– Иди-иди, чудовище. Так его что, и вправду Иваном зовут?
– Ну да. Могла ли я упустить такой случай? Иванушка с Аленушкой, вы понимаете?
– Лично я – нет. Я ничего не понимаю, – проговорила Анастасия, хватая сигарету и разминая ее дрожащими пальцами.
Анна вернулась в комнату и полезла в шкаф.
– Ты чего ищешь? – спросила Анастасия. – Уж не шампанское ли – по случаю торжества твоего свободного воспитания?
– Нет, шампанского у меня нет. Но где-то было полбутылки сухого.
Из ванной донесся шум падавшей из душа воды, потом пение Аленки, а потом ее крик:
– Настенька! Аннушка! Хоть вы и умные, а я дурочка, я все равно вас очень люблю и всегда буду любить!
Глава первая
Анна, Ирина и Свен узнают новость
– Аннушка! Пора вставать! Вас ждут кофе, томатный сок, омлет с грибами и Свен с новыми переводами.
М-м! Как хорошо начинается новый день! Анна улыбнулась и открыла глаза. Нигде она так легко не просыпалась, как здесь, в Стокгольме. Это, наверное, балтийский воздух так на нее действует – ветер с родной Балтики! Да и когда еще ее так будили, когда подавали ей в постель кофе?
– Спасибо, милая Ирина Борисовна. Доброе утро.
Анна одной рукой взяла чашку с кофе, другой стакан с томатным соком. Кофе бодрил, разогревал, сок освежал. Через две минуты от сна уже вовсе ничего не осталось.
Приняв душ и приведя себя в порядок, она спустилась в кухню по веселой деревянной лестнице с поскрипывающими ступенями.
– Привет, Свен!
– Привет, Анна! Как спала?
– Прекрасно. Правда, во сне кому-то читала какую-то лекцию, но сейчас уже не помню о чем.
– Это ты для того, чтобы не выбиваться из ритма, заданного Ириной?
Анна никак не могла привыкнуть к тому, что Свен, ученик Ирины Борисовны в прошлом, а теперь коллега и соавтор некоторых ее переводов, называет ее без отчества, просто по имени – Ирина. Вот бы кто-то из ставших взрослыми учеников Анастасии звал ее Настей! Демократично, но невозможно. Легкая грусть при воспоминании о сестре на миг охватила ее всю и тут же отпустила. Анна не позволяла себе расслабляться в воспоминаниях. Семь лет, как они расстались, семь лет – и ни одного письма ни от Анастасии, ни от Аленки. Одной писать не позволяет ее партия, другой – работа мужа на атомной станции. Хватит об этом.
К тому же, сейчас она отогрелась душой у милой Ирины Борисовны. Хорошо, что она согласилась на это турне по Швеции! Вот так, неожиданно, вдруг встретила родного душой человека и успела привязаться к нему, полюбить. Чем-то Ирина Борисовна напоминала Анне ее мать: такая же веселая, готовая радоваться чему угодно, как ребенок, – солнечному дню, красивому острому словцу. Среди неторопливых, спокойных шведов она несется по жизни, как метеор, все и вся заражая энергией, включая в свое движение И цель у нее такая прекрасная: по сути в Стокгольме только вокруг нее и существует этот островок внимания к России, к ее литературе, ее искусству. А ведь Ирина Борисовна уже больше двадцати лет назад выехала из Советского Союза со своим мужем-шведом. Господин Карлссон шутит: "В Швеции нет вулканов, ну так я вывез один из России!"
Пока Анна думала об Ирине Борисовне, та вовсю гремела посудой на кухне, одновременно что-то напевала и разговаривала со Свеном.
Анна оглядела стол, обнюхала, дергая носом:
– А что это тут так вкусно пахнет? Что еще на завтрак, кроме Свена?
– Омлет с грибами и с авокадо.
– Какая экзотика!
– Не большая, чем твой кофе с томатным соком, Анна, – улыбнулся Свен.
– Кофе с томатным соком – это мой личный вклад в западную цивилизацию.
– А не лекции о самиздатской поэзии и не статьи о ней?
– Нет, только кофе с томатным соком. Лекции может читать каждый, а вот кофе с томатным соком – это было озарение, это было, как удар молнии! В ту минуту, когда я поняла, что можно попробовать совместить два любимых напитка, я узнала, что испытывает гений, открывая что-то новое в искусстве. Я чувствовала себя Моцартом.
– А не Менделеевым? Ведь это уже химия.
– Эйнштейном! Это было преображение вещества.
– Дети, поторопитесь! – вмешалась в их болтовню Ирина Борисовна. – Через пять минут явится журналистка из женского журнала. Кстати, Анна, у вас далеко фотографии Ирины Ратушинской?
– Вон там пакет, на холодильнике. Я еще с вечера приготовила.
– Отлично. Свен, а ты что нам сегодня принес?
– Я перевел вот это.
Свен протянул ей листок со стихами.
– Нет, я лучше на слух. Аннушка, прочтите вы по-русски, а потом Свен прочтет по-шведски. На слух я лучше улавливаю, у меня ведь абсолютный слух, вы это знаете, дети! А если я буду читать, то обязательно отвлекусь на какие-то свои ассоциации, какие-то свои мысли вмешаются.
