И все же после каждой тренировки, первым делом бежал в ее маленькую квартирку, пропитанную запахами старой мебели и абхазских мандаринов, продающихся за соседним углом.
С Алькой было очень просто. Она не нагружала сложностями, много смеялась и мало думала. Когда я был рядом с ней, мне казалось, что на свете вообще не существует проблем. Разве что маленькие недоразумения, которые легко решались.
- Представляешь! - возмущалась Алька, и ее круглые щечки краснели от негодования. - Есть ненормальные, которые готовы наложить на себя руки! Какая неслыханная наглость! Ему разрешено каждый день просыпаться, бесплатно наблюдать снег за окном, любоваться солнцем, слышать чириканье воробьев. А он, видите ли, ничего этого не хочет. Видите ли, устал от всего! Как все-таки испорчены люди! Вот ты хоть раз встречал животное, готовое добровольно уйти из жизни?
- Встречал, Алька, - улыбался я. - Лебеди, например.
- Ну, лебеди это другое, - не сдавалась Алька. - Там любовь настоящая. И они лишь этой любовью живут. А люди живут многим-многим другим. У людей гораздо больше прав на жизнь. А они этими правами не пользуются. Вон, я сегодня прочитала, как один выбросился из окна, с девятого этажа, между прочим. И причин у него не было никаких! И жена не ушла. И на работе повышение. Недавно из кругосветного путешествия вернулся. И шикарную дачу недавно приобрел. Все отлично!
- Может, поэтому и выбросился?
Алька подозрительно на меня покосилась.
- А ты прав, хоккеист, может быть. Если бы он оказался на моем месте, у него и мысли такой бы не возникло. Слишком много бы пришлось доказывать в этой жизни. А ему, похоже, доказывать уже было нечего. Вот сейчас такой шанс и представится.
- Где, там? - я показал пальцем вверх, где должно быть небо.
- Да нет, здесь. Судьба оказалась мудрее его. Представляешь, с девятого этажа - и не разбился. За дерево зацепился. Но все равно здорово поранился. Похоже, уже не поднимется. Вот теперь и придется бороться за жизнь. И жена может уйти, и работы никакой не будет, и путешествие не светит, и дача уже не нужна. Знаешь, легко умереть тоже дано не каждому. Наверное, нужны причины.
Я крепко прижимал Алькину голову к своей груди. Целовал ее в ухо и шептал.
- Не знаю, Алька, не знаю. Во всяком случае, я умирать не собираюсь. Я очень люблю жизнь, просто не люблю жизненные обстоятельства. А они зачастую на моей стороне. У меня нет причин умирать.
- У меня тоже, хоккеист, а жизненные обстоятельства я принимаю, хоть они играют на другой стороне. Наверное, на твоей, хоккеист. Пусть будет так, пусть будет… - Алька в ответ целовала меня. С большой страстью, хотя ни о страсти, ни о любви мы никогда не говорили. Мы понимали, что по всей логике вещей, это просто невозможно. Поэтому для нас все было просто.
На следующий вечер я прятался за поворотом, ожидая, когда Алька наконец-то расторгуется мандаринами. Был сильный мороз, в темноте кружили большие ватные хлопья снега. Я подпрыгивал от холода на месте, проклиная любителей мандарин. Их, похоже, было не мало. И мороз их не пугал. Как и Альку. До меня доносился ее веселый, бодрый голос.
- Приходите еще! Мои мандарины самые лучшие.
- Спасибо, девушка.
- У вас так приятно покупать, не то что за соседним углом.
- И не обсчитываете.
- И гнилых не подсовываете.
Я решительно завернул за угол. Я изрядно замерз и уже собирался разогнать этих ярых поклонников мандарин и продавщицы. Как вдруг услышал визгливый голос, показавшийся мне знакомым. И в ответ - Алькин возмущенный крик. Похоже, не все любили Альку, в отличие от мандарин. Разгоралась потасовка, но я был уверен, что Алька в ней непременно выиграет. Я вплотную приблизился к очереди.
Алькина шапка ушанка сбилась на затылок. Ее круглое личико пылало от негодования. И пухлые губы дрожали.
- Я? - Алька сжала кулачки. - Я вас обсчитала? Да как вы смеете! Я в жизни никого не обсчитывала! Скорее меня…
Я уже было рванул к девушке на помощь, как знакомый властный голос тут же меня остановил.
- Да! Обсчитала! И я это при всех заявляю! И не исключено, что подам жалобу!
Моя мама. В новой дубленке с беличьим воротником, привезенной из Голландии ее другом, стояла напротив Альки и, сощурив свои красивые раскосые глаза, вызывающе смотрела на нее. Я уже было решил смыться от греха подальше, как вдруг одновременно и она, и Алька заметили меня.
- Виталенька, сынок! - Воскликнула мама, всплеснув своими ухоженными руками. - Ну, как тебе эта нахалка! Мало того, что она обсчитывает, так еще при всех оскорбляет!
- Это я оскорбляю! - Алька подперла руки в боки и фыркнула. - Да я слова дурного не сказала!
- А вы других слов не знаете, кроме дурных. Тоже мне! Воспитание! Ужас! Какая-то продавщица с тремя классами образования! Вы себя хоть в зеркале видели! К тому же от вас разит водкой!
