* * *
Несколько человек русских офицеров в летной форме и Иван Михайлович Заикин сидели на краю Мурмелонского аэродрома и молча смотрели на взлеты и посадки двух аэропланов системы "Фарман". Там, вдалеке, где садились аэропланы, можно было разглядеть десяток стоявших фигур.
- Все летают, - зло сказал поручик Габер-Влынский. - Немцы, англичане, французы, японцы... Все! А мы сидим и ждем какой-то особой, уготованной только для нас очереди!
- Кончится это тем, что я вынужден буду писать его императорскому высочеству, - сказал подполковник Ульянин.
- Кому? - удивленно переспросил Заикин.
- Великому князю Александру Михайловичу, - пояснил Мациевич. - Он же председатель Всероссийского императорского аэроклуба. Мы командированы сюда его молитвами. И деньгами тоже.
- Елки-моталки! - поразился Заикин. - Неужто?
- Сегодня не в духе господин Фарман, завтра у мсье Бовье, нашего обожаемого и истеричного инструктора, разболится зуб, послезавтра будет ветер, а послепослезавтра произойдет еще что-нибудь, и полеты снова отменят! До каких пор это будет продолжаться? - нервно сказал поручик Горшков.
От группы, стоявшей около аэропланов, отделился человек и побежал к сидевшим на земле русским офицерам.
- Мы все так единодушны в своих возмущениях, что, казалось бы, сплоченней нас и быть не может. Однако стоит господину профессору Бовье вызвать кого-нибудь из нас на внеочередной полет, как от нашей солидарности не останется и следа, - улыбнулся Лев Макарович Мациевич, глядя на бегущего человека.
- Капитан, вы недооцениваете нас, - жестко сказал подполковник Ульянин. - Мы здесь все как на необитаемом острове, и наша сплоченность...
- Молю Бога, чтобы мы не начали есть друг друга на этом острове, - заметил Мациевич.
Бежавший человек остановился метрах в тридцати от группы. Это был японец в кожаной летной куртке и шлеме.
- Мистер Ульянин! Мистер Ульянин!!! - закричал он по-английски. - Профессор просит вас к аэроплану! Вы летите с ним на тренировку!
Ульянин вскочил, растерянно оглядел всех.
- Бегите, подполковник, бегите, - мирно проговорил Мациевич. - Наша солидарность не должна вставать преградой перед достижением главной цели.
Ульянин натянул шлем и побежал за японцем к самолету.
- Господа! - потрясенно воскликнул молодой поручик Горшков. - Я только сейчас понял основной принцип государственного правления! Одну секундочку, я постараюсь почетче сформулировать его. Значит, так: из любой массовой оппозиции нужно выбрать наиболее яростно настроенных и наиболее решительно противостоящих и неожиданно предоставить им те блага, которых лишена вся оппозиция и из-за лишения которых оппозиция и возникла. Таким образом, масса лишается руководящей силы, становится хаотическим сбродом, а правитель получает в союзники сильную личность, которая еще недавно стояла по другую сторону баррикад и наводила ужас на этого же правителя!
- И это называется четкая формулировка? - насмешливо проговорил Габер-Влынский. - Это же какое-то кошмарное словоблудие! Лев Макарович! Объясните Горшкову, что он открывает для себя мир с самой неудобной стороны: он ломится в давно открытые ворота. Тщетность его усилий - максимальная, коэффициент полезного действия равен нулю.
Заикин внимательно прислушивался, не отводя глаз от взлетающего и садящегося аэроплана.
- Я могу продолжить свою мысль! - закричал Горшков.
- Не надо, - мягко сказал Мациевич. - Весь принцип правления, открытый вами и так страстно и подробно сформулированный, укладывается в два слова: "Разделяй и властвуй!" Способ, известный со времени падения ассиро-вавилонской культуры. А это было совсем недавно - около пяти тысяч лет до нашей с вами эры...
- Иван Михайлович! - воскликнул Горшков. - Почему вы молчите? Вступитесь же за меня! Неужели вам нечего сказать?!
