторые пытались представить. Наоборот! Требовательность надо повышать, одновременно добиваясь повышения успеваемости за счет методической работы, мобилизации резервов… Гимн двойке, который тут пропел Семен Петрович, был в высшей степени неуместен…
Спивак выразил протест каким-то гневным междометием, похожим на хрюканье вепря. Кравцов заторопился дальше:
- Да, неуместен. Не воспевать надо двойку, а бороться с нею, изжить это позорное явление. На повышенные требования ответим повышенной отдачей. В условиях вуза борьба за успеваемость равносильна борьбе за качество. Задача подготовки высококвалифицированных специалистов…