Оле всем придумывал прозвища и папу Джека назвал "Партитурщик". Это его словечко Джек запомнил.
Оле нанес на левое плечо Уильяма какую-то рождественскую музыку Баха - Алиса, зная репертуар органиста, предположила, что это либо "Рождественская оратория", либо "Канонические вариации на тему рождественской службы"; казалось, к его плечу приклеился вырванный из книги кусок нотной бумаги. Еще он вывел у Уильяма над почками - татуировки в этой области особенно болезненны - длинную и довольно сложную фразу из Генделя.
- Тоже что-то рождественское, - отмахнулся Оле, когда его попросили вспомнить поточнее. Алиса решила, что ноты - из рождественской части генделевского "Мессии".
Татуоле критически отнесся к качеству двух предыдущих татуировок Уильяма - сделанных, конечно, не Биллом из Абердина, его работу Оле уважал, а пасхальный гимн на правой ляжке Джекова папы так даже приводил его в восхищение. Была и еще одна - фрагмент какого-то другого гимна, который опоясывал щиколотку на левой ноге, словно носок, у которого отрезали нижнюю часть. Там, кроме нот, были еще и слова; татуировка произвела на Ларса Мадсена такое впечатление, что он запомнил их. Эти слова пели англикане по всей планете - "Приди ко мне, дыхание Господне".
Алиса знала этот гимн наизусть - и настаивала, что это именно гимн, хотя на самом деле это просто молитва, положенная на музыку. Мама когда-то репетировала ее с Уильямом и частенько пела Джеку. Из восторженных отзывов Оле и Ларса она заключила, что татуировка - работа Чарли Сноу или Матросика Джерри; те не стали ей рассказывать, что выводили на коже у Уильяма.
Ларс не столь критически отнесся к двум "некачественным" татуировкам Уильяма, но признал, что работа "так себе" - ноты располагались на левом бедре, и мастер совершенно упустил из виду, что при движении некоторые из них налезают друг на друга.
Из этого Алиса сделала вывод, что в Торонто Уильям успел забежать к Тихоокеанцу Биллу, но позднее согласилась, что Китаец тоже мог так напортачить. А вторую ошибку на другой татуировке - когда ноты залезли Уильяму под мышку - мог допустить любой из них.
Так Джек с мамой узнали от Оле и Ларса, как продвигаются телесно-татуировочные дела у папы-Партитурщика. Как и предсказал Билл из Абердина, он в самом деле "подсел на чернила".
- А как насчет настоящей музыки? - спросила Алиса.
- Какой такой настоящей? - не понял Оле.
- Он должен где-то играть на органе, - пояснила Алиса. - Не может же он быть без работы.
Джек Бернс хорошо запомнил тишину после этой фразы, куда лучше, чем продолжение разговора. Впрочем, у Татуоле никогда не бывало по-настоящему тихо. Для начала, там круглые сутки играло радио, настроенное на какую-то поп-волну; а когда мама стала расспрашивать Оле, где ей найти Уильяма, - уже в четыре года Джек понял, что сей вопрос ни больше ни меньше краеугольный камень маминой жизни, - в салоне одновременно жужжали три тату-машины.
Татуоле изображал очередную обнаженную деву - на этот раз русалку, без "ресниц", которые так не нравились Алисе. Клиент, пожилой моряк, то ли спал, то ли притворялся мертвым, лежа без движения, в то время как Оле наносил ему на кожу контуры русалочьей чешуи на хвосте - который был не просто хвост, а синтез хвоста и женских бедер (впрочем, это Алисе тоже не нравилось).
Бабник Мадсен трудился над закраской морского змея, выведенного Оле на коже другого клиента, шведа. Змей, судя по всему, был морской удав - он душил сердце, которое грозило лопнуть.
Сама же Алиса завершала свою фирменную татуировку - иерихонскую розу. Это была неземной красоты работа, и пребольшая - закрывала всю левую сторону груди юного клиента. На Алисин взгляд, тот был слишком молод, чтобы знать, что такое на самом деле иерихонская роза. Джек, разумеется, был совсем еще ребенок, и ему просто нельзя было про это рассказывать. Мама объяснила ему, что это особая роза - в ней кое-что спрятано в лепестках.
- В этой розе кроется тайна, - сказала Джеку Алиса.
Кроется в этом цветке другой цветок - женский; если внимательно смотреть на иерихонскую розу и знать, что ищешь, в лепестках обнаружится влагалище. Как Джек узнал позднее, чем качественнее сделана работа, тем тяжелее влагалище заметить, - но если работа на самом деле мастерская, то как только ты влагалище нашел, оторвать от него взгляд совершенно невозможно.
Стало быть, одновременно жужжали три тату-машины, так что в салоне было довольно шумно - добавим сюда радио и стоны юноши, на котором расцветала роза. Алиса его предупредила, что татуировка на ребрах - болезненная, боль пронизывает весь бок и плечо.
Но когда мама произнесла "не может же он быть без работы", Джеку показалось, что электричество выключилось; даже радио замолчало.