Заикин с трудом оторвал глаза от летного поля, оглядел всех с нежностью и негромко сказал:
- Почему же нечего? Есть, конечно! Я летать хочу.
И снова уставился на аэропланы.
* * *
Под вечер около ангара два механика, Жан и Жак, мыли аэроплан касторовым маслом, перекрикивались и время от времени разражались хохотом.
И под их истинно французскую веселую перебранку Мациевич неторопливо объяснял Заикину:
- Манипуляции при полете совершаются так: вот этот рычаг несет четыре проволоки - две к рулю глубины...
- Две к рулю глубины, - старательно повторил Заикин.
-...а две - к шарнирным подвескам главного биплана.
- Две - к подвескам биплана.
- Правильно, - похвалил Мациевич. - Двигая рычаг вперед и назад по отношению к направлению движения, сообщаем аппарату уклон вниз или вверх.
- А когда- что? - спросил Заикин. - Когда "вверх"?
- Вперед - вниз, на себя - вверх, - пояснил Мациевич.
- Вперед - вниз, - повторил Заикин и двинул рукой вперед воображаемый рычаг. - На себя - вверх.
Заикин сделал вид, что тянет рычаг на себя, и посмотрел наверх. В оранжевом от заходящего солнца небе летела стая гусей.
- В Россию летят, - вдруг хриплым голосом сказал он.
- Ну почему в Россию? - ласково возразил Мациевич. - Не обязательно.
- В Россию... - глядя вослед стае, упрямо повторил Заикин, и голос его дрогнул.
А французы перекрикивались и хохотали.
* * *
В цеху аэропланной фабрики господина Фармана Иван Михайлович Заикин продолжал таскать моторы, помогал натягивать расчалки, переносил с места на место крылья и огромные тяжелые детали. Молодые механики Жан и Жак работали вместе с ним, шутили, смеялись, пытались объяснить Заикину назначение того или иного агрегата. Заикин внимательно присматривался, слушал, переспрашивал.
В момент одного такого русско-французского диалога, подкрепленного жестикуляцией, в цех вошел Анри Фарман.
Он внимательно прислушался к разговору Жана, Жака и Ивана Михайловича и пальцем поманил к себе мастера.
- Гастон, вы можете купить кран, о котором так мечтали. Счет пусть пришлют на мое имя. И постарайтесь сделать так, чтобы кран выполнял свои прямые функции - поднимал тяжести, а не болтал бы с вашими рабочими.
- Слушаюсь, мсье.
- И попросите ко мне мсье Заикина.
Мастер окликнул Заикина и показал на Анри Фармана.
Заикин подошел, поклонился.
- Как вы себя чувствуете, мсье Заикин? - неожиданно по-русски, с трудом выговаривая слова, спросил его Фарман.
На что Заикин на плохом французском языке, но без малейшей запинки ответил:
- Благодарю вас, мсье Фарман, очень хорошо. Когда я начну летать?
Ошарашенный Фарман уставился на Заикина, как на седьмое чудо света. Потом проглотил комок и перевел растерянный взгляд на мастера. Мастер был поражен не меньше Фармана.
Жан и Жак давились от сдерживаемого хохота.
Фарман наконец справился с собой, любезно улыбнулся и по-французски сказал:
- Я и не подозревал, что вы говорите по-французски. Это намного упрощает дело. Вам будет нетрудно пройти курс авиатора. Завтра можете вносить деньги за аэроплан. Зайдите в мою парижскую контору, там вам выпишут счет, и вы оплатите его в банке Форжеле. Вы достаточно знакомы теперь с технологией производства, и вам будет нетрудно догадаться, что аэроплан для вас будет готов не раньше чем через три месяца.
Фарман резко повернулся и вышел из цеха.
Заикин не понял ничего из того, что сказал Фарман, и беспомощно повернулся к своим новым друзьям - Жану и Жаку:
- Чего он сказал-то?