Не первый раз доводилось Горелову "поднимать" трупы. За пятнадцать лет работы чего только не было. С момента выезда на происшествие начиналась работа тяжкая и суетливая: осмотреть место, зафиксировать следы и опросить всех вокруг, причастных и непричастных, молодых и старых, добрых и злых. И все для того, чтобы разрешить один вопрос: есть ли состав преступления? А если нет - то и гора с плеч. Ну бывает же, люди умирают, тонут, гибнут. От этого не уйдешь, это жизнь. Труп погрузят на транспорт, увезут в морг или к родственникам, в зависимости от обстоятельств, и дело закрыто. Конечно, для окружающих любая смерть - событие из ряда вон, тут и родные набегут, и знакомые, шум, крик, слезы. И долго еще потом будут вспоминать, рассказывать и заново переживать при этом. Но он-то, следователь Горелов, мотался по всему району один и видел сразу все тоже один. Пусть не каждый день… Так уж заведено, думал Горелов, родиться человек может где угодно: на улице, в лесу, в лодке - и в ум никому не придет звать милицию. Но если человек умер не в своей постели, не в окружении родни, не в больнице - тут без милиции не обойтись. Горелова призывали как судью, как человека, наделенного властью, решать - "законно" или "незаконно" преставился человек. Это обстоятельство всегда удивляло и даже раздражало следователя, поскольку он думал, что нет ничего на свете законнее рождения и смерти. Живи Великоречанин в деревне, среди людей, - милицию бы и звать не стали. Пришел бы участковый врач, осмотрел, выдал бы точно такое же заключение, что и судмедэксперт Шмак, - и дело с концом. Старика бы, как полагается, обмыли, одели, нашлись бы старушки - отпели. И похоронили. Потом бы справили девять дней, сороковины, а затем еще много лет на радуницу поминали бы безродного старика вместе со своими - и это было бы в высшей степени гуманно и просто, по-человечески.
Но уж если следователь приехал "узаконить" смерть, то, значит, будут хлопоты, маета с опросами, тягомотина с бумагами, протоколом об отказе в возбуждении уголовного дела. И родня, вместо того чтобы, сидя возле гроба, оплакивать умершего, станет бегать по учреждениям, бить пороги в милиции и морге. Все бы шло своим чередом, и бегать вовсе не обязательно, да разве могут ждать близкие, когда такое горе? И попробуй докажи им, что ты вовсе не бездушный человек, а что на тебя взвалили простую и вместе с тем непомерно тяжкую обязанность - "узаконить" смерть.
Горелов взглянул на часы и медленно поднялся по скрипучим ступеням в избу. Солнце клонилось к горизонту, и косые его лучи стояли пыльными столбами. Расплывчатые пятна света лежали на скобленном добела полу, отчего стены и углы жилища казались темными и высокими. Он подтянул табурет и сел у порога, как садятся зашедшие на минуту гости. Старик Кулагин, не переступив порога, остановился в сенцах и привалился плечом к косяку. Сразу по приезде Горелов уже заходил в избу. Обошел, осмотрел, вещи потрогал, в подпол заглянул и ничего особенного не заметил. Потом еще раз заглянул - искал адрес сестры. Перетряс старый никелированный чайник, в котором хранились документы старика, нашел паспорт, сберкнижку, несколько желтых, истертых справок, читать которые даже не стал, и пачку квитанций об уплате сельхозналога. Адреса не было, а другое его тогда не интересовало. Теперь следовало составить опись имущества, и он было приготовился писать, но положил папку на постель, осмотрелся. А что он мог особенного заметить, если не знал, как было раньше, до смерти старика? Да, года три назад заезжал к нему переночевать. Помнится, по браконьерству работал. Намаялся за день по лесу, пришел и упал, как убитый, на лавку. Даже не поговорили как следует. Так, перебросились двумя-тремя фразами, и все. Вроде та же деревянная кровать у входа, лавки вдоль стен, печь русская с "железкой"-пасынком, стол, табуретки, самодельный бельевой шкаф с задергушками - и в опись-то включать нечего. Разве что корсет… Почему он валяется под кроватью? Ага, там еще чемоданы какие-то.
Следователь вытащил один из чемоданов и откинул крышку. Да какой же это чемодан - футляр. В футляре - аккордеон, видно, старинный, с готической надписью, клавиши перламутровые.
- Это жена у него играла, - проговорил старик Кулагин. - Сам-то он, окромя кувалды, ничего в руках не держал.
- Жена?
- Ну, жена… Померла она, еще когда деревню не переселяли.
В другом чемодане оказались вещи - белые рубахи, брюки, шитые вручную, мотки пряжи, тесемки, пояс с кистями и неожиданно - черный строгий костюм послевоенного покроя из габардина и пожелтевшая от времени рубаха с узеньким галстуком. Откуда? Почему неношеные? Горелов обернулся к старику Кулагину. Тот молча пожал плечами. Запихнув чемоданы под кровать, Горелов встал и прошелся по избе.
Он погляделся в засиженное мухами зеркало, косо висящее над столом, поморщился.
- Ладно, криминала нет. Радоваться надо… А ну как убийство? Ночей бы не спал, бегал бы по округе. А если бы не раскрыл? Ого! Ты знаешь, Петрович, как у нас называют нераскрытое дело?
- Не знаю, - хмуро отозвался Кулагин. - Я в следствии не работал.