Как так получилось, что три татуировщика, не подав друг другу никакого сигнала, отпустили педали своих машин? Так или иначе, машины заглохли, ток чернил остановился, боль развеялась. Старик-матрос вышел из комы и стал разглядывать незаконченную русалку у себя на бицепсе. Швед, которому раскрашивали змея, душащего сердце, - которое, конечно, располагалось прямо над его настоящим сердцем - вопросительно глянул на Ларса. Стонущий юноша задержал дыхание - как там, скоро ли конец его мучениям, скоро ли расцветет иерихонская роза?
Тут снова заиграло радио. Джек узнал рождественскую песенку - датский язык его не смутил. Ответа на вопрос Алисы так и не прозвучало. Она повторила:
- Уильям должен где-то играть на органе. Не может же он быть без работы.
- У него была работа, - ответил Татуоле, сделав ударение на "была".
Джек подумал было, что они с мамой снова опоздали, но совсем запутался, когда мама ничем не выразила разочарования и снова включила тату-машину, продолжив укутывать половые губы в лепестках розы. Юноша снова застонал, старик-матрос снова закрыл глаза (он никуда не спешил), обреченный на закраску Ларс вернулся оказывать змею помощь в удушении сердца.
По стенам у Татуоле висели шаблоны и рисунки. На жаргоне татуировщиков такие наборы назывались "блестки". Джек занялся разглядыванием "блесток", а Оле повел рассказ о беглом папе. Тут-то Джек и отвлекся.
- Он играл на органе в Кастелькиркен, - сказал Оле. - Правда, он там был не главный.
- Помощник органиста, надо полагать, - поддакнула Алиса.
- Типа подмастерья, - вставил Ларс.
- Ну да, но он был хорош, - продолжил Татуоле. - Я никогда не слышал, как он играет, но я слышал, как люди говорили, что слышали его и что музыкант он великолепный.
- Кстати, и бабник порядочный, как я слыхал... - начал было Ларс.
- Не надо при Джеке, - напомнила ему Алиса.
Джек тем временем заинтересовался той частью "блесток", которую у Татуоле называли "Грехопадение". Здесь висели татуировки, изображавшие различные способы, какими мужчины опускаются на дно, - игральные кости, алкоголь и женщины. Мальчику больше всего нравился бокал для мартини, в котором плавала женская грудь, сосок торчал из мартини, словно оливка, а в соседнем бокале таким же образом плавала голая женская задница. На дне бокала вместо кусочков льда лежали две игральные кости.
У Джековой мамы была и собственная шикарная татуировка на ту же тему - обнаженная женщина, как обычно, спиной, пила вино из полупустой бутылки, а в другой руке, обращенной ладонью к зрителю, лежали две игральные кости.
- Ага, значит, в Кастелькиркен возникли проблемы? - спросила Алиса.
Бабник Мадсен завистливо закивал.
- Не надо при Джеке, - сказал Татуоле.
- Понятно, - сказала Алиса.
- Не хористка, - продолжил Оле. - Прихожанка.
- Юная жена военного, - сказал Бабник Ларс, но, наверное, Джек неправильно его расслышал; он все так же зачарованно смотрел на сосок, торчащий из мартини, словно перед ним была не картинка, а кино, и не заметил, как Алиса бросила на Ларса взгляд все с тем же значением "не надо при Джеке".
- Так, значит, он уехал? - спросила Алиса.
- Я бы на твоем месте в церкви спросил, - ответил Оле.
- Полагаю, ты не знаешь, куда он уехал, - продолжила Алиса.
- Говорят, что в Стокгольм, но я не знаю, - ответил Оле.
Тут Ларс как раз закончил татуировать своего шведа.
- Ну, в Стокгольме ему хорошей татуировки не сделать. Видите, вот наш швед - живое доказательство, что оттуда ездят за татуировками к нам. - Ларс глянул на клиента. - Разве не так?
Швед задрал брючину на левой ноге:
- Вот это мне сделали в Стокгольме.
На икре красовалась весьма качественная татуировка - иной сказал бы, что это работа Оле или Дочурки Алисы: роза с воткнутым в нее кинжалом с изукрашенной резьбой золоченой и зеленой рукоятью; края лепестков и лезвия кинжала были окрашены в оранжевый цвет, вокруг розы и кинжала извивалась змея, выкрашенная в зеленый и красный. Судя по всему, швед был большой любитель змей.
По маминому лицу Джек сразу понял, что татуировка произвела на нее сильнейшее впечатление; даже Татуоле признал, что работа мастерская, а Ларс Мадсен просто сидел открыв рот, то ли от зависти, то ли от радости - не иначе ему привиделись большие прибыли в семейном рыбном бизнесе.
- Это Док Форест, - сказал швед.
- И где у него салон? - спросил Оле.
- Я думал, в Стокгольме салонов вообще нет! - воскликнул Ларс.
- Док работает у себя дома, - ответил швед.
Джек знал, что в их списке Стокгольм не значится.
Алиса тем временем осторожно бинтовала измученного юношу. Он хотел, чтобы роза располагалась именно на ребрах - тогда при вдохе и выходе лепестки будут шевелиться.