Мы останавливаемся перед двумя камнями, на которых набиты странные рисунки: на левом какие-то люди, много тощих людей, несут на поднятых вверх руках какой-то ящик, и из него вверх вырывается пламя; а на правом - другие фигурки, толстеньких коротышек внутри какого-то круга идут они друг за дружкой, головами к центру, и в центре шестипалая лапа сжимает сияющий глаз!
Остроухая что-то отрывистое произносит и оба камня соединяются светящейся паутиной. Тонкие ее нити дрожат, наливаются синим и красным, покрывается мелкой рябью, как водяное прозрачное зеркало, по ней бегут круги, а Сида тянет в нее свою руку. Светящееся зеркало брызжет изгибающимися искрами, я чувствую исходящий от него в моем направлении жар, оно будто предупреждает: "держись от меня подальше, сожгу!" Я вижу, как исчезает в этой паутине ее ладошка, она оборачивается, улыбается мне, отчего я едва не лишаюсь чувств. Она отворачивается, медленно поднимает ногу и резко дергает меня за собой!
Какое-то время я жду ожога, но ничего не происходит. Мы проходим через пленку так легко, словно и нет ничего на нашем пути. Я даже не успеваю зажмуриться, как оказываюсь под фиолетовым небом с парой ярких светящихся точек на нем. Кругом - обширная поляна, на ней трава, ровная, густая, едва на вершок от земли отросшая. Колышется под легким ветерком. В центре поляны - кривое дерево с двенадцатью стволами, соединяющихся в один где-то на высоте шести человеческих ростов. У него могучая крона со здоровенными листьями, размером с хороший щит. У каждого из стволов стоит по такой же девчонке, только росту они огромного. Выше меня на пару голов - точно! Тощие, длинные, нескладные и от этого почему-то очень волнительные.
- Прощай, Одошка, - бормочу себе под нос. - Сейчас-то тебе и придет крышка. Напьются твоей кровищи сучки! Допьяна!
- Сид Беернис, - радостно сообщает мне проводница. - Мама, мама, мама! Ждать! Эй!
Она еще что-то лопочет и бежит к одному из этих существ, а когда оказывается рядом, исчезает и ее смех слышится сверху, из густой кроны необычного дерева.
И я понимаю, что за мной посылали ребенка - очень маленького.
Одна из Сид отрывается от ствола и плавно скользит ко мне - я даже не вижу ее шагов, она будто плывет по траве. Я стараюсь не смотреть ей в глаза, потому что очень уж боязно стать жертвой ее замораживающего взгляда. Я будто бы боюсь пропустить скорый миг собственной смерти и старательно отвожу глаза в сторону.
- Здравствуй, путник! - говорит мне Остроухая, подобравшаяся очень близко, я даже чувствую исходящее от нее слабое тепло. - Не бойся, мы не станем делать тебе плохо. Нам нужны только твои слова. Смотри на меня и не бойся.
Лучше бы она молчала! Нет у меня сил противиться ее приказу, поворачиваю голову. Чувствую, как по ноге течет что-то теплое, но посмотреть не могу - взгляд буквально прикован к ее лицу, не оторваться.
- Не бойся!
Как она себе это мыслит? Как можно не бояться Туату? Они же нас выпивают! Как стакан молока. Интересно, могла бы не бояться овца, окажись она в волчьей стае?
- Ты дрожишь, человек, но не бойся, - продолжает она свою песню. - Ты уйдешь отсюда сам.
Вот уж во что трудно поверить. И не успокаивают ее слова ничуть.
Она протягивает свою тонкую руку к моему лицу, приподнимает голову за подбородок, и я чувствую кожей мертвенный прохладу ее длинных пальцев. Сама чуть теплая, а руки совсем холодные. Она склоняется, буравя расширившимися зрачками мои глаза. Ее губы что-то шепчут. Она не похожа на человеческих женщин. Она - словно тот образ, по которому Святые Духи лепили женщин. И как любой образ, она неизмеримо глубже и необъяснимее, чем самая лучшая из копий. Она на самом деле прекрасна. Так прекрасна, что страх меня отпускает. Я размякаю и начинаю улыбаться ей как дурак.
- Скажи мне, человек, ты был в городе, когда убили одну из нас?
Я не могу ей врать - так глубоко в меня проникают ее голос и ее взор, что солгать им нет никаких сил, я могу говорить только правду:
- Да, Туату.
Боюсь, что никто из горожан не может знать, что одна из Сидов мертва. Во всяком случае, на рынке об этом не говорили. А если не говорили на рынке, то, значит, не говорили нигде. И только тот, кто видел ее смерть своими глазами, может ответить утвердительно на заданный вопрос.
- Ты знаешь наше Древнее Имя? - в голосе нет интереса, скорее легкое удивление.
- Да, Туату.
- Занятно. Расскажи мне, что ты слышал об убийстве?
- Ничего, Туату.
- Называй меня Хине-Нуи, человек. Или Беернис. Кто убил старшую из Сида Баан-ва? Ты знаешь?
- Клиодну убил Карел, Хине-Нуи.
- Карел - человек?
- Человек, Хине-Нуи.
Она задумывается. Мне кажется, что она задумывается, но что происходит на самом деле - я не могу определить. Она изучающее смотрит на меня, и это продолжается долго, мне кажется, что миновала вечность.