- "Темняк" называется, - пояснил Горелов. - Или "глухарь". Это значит - темное дело, глухое. Начальство таких слов терпеть не может. Как зависнет дело темняком - ни сна тебе, ни покою. С утра до вечера - как савраска. Минуты нет, чтобы сесть и подумать вот так.
- Ну, ты думай сиди, а мне некогда, - сказал Кулагин. - Мне скотину гнать надо, вечер… Хозяйки беспокоиться начнут.
- Да-да, гони скотину, - вздохнув, согласился Горелов. - Распишись в описи имущества и гони.
Он добавил к ульям и овцам аккордеон, наскоро вписал вещи, найденные в чемодане, и подал бумаги Кулагину. Тот, не читая, подписал их и засобирался.
- Ты уж прочитай, - остановил его следователь. - Вдруг я что-нибудь не включил и присвою себе. Аккордеон, к примеру. Вещь-то дорогая.
- Доверяю, - буркнул Кулагин. - Чего там…
- Нет, прочитай! - не скрывая раздражения, сказал Горелов. - Садись и читай. Чтоб все в наличии было. А то - "доверяю". Я вот уже себе не доверяю!
Оставив старика в избе, он вышел во двор.
Солнце дожигало остатки дня, зной ослаб, но в воздухе стало душно и парко. Скот плотно лежал вокруг угасшего дымокура, сморенно жевал жвачку и лениво отмахивался от реявших над стадом паутов. Горелов прислушался к стуку молотка в бывшей кузне и, стараясь не глядеть на покойного, укрытого брезентом, направился на этот звук. Иван Вальков стоял за верстаком и сколачивал гроб, а подпасок Мешка ходил вдоль стен с плоскогубцами и дергал гвозди. Пиленых досок у Великоречанина не нашлось, поэтому Иван пустил на гроб кедровые заготовки, прибереженные стариком для ульев. Заготовки оказались коротковаты, и посередине домовины виднелся стык, отмеченный широкими шляпками самодельных старых гвоздей.
- Где медовуха? - спросил Горелов, наблюдая за работой мужика и парнишки.
Вальков невозмутимо забил очередной гвоздь и буркнул, не глядя на следователя:
- А чего тебе медовуха? Протокол? Ну давай, пиши. Только штраф платить некому.
- Медовуха не самогон, за нее не штрафуют, - сказал Горелов и, осмотревшись, заметил логушок под верстаком. Иван перехватил его взгляд и попытался задвинуть медовуху подальше.
- Не дам, - отрезал он. - Это не мое.
- Я тебя и спрашивать не буду, - бросил Горелов и, нагнувшись, достал логушок.
Вальков отложил молоток, оперся на верстак и сощурился:
- Прошу тебя… следователь. Только не хами, понял? Я малость выпивший, а выпивший я хамства терпеть не могу. Самому господу в рожу дам, хоть у кого спроси.
- А я знаю, - спокойно сказал Горелов. - Пьяные все горячие. Откуда только что берется. Зато трезвые - как бычки на веревочке.
- Не твое дело.
- Как же не мое? - удивился следователь и взял с подоконника пустую стеклянную банку. - Мое, Иван. Сейчас, куда ни коснись, везде милицию зовут. Врача зовут и милицию. У одной бабуси поросеночек пропал, и то позвала. Муж с женой поскандалят, развод затеют - милицию, суд, прокуратуру на ноги поднимают. Небось на свадьбу не приглашают!
Он налил в банку медовухи, подержал ее перед собой, нахмурился:
- Что ж, как говорят, за помин души.
Иван тряхнул головой, подозрительно поджал губы, однако ничем больше удивления не выдал. Следователь поставил банку, утерся рукой.
- И еще на поминки не зовут, - проговорил он. - Сами являемся, непрошеными, незваными. Наверное, совсем крышка придет, если на свадьбы да на поминки звать станут. Как ты думаешь, Иван, станут звать когда, нет?
- Не знаю, - буркнул Вальков недружелюбно. - Кто знает, может, станут, может, нет.
- Если на свадьбе драка - зовут, - вставил Михаил, со скрипом выдирая ржавый гвоздь. - А какая свадьба без драки-то?
- Не про то разговор, Михайло, - оборвал его Иван. - Про принцип.
- Я вот тоже не знаю, - вздохнул Горелов.
- Ты помянул? - помолчав, неожиданно спросил Вальков. - Если помянул - иди. Иди своим делом занимайся. Не мешай нам.
- Я свое дело сделал, - сказал Горелов. - Один маленький пустячок остался.
- Иди делай пустячок, - бросил Иван и начал выпрямлять гвозди. - У тебя работа такая, и пустяки все серьезные.
- Тихо-тихо… - проговорил следователь. - Хозяин нашелся.
- И хозяин! - подхватил Иван. - И может, даже родня.
- Хорошо, мы чужие, - согласился Горелов. - Наскочили по случаю - и нет нас. А вы здесь вроде как свои. Ну а как же Дмитрий Петрович? Он ваш, местный, однако собрался скот в деревню гнать. Он что - тоже чужой?
- Ой, дядь Вань, мне пора! - спохватился Мишка. - Дед ругаться будет. Одному-то со стадом…
- Сиди! - обрезал Вальков. - Если хочет, пускай один гонит. Это его дело. Мы ему не указчики.