Герцог сказал ему: "Поди сюда и докажи мне, что ты не виновен, да объясни, что это ты придумал, зачем ты в лошадиной шкуре стоишь?".
Уленшпигель вышел вперед и отвечал: "Милосердный и высокородный князь, я опасаюсь вашей немилости и страх как боюсь за себя, но я всю жизнь слышал, что каждый может вкушать мир среди собственных четырех столбов". Герцог рассмеялся и сказал: "Так ты что же, собираешься из моей страны убраться?". Уленшпигель ответил: "Милостивейший государь, это как ваша княжеская милость хочет". Герцог поскакал от него со словами: "Оставайся там, где ты есть". Тут Уленшпигель проворно выпрыгнул из лошадиного остова и сказал, обращаясь к своей мертвой лошади: "Спасибо тебе, лошадка, ты помогла мне и спасла мне жизнь, вернув впридачу милость государя. Отныне покойся здесь. Тебя сожрет воронье – это лучше, чем если б склевали меня".
И он отправился в путь на своих двоих.
XXVI История рассказывает, как Уленшпигель купил у одного крестьянина немного его земли, насыпал в тачку и сел в нее
После этого Уленшпигель снова явился в Люнебургскую землю, пошел в одну деревню близ Целя и стал ждать, когда герцог снова поедет в Цель. Тут увидел он крестьянина, пашущего поле. Уленшпигель к этому времени уже приобрел новую лошадь и двуколку. Он подъехал к крестьянину и спросил, чье это поле он обрабатывает. Крестьянин сказал: "Это мое поле, я его получил по наследству". Тогда Уленшпигель спросил, сколько ему заплатить за полную повозку земли с этого поля. Крестьянин ответил: "За это я возьму шиллинг". Уленшпигель дал ему пфенниг серебром и набрал полную повозку земли с поля, забрался на нее и покатил прямо к Цельскому замку, что на реке Эллер.
Как только герцог выехал верхом, он увидел Уленшпигеля, сидящего в своей двуколке по плечи в земле.
Герцог сказал: "Уленшпигель, я тебе запретил появляться на моих землях под страхом повешения, если я тут тебя найду". Уленшпигель ответил: "Милостивый государь, я не на вашей земле, я на своей земле сижу. Я купил ее за серебряный пфенниг. Я купил ее у крестьянина, который сказал мне, что это его наследственный надел".
Герцог сказал: "Уезжай со своей землей с моей земли и больше не возвращайся, не то я велю тебя вместе с лошадью и повозкой повесить".
Когда Уленшпигель вылез из повозки, прыгнул на лошадь и поскакал из Люнебурга, а повозку оставил стоять перед замком. Там у моста и сейчас еще лежит Уленшпигелева земля.
XXVII История рассказывает, как Уленшпигель рисовал ландграфа гессенского и сказал ему, что тот, кто рожден вне законного брака, не может увидеть его картину
Удивительные вещи вытворял Уленшпигель в Гессене. Когда он, странствуя, исходил всю Саксонскую землю вдоль и поперек, то так прославился своим озорством, что уже не мог там безопасно находиться. Тогда он подался в Гессенские края и пришел в Марбург, ко двору ландграфа. Государь спросил, что он умеет. Уленшпигель и сказал так: "Милостивейший государь, я служитель искусства". Ландграф обрадовался, так как думал, что перед ним искусник, знаток алхимии, чему сам ландграф отдавал много труда, и спросил Уленшпигеля, не алхимик ли он.
Уленшпигель сказал: "Нет, милостивейший государь, я живописец, равного которому не найдется ни в какой из многих стран, ибо моя работа превосходит все остальные".
Ландграф сказал: "Покажи нам что-нибудь". Уленшпигель ему ответил: "Повинуюсь, милостивейший государь". У него было несколько картин, купленных во Фландрии. Он вытащил их из своего мешка и показал графу. Они ему так понравились, что граф сказал: "Любезный мастер, что вы возьмете за то, чтобы расписать наш зал картинами, изображающими родословную маркграфов Гессенских и как они породнились с королями Венгрии и другими князьями и господами и что еще дальше происходило. Пусть это будет самая дорогая живопись".
