Формально Чань, как одно из ответвлений буддизма Махаяны зародился в Китае в самом начале VI века: именно в этот момент в Китай из Индии приходит 28-й патриарх буддизма Бодхидхарма, который проповедовал "взирание внутрь своего сердца" как основу очищения сознания и за счет этого - "обнаружение Будды внутри себя". В реальности же созерцательный буддизм (в противоположность "буддизму монастырских правил" и "буддизму трактатов") был составной частью этого учения с самого момента своего зарождения и во многом был связан с ранней индийской йогической и джайнистской практикой. Уже в самой Индии, еще до прихода этого направления в Китай, выделилось направление "учителей Ланкаватара-сутры" - наставников, которые использовали в своей практике постулаты, изложенные в "Ланкаватаре-сутре", составленной в IV–V вв.
Сама эта сутра передавала несколько философских диалогов, которые Будда имел с несколькими последователям на "горе Ланка" (на острове Цейлон или на Шри Ланке). Эта сутра и легла в основу "созерцательного буддизма", и была неоднократно переведена на китайский язык разными авторами: сначала Дхармараксой в 412–433 гг. (этот перевод не сохранился), Гунабхадрой в 433 г., Бодхидручи в 513 г., Сиксанандой в 700–704 гг., при этом объем переведенного текста был разный (состоящий соответственно из 4, 10 и 7 "свитков"-цзюаней). По преданию, именно этот текст активно использовал в своей практике Бодхидхарма, который ввел сутру в регулярный монашеский оборот.
Бодхидхарме же приписываются и четыре основных постулата Чань: "Не опираться на письменные знаки", "Не передавать учение вовне", "Непосредственно взирать на свое сердце", "Прозревая свою изначальную природу, стать Буддой". Впрочем, нередко те же принципы приписываются и самому Будде, но, в целом, их происхождение для нас здесь не особенно важно - главное, что разные школы китайского буддизма, которые и стали постепенно обобщаться под названием "Чань", положили в основу своей практики принцип прямого, неопосредованного ничем (в том числе и чтением священных текстов) "прозрения своей чистой природы", "прозрения изначального сердца". Вся практика сводилась, по сути, к обнаружению своего изначального лика, существовавшего еще до того момента, когда повседневная жизнь и социальная среда замутили наше сознание. И в этом состоянии человек уже ничем не отличается от Будды - ни по своим изначальным, данным ему при рождении свойствам, ни по своей роли в этом мире. Итак, достаточно лишь очистить сознание. Но как?
Ведь всякий текст, пускай даже священный, может быть понят неправильно, комментарии на него, пускай составленные древним мудрецом, могут еще дальше увести нас в сторону или, того хуже, создать иллюзию того, что все прочитанное - и есть наши личные мысли.
Читая тексты, человек уподобляет себя их героям, имитирует их слова, поступки, то есть занимается не столько духовной практикой, сколько подражательством. Конечно, существует немало методов в буддийских школах для того, чтобы правильно истолковать текст, дать его относительно точное понимание. Но опасность запутаться в текстах по-прежнему велика, и единственным критерием истинности может выступать лишь чистое спокойное сознание самого человека. Да и нужны ли для этого священная сутра, долгая молитва или возжигание благовоний - ведь в чистом сердце изначально содержится все понимание мира. А поэтому "не стоит опираться на письмена", - говорят учения Чань. "Прямо взирай на собственное сердце!" - призывают они. Все остальное - лишь подпорки, побочные средства, которые могут как помочь, так и увести в сторону.
Надо остаться один на один со своим сердцем и через медитацию очистить его - тогда и всякое действие будет безошибочным. Проблема выбора в жизни отпадает сама собой, неразрешимые вопросы исчезают навсегда, они просто не поднимаются в твоем сознании.
"Созерцая свое сердце, стать Буддой"
Чань, или Дзэн, казалось бы, самое известное восточное учение, о котором рассказано уже очень многое. И при этом Чань - молчаливый, неразговорчивый, далекий от рассуждений и интерпретаций. Он не требует размышлений или мучительных раздумий. Он лишь показывает нам, что надо прийти к той точке, где, как сказано в одной из историй: "Там, где умолкают звуки, открываются врата к познанию учения Чань". И все подобные истории - явные указатели на это место, где кончаются не только звуки и рассуждения, но вообще любые внешние проявления.
Об этой мудрости нельзя поведать напрямую, ее нельзя украсть или подслушать. Но о ней можно прокричать так оглушительно громко, что у других заложит уши, и они ничего не услышат. А разве не так и делается в гунъанях?
Методом воспитания и одновременно проверки являются эти короткие диалоги - гунъани, это причудливые истории - юйлу, в которых и твоя мудрость, и твое замутнение сознания проявляются сразу и самым очевидным образом. Если понимание текста сутры можно сымитировать, процитировав, например, чей-нибудь комментарий, то в коротких диалогах все происходит на личностном уровне.
Здесь имитировать нечего и невозможно, каждый случай уникален и отражает состояние сознания конкретного человека. И одновременно это - не частное мнение некоего наставника, это абсолютная метафора истинного понимания о мире, просто выраженная в форме, понятной ученикам.
Одним из первых произведений раннего жанра юйлу стала "Сутра помоста Шестого патриарха", рассказывающая о патриархе Чань Хуэйнэне (VII в.). В этом тексте сочетаются сразу несколько традиций, поскольку юйлу как жанр в тот момент только-только зарождался. Прежде всего, в "Сутру помоста" включено несколько несвязанных между собой по стилистике частей (догматические и весьма сложные проповеди, автобиографическое изложение жизни самого Хуэйнэна, его беседы с учениками). Если догматическая часть во многом тяготеет к классическим буддийским сутрам, где методично излагается буддийское учение с использованием того понятийного аппарата, который может быть понятен только посвященным, то беседы с учениками и гостями - это уже прообраз классических юйлу - ярких, образных и афористичных.
Постепенно догматические рассуждения уходили из записей бесед чаньских последователей о жизни их учителя: значительно больший интерес привлекало то, как такие наставники действовали и говорили, а не то, как пересказывали буддийскую традицию. Так зарождается уникальный духовно-философский жанр, которого до этого ни буддийская, ни какая иная восточноазиатская традиция не знала, - изложение внутренней сути учения не через поэтапное описание его постулатов (а именно таковым было собрание индийских буддийских текстов "Трипитака"), а исключительно через личный опыт мастера-наставника. Все учение, по сути, излагалось в коротких диалогах!