- Ты знаешь, как человек убил Клиодну? - в ее голосе появляется какой-то едва различимый присвист, а морок, наведенный на меня, становится прозрачнее, я как будто освобождаюсь от связывающих меня пут, но все еще остаюсь полностью в ее воле.
- Серебряным клинком и солнцем, - говорю сущую правду, и произносить ее легко, каждое слово правды, сказанное перед Беернис, делает меня счастливым.
- Кто еще среди людей знает, как убить Туату?
Я вспоминаю, не сболтнул ли кому-нибудь нечаянно, но за последние дни мне не пришлось вести доверительные беседы ни с одним человеком.
- Никто, Хине-Нуи.
Она опять внимательно смотрит на меня, обходит вокруг, я слышу шуршание ее одеяния.
- Дай мне маску, человек, - и снова я не могу противиться, протягиваю ей кусочек странного материала, который так и не смог выбросить.
- Ты тоже убивал ее, - это не вопрос, это утверждение.
Она обо всем догадалась, почувствовала, увидела, наколдовала! Я едва не падаю наземь от сковавшего ноги и руки ужаса, и только внезапная догадка о том, что она почему-то не стремится отомстить, оставляет меня в сознании.
Она отходит, скользит, отплывает в сторону странного дерева - к таким же Туату, ждущим ее возвращения. В опущенной вдоль тела руке трепещет маска Клиодны.
Беспомощно озираюсь вокруг в поисках выхода, но его нет. Слезы готовы брызнуть из глаз от осознания собственной беспомощности, я понимаю, что по собственной воле мне из Сида не выбраться ни за что! И даже если Остроухие не станут меня жрать, я сам очень быстро здесь сдохну от голода.
Но Беернис быстро возвращается:
- Человек, ты поведешь одного из нас в свой мир, будешь служить и сделаешь то, что понадобится.
Вот это новости! Я уже несколько дней считаюсь самой искомой добычей во всем королевстве, я шарахаюсь от любой тени Анку или, не дайте Духи Святые, Сидов! И вдруг: "поведешь одного из нас!" Что-то не ладно в этом мире, как-то не складывается общая картинка. Разве не должны они, узнав, что я убивал одну из них, тут же меня и сожрать? И никто не требует от меня согласия. Но ведь и я не спрашивал благоволения дворовых собак, когда брал их с собою в лес за грибами?
К нам подбирается еще один представитель Сида. Он еще не так велик ростом как Хине-Нуи, но и не маленький ребенок, как та девчонка, что затащила меня сюда. Подросток, наверное, как и я. Черты лица имеют необыкновенную схожесть с Беернис, но как-то мягче, не столь явно выражены косточки над висками, и уши едва заострены. Волосы черные, как уголь, лицо светлое и прозрачные льдисто-голубые глаза на нем почему-то заставляют меня отвернуться и смотреть на нее искоса - невыносимо видеть перед собой это неожиданное сочетание. Не знай я, что за существо передо мною, принял бы его за уродливого человека, девушку. Странно: пока черты лица я связываю с Сидами - они прекрасны, но стоит вообразить их человеческими, как они становятся отталкивающими. Неожиданное открытие.
- Человек, это Хине-Тепу, она приведет тебя в Сид Динт и ты убьешь его главу Морриг. Потом ты будешь свободен.
- А вернее всего, мертв, - добавляю беззвучно.
- Или мертв, - говорит Беернис. Не знаю, услышала ли она мои слова, но ее поправка заставляет меня содрогнуться. - Ступайте!
Хине-Тепу тянет меня за руку и спустя мгновение мы оказываемся в полной темноте уже опустившейся на ущелье ночи. Где-то рядом фыркает Фея, вдалеке видны костры обоза, а я от неожиданности перехода громко вскрикиваю.
- Молчи, - впервые заговаривает со мной Хине-Тепу. - Молчи.
Но я не согласен молчать - это перед Беернис я робел, но теперь понял, что зачем-то им нужен. Почему это я должен убивать какую-то Морриг? У меня на будущее были совершенно другие планы. И если они сами ее пристукнуть не в силах, то, значит, мне есть, чем их прижать. У меня, как говорит Корнелий, "сильная переговорная позиция"! И значит - придется поторговаться. Просто дохнуть по чьей-то прихоти что-то совсем расхотелось. Особенно после того, как узнал, что и сам могу убить любого Анку или даже Туату! Главное - было бы чем.
- Почему это я должен молчать? - спрашиваю.
Хине-Тепу изображает из себя особу королевской крови - краешком тощей задницы усаживается на камень, спина прямая, словно внутри девчонки оглобля, отвернулась, смотрит на далекие костры, и молчит, дрянь такая!
- Эй, Остроухая!
Никто не называет так Сидов в глаза, но ей это, похоже, безразлично.
- Послушай меня, кровососка! Я никуда с тобой не поеду! Мне есть чем заняться.
Она смотрит на меня безразлично, как я сам бы смотрел на старый пустой комод.
- Тогда ты умрешь, человек. Сейчас или завтра. Скоро. Тот, кто убил Туату, не сможет спокойно жить на этой земле, если на его защите не стоят другие Туату. Понимаешь?