- Ах ты… - Алька надула щеки, и подалась вперед, через прилавок. - Ах ты…
Очередь заметно поредела. Мандарины любили все, но не за такую цену. Мама судорожно схватила меня за локоть.
- Видишь, сынок.
- Не смейте оскорблять мою маму, - пробубнил я и опустил взгляд.
Алька неожиданно расхохоталась во весь голос. Ее шапка упала в снег. Ее золотистые волосы мягкими волнами рассыпались по плечам. Она хохотала мне в лицо, запрокинув руки за голову. Затем вытащила из кармана деньги и бросила их нам. И купюры закружились на ветру вместе со снежинками.
- Ловите их! - крикнула нам Алька. - Это вся выручка! Я не бедная! А вам, наверняка, пригодятся! На воспитание!
Из-за угла выскочил Мишка и свирепо залаял на меня и маму. Мы попятились. Мама потащила меня к дому. Мишка громче и громче лаял нам вслед. Он единственный не любил мандарины. И он единственный любил Альку больше всех на свете и единственный сумел ее защитить.
Дома мама ловко чистила ярко оранжевые мандарины. Один протянула мне. Я отказался. Мама бросила дольку в рот и поморщилась.
- Фу, подсовывают всякую гадость! Ну и кислятина.
Я прекрасно знал, что мама бесстыдно лжет. Я не раз лакомился сладкими, сочными абхазскими мандаринами.
- Нужно покупать фрукты только в супермаркете! Именно! И нигде больше! - категорично заключила мама. - Ты согласен, сынок? В нашем положении не стоит опускаться до уличных торговок. Это неприлично! А мы с тобой вполне приличные люди. И даже более того. Кстати, а как твоя девушка поживает, ну та, из очень хорошей семьи? Ты к ней сегодня не пойдешь?
Я маме ничего не ответил. И закрылся в своей комнате. К Альке в этот вечер я не пошел.
А на следующий день осмелился лишь на звонок.
- Знаешь, хоккеист, не нужно нам с тобой больше встречаться, - весело ответила Алька в трубку. - Хоккеист и торговка… Нет, не звучит, пожалуй.
И - короткие отрывистые гудки.
Тогда я впервые осознал, насколько мне плохо без Альки. И чуть-чуть обиделся, что она, оказывается, может легко со мной расстаться. Этим же вечером я целовал ее пышные золотистые волосы и шептал:
- Не бросай меня, Алька, не бросай.
- Но ты хоть, хоккеист, веришь, что я твою маму не обсчитала?
- Еще не родился тот человек, кто способен на это. Мою маму ни в чем не обсчитаешь.
С Алькой мы встречались почти каждый день до моей поездки на решающий матч Евротура в Стокгольм. Это были, пожалуй, самые счастливые и веселые встречи. И я уже ни на секунду не сомневался, что влюблен по уши. Алька отвечала мне той же любовью. Хотя о любви говорила меньше, чем я. Она не любила лишних слов о любви. Хотя о посторонних вещах болтала легко и без умолку. Мне это нравилось. С ней было настолько надежно, что не хотелось думать о ненадежности жизни. Все мои проблемы Алька решала на словах, и проблемы, как ни парадоксально, действительно легко решались.
- Представляешь, Алька, тренер заявил, что я сноб. И это меня может погубить.
Алька прижималась всем телом ко мне и горячо дышала в лицо.
- А ты не будь снобом, хоккеист. Ведь со мной ты не сноб. И ничто тебя не погубит.
- А Шмырев и вовсе обозвал меня жлобом. Наверное, от зависти.
- Жлобам не завидуют. Со мной ты не жлоб. И со своим Шмыревым не будь им.
Мне и впрямь казалось, что с Алькой я становлюсь лучше. Потому и старался как можно реже видится с мамой.
Это был наш последний вечер перед поездкой в Стокгольм. Снег прямо валил на наши головы. Метель сбивала с ног. Я приподнял воротник алькиной фуфайки и потуже завязал старенький махеровый шарф на ее шее.
- Знаешь, Алька, я женюсь на тебе, - мои слова перехватил ветер и унес в неизвестную даль вместе со снегом.
- Что-что? - закричала Алька, сделав вид, что не услышала.
- А вот так! Возьму и женюсь! - еще громче закричал я. И в ответ загудел ветер.
- Не слышу, хоккеист! - в ответ закричала Алька, вновь притворившись, что не услышала.
- Вот женюсь и все! - уже орал во все горло я. - Вернусь и женюсь!
- А я не слышу! - смеялась мне в лицо Алька, придерживая шапку-ушанку двумя руками.
Я безжалостно содрал шапку с ее головы, бросил в сугроб. Золотистые волосы девушки рассыпались по меховому воротнику. Я осторожно приподнял один локон над ухом и еле слышно зашептал прямо в ухо.
- Выйдешь за меня замуж, Алька?
- Ты бросаешь слова на ветер, хоккеист.
Ветер и впрямь разошелся не на шутку. Мы еле держались на ногах.
Я схватил Альку в охапку, и мы укрылись в подъезде.
- Здесь нет ветра, Алька. Ты выйдешь за меня замуж?
- А ты вернешься ко мне, хоккеист?
- Хоккеисты слов на ветер не бросают. Я не просто вернусь, я завалю тебя кучей подарков. Что тебе привезти, Алька?