Уленшпигель ответил: "Милостивейший государь, то, что ваша милость мне заказывает, будет стоить добрых четыреста гульденов". Маркграф сказал: "Мастер, вы только сделайте нам это получше, а за ценой мы не постоим".
Уленшпигель согласился взять заказ, но только с тем, чтобы ландграф выдал ему сто гульденов на покупку красок и наем подмастерьев. Когда же Уленшпигель с тремя подручными собрался приступить к делу, он поставил графу условие: никто, пока он работает, не должен входить в зал, кроме его помощников, дабы не чинить помех искусству. И это граф ему обещал.
А Уленшпигель сговорился со своими подмастерьями, чтобы они молчали и все предоставили делать ему. Им не придется работать, но свое жалование они получат сполна. Их самый большой труд будет игра в шахматы. Подмастерья поняли, что они, палец о палец не ударив, получат вознаграждение. Так прошла неделя, другая, и тут граф пожелал узнать, что поделывает мастер со своими товарищами и получится ли роспись настолько же хороша, как виденные им образцы. И он сказал Уленшпигелю: "Ах, любезный мастер, нам очень хотелось бы видеть вашу работу, мы желаем пройти с вами в зал и взглянуть на ваши картины". Уленшпигель сказал: "Повинуюсь, милостивейший государь. Но сначала я хочу вашей милости сказать: тот, кто с вами пойдет посмотреть на картины, не сможет увидеть мою живопись, если он не рожден честь по чести в законном браке".
Ландграф сказал: "Мастер, вот это было бы здорово!". И вот они пошли в зал. А там на стене, которую надо было расписать, Уленшпигель растянул длинное полотно. Он немного отдернул эту завесу и, указывая белой палочкой на стену, заговорил так: "Взгляните, милостивейший государь, вот этот муж – первый ландграф Гессенский из римского рода Колонна. Он взял себе в супруги и государыни герцогиню Баварскую, дочь кроткого Юстиниана, который потом стал императором. Взгляните, милостивейший государь: от него родился Адольф, Адольф родил Вильгельма Черного, Вильгельм родил Людовика Благочестивого и так далее, вплоть до вашей княжеской милости. Я уверен, что никто не может охаять мою работу, так искусно она исполнена и так хороши ее краски!".
Но ландграф ничего не видел, кроме белой стены, и сказал про себя: "Пусть я шлюхин сын буду, а так-таки ничего не вижу, кроме белой стены". Однако он сказал (приличия ради): "Любезный мастер, нам все это очень понравилось, но у нас нет достаточно познаний, чтобы оценивать это", – и вышел из зала.
Как только хитрый ландграф пришел к своей супруге, она его спросила: "Ах, государь, что же рисует ваш свободный художник? Ведь вы это видели. Как понравилась вам его работа? Я плохо верю в него, он похож на плута".
Государь сказал: "Милая супруга, мне его работа изрядно понравилась, он делает ее на совесть".
"Милостивейший государь, – сказала она, – нельзя ли и нам поглядеть?" – "Можно, если мастер не против".
Тогда она велела позвать Уленшпигеля и пожелала тоже осмотреть его картины. Уленшпигель сказал ей точно так же, как государю: незаконнорожденный не может увидеть его работу. И вот графиня пошла в зал с восьмью фрейлинами и своей шутихой. Уленшпигель опять отодвинул полотно и объяснил госпоже родословную ландграфов, указывая на стенке кусок за куском. Но графиня с ее девицами как воды в рот набрали – никто не хвалил и не хулил картину. Каждой из них горько было, что она незаконнорожденная по вине отца или матери.
Под конец дурочка встала и сказала: "Милый мастер, пусть меня хоть всю жизнь кличут шлюхиной дочерью, я не вижу картин".
Уленшпигель тут подумал: "Плохо для меня будет, коли дураки начнут правду говорить, тогда мне действительно придется скитаться". И он поднял шутиху на смех.