Визирь.
Медленно, аккуратно сложив записку пополам, потом ещё раз, Авинов спрятал её в нагрудный карман. Всё, ваше благородие, подумал он, шутки кончились. Пора докладывать его превосходительству. Или, может, сразу в контрразведку? Н-нет, пожалуй… Для начала сыщем "Степаныча". Зададим задачу полковнику Тимановскому! Есть такая обязанность у строевого офицера - перекладывать свои проблемы на вышестоящих…
Сунув свёртки огорчённой Диане и наскоро распрощавшись с барышнями ("Служба!"), Кирилл поспешил в город.
Марковцы разместились в казармах дворца Долма-бахчи, в коем ещё недавно вершил дела последний турецкий султан. Ныне тут слышалась русская речь, изредка перебиваемая английской и французской.
В расположение своей роты Авинов явился задумчив и хмур. Исаев, цепляя бороду заскорузлыми пальцами, встретил его последними известиями:
- Говорят, ваше-блародие, на север двигаем, вокруг всей ихней Европы. В Мурман!
- Да ну? - сказал Кирилл скучным голосом.
- Да-а! Чухну погоняем, а то обнаглела вконец. Едрёна-зелёна… И немаков тожить, и Петербурх возвернём…
Почуяв настроение штабс-капитана, ординарец спросил участливо:
- Никак с жёнкой полаялись, ваше-блародие?
- Хуже, Кузьмич, - вздохнул Кирилл. - Полковника не видел?
- Кажись, в собрание подались их превосходительство.
Кивнув, штабс-капитан повернулся уходить.
- А…
- Потом, Кузьмич, потом…
Офицерское собрание располагалось, можно сказать, рядом, поэтому пролётку Авинов не стал брать, отправился пешком. Состояние у Кирилла было подавленное, и ощущение замаранности не пропадало, усиливалось только. История, приключившаяся с ним, была дикая, дичайшая, а объяснить её штабс-капитан не мог, как ни пытался. И выбросить записки нельзя - улики всё ж таки… Скоро, скоро он сдаст обе гадкие, грязные бумажонки - и освободится! Вон, уже завиднелась колоннада Офицерского собрания…
- Капитана Юрковский? - услышал вдруг Кирилл.
Резко обернувшись, он увидел грека во всём длинном и широком, не по размеру, и в неизменной красной феске. Маленькие глазки по сторонам фантастического носа-тарана блестели бусинками, как у степного тарантула, прячась в тени мохнатых сросшихся бровей. Из курчавых зарослей выглядывали мокрые красные губы.
- Они говорити, сто вы цестный официр, - заторопился грек, - сто расписка не писати… И я - цестный контрабандист с Пересыпи…
Суетливо роясь в расписной торбе, он достал пару увесистых цилиндриков - это были царские червонцы, упакованные в синюю вощёную бумагу, на торцах запечатанные воском.
Приняв золото, взвешивая его в руке, Авинов раздумывал: сжать ли стