Между тем минуло время, назначенное для встречи с вельветовой девушкой, но мы были так настроены на девушку в белом, что даже не встали с лавки.
А время шло.
-- Послушай, Мартин, -- сказал я наконец. -- Мне кажется, она не придет.
-- Как ты это объяснишь? Ведь она внимала нам, как божеству.
-- Да, -- сказал я, -- и в этом наша беда. Она нам чересчур поверила!
-- А ты чего хотел -- чтоб не поверила?
-- Так было бы лучше. Чрезмерная вера -- наихудший союзник. -- Эта мысль меня увлекла. -- Когда веришь во что-то буквально, свою веру приводишь к абсурду. Скажем, сторонники определенной политики никогда не принимают всерьез ее софизмы, но лишь практические цели за ними. Ведь политическая фразеология и софизмы -- не для того, чтоб им верили. Они скорее служат чем-то вроде отговорок -- на основе общей договоренности. Сумасшедшие, которые принимают их всерьез, рано или поздно находят в них противоречия, начинают бунтовать и рано или поздно кончают как еретики и отступники. Нет, излишняя вера никогда не приводит ни к чему доброму -- и не только в политических и религиозных системах, но и в нашей, с помощью которой мы хотели завоевать эту девочку.
-- Я что-то перестаю тебя понимать, -- сказал Мартин.
-- Все очень просто: для этой девушки мы -- всего лишь два важных и уважаемых господина, а она, как воспитанный ребенок, который уступает в трамвае место старшим, хотела нам угодить.
-- Так почему же не угодила?
-- Потому что слишком поверила. Отдала маме салат и сразу же восторженно рассказала о нас: об историческом фильме, об этрусках в Чехии, и мама...
-- Да, остальное понятно... -- прервал меня Мартин и встал со скамейки.
Предательство
Солнце тем временем уже медленно опускалось на крыши местечка, слегка похолодало, и нам стало грустно. Мы заглянули еще раз на всякий случай в кафе-самообслугу -- не ждет ли нас там каким-то чудом девушка в вельвете. Там ее, конечно, не оказалось. Была уже половина седьмого. Мы подошли к нашей машине и вдруг почувствовали, будто нас двоих изгнали из чужого местечка со всеми его радостями. Мы решили, что нам ничего не остается, как только укрыться на экстерриториальной почве своего автомобиля.
-- Послушай! -- обратился ко мне Мартин в машине. -- Брось ты это похоронное настроение! Для этого нет никаких оснований: самое главное еще впереди!
Я хотел напомнить ему, что на это главное у нас всего-то час времени из-за Иринки и ее жолика, но промолчал.
-- В конце концов, -- продолжал Мартин, -- день был удачный: "регистраж" этой девицы из Траплиц, "контактаж" вельветовой барышни, -- ведь они теперь у нас в руках, стоит только приехать сюда еще раз.
Я не возражал. Да, "регистраж" и "контактаж" были выполнены превосходно. С этим полный порядок. Но я подумал в этот момент, что Мартин в последнее время, кроме бесчисленных регистражей и контактажей, ни к чему более основательному не пришел.
Я посмотрел на Мартина. В его глазах светилась та же обычная жажда, и я почувствовал, что люблю его -- как и то знамя, под которым он всю жизнь марширует, знамя вечной погони за женщинами.
Через некоторое время он сказал:
-- Уже семь часов.
Мы подъехали к лечебнице и остановились метрах в десяти от ворот, чтобы видеть в зеркале заднего вида всех выходящих.
Я продолжал размышлять о знамени. И о том, что в этой погоне за женщинами год от года все меньше женщин и все больше самой погони. При условии заведомой тщетности можно ведь каждый день преследовать какое угодно количество женщин и таким образом превратить погоню в абсолютную. Да: Мартин оказывается в ситуации абсолютной погони.
Мы подождали еще пять минут. Девушек не было.
Ни в малейшей степени меня это не беспокоило. Даже безразлично, придут они или не придут.