– Еще бы! Ирина думает со скоростью ЭВМ и без перерывов. Читай, Анна.
Анна взяла листок, прочла сначала – в который раз! – про себя, а потом вслух:
Над моей половиной мира
Распускают хвосты кометы.
На моей половине века -
Мне в глаза – половина света.
На моей половине – ветер
И чумные пиры без меры.
Но прожектор по лицам светит
И стирает касанье смерти.
И отходит от нас безумье.
И проходят сквозь нас печали,
И стоим посредине судеб,
Опираясь в чуму плечами.
Мы задержим ее собою,
Мы шагнем поперек кошмара.
Дальше нас не пойдет – не бойтесь
На другой половине шара!
Анна умолкла и положила свой листок на стол. Тогда Свен прочел стихи по-шведски. Ирина Борисовна слушала, покачивая в такт головой, будто слушала музыку. Анна пыталась по интонациям уловить, правильно ли Свен угадал, почувствовал стихи? Не повторил ли он ошибки французского переводчика, которому в стихотворении почудилась уверенность бо́льшая, чем это слышалось Анне? Он в своем переводе особенно подчеркнул это "мы задержим", "дальше нас не пойдет", "не бойтесь". Анна же хотела, чтобы Запад слышал другое: как хрупкие плечи пытаются задержать чуму, как маленькая женщина с кудрявой головой храбро пытается встать поперек смертоносного ветра. И в этом "Не бойтесь на другой половине шара" ей слышалось горькое: если вы нас не хотите слышать, хотите жить спокойно, то хотя бы помните, что нам-то все равно некуда уйти, потому что страшные звезды уже горят над нашей головой, потому что кошмар охватил нас со всех сторон, – и мы будем вас заслонять, у нас просто нет выбора. "На моей половине ветер и чума". Только вот иную чуму как раз ветром-то и разносит… Ирине Борисовне перевод понравился. Решили, что на лекции в Гетеборге она сегодня прочтет его в числе других переводов Свена.
– Мне это стихотворение понравилось еще тем, – сказал Свен, – что оно посвящено западному человеку: "Моему незнакомому другу Дэвиду Мак-Голдену". Значит, и всем нам тоже. Эти стихи заставляют думать.
– Вот и думайте! Мне кажется, что у Запада с этим как-то не очень… – не удержалась Анна.
Свен немножко обиделся. Его задевало, когда в голосе Анны начинали звучать эти нотки превосходства взрослого человека над детьми. И, конечно, его задевало то, что Анна, ровесница по годам, считает его, Свена, мальчишкой, едва ли не ребенком А ведь он влюблен в нее. Уже очень-очень давно, три недели, с самого приезда Анны в Стокгольм И ему хотелось ее опекать, защищать, заслонять от невзгод. А они, эти маленькие русские женщины, такие отважные, страдающие так гордо, не склоняющие головы перед судьбой, – они готовы сами весь мир заслонить собой от чумы! И Свен в своем переводе постарался выразить то, что он видел в Анне: отчаянную решимость хрупкого существа принять на себя весь ужас смерти, чтобы заслонить остальной мир, неразумный, счастливый и глупый. Вот пусть западный мир услышит эту отчаянную решимость, эту горькую любовь к нему маленькой мудрой русской женщины. И, может быть, тогда этому миру захочется, как Свену, почувствовать себя, черт возьми, мужчиной и встать, если не впереди, то хотя бы рядом с теми, кто принимает на себя ветер чумы.
– Что же это журналистка не идет? – прервала молчание Ирина Борисовна. – Этак мы опоздаем на поезд. А нам нужно выехать через сорок минут, чтобы успеть на вокзал к девяти тридцати. В этот поезд с нами сядет журналист из религиозного журнала. По дороге он возьмет у Анны интервью.
– Он что, из Гетеборга, этот журналист?
– Нет, из Стокгольма. Из Гетеборга он первым же поездом вернется обратно. У меня в расписании не оказалось для него другого времени.
– Ловко придумано! – засмеялась Анна. – Интервью за завтраком, интервью в поезде. Где еще сегодня?
– Больше нигде. Две лекции в Гетеборге, потом на поезд и ночью мы вернемся в Стокгольм. Свен будет нас встречать на вокзале и отвезет домой. И покажет новый перевод. Ведь тебе сегодня без нас нечего будет делать, Свен, так ты постарайся перевести еще одно стихотворение Ирины Ратушинской.
Анна улыбнулась: Ирина Борисовна всех умеет заставить работать. За эти три недели он переводил не только Ратушинскую, но и трех прекрасных ленинградских Елен – Игнатову, Шварц и Пудовкину, и стихи поэтесс, живущих теперь в эмиграции, которые прежде ходили в самиздате, – Горбаневскую, Владимирову.
– Что ты сейчас переводишь, Свенчик?
– "Соль-минорную симфонию" Лии Владимировой.
– А, это… "Я вам Моцарта привез, я приеду через час…"
Свен продолжил:
Не пришел он через час,
Не пришел он через день,
Не пришел он через год,
Не пришел он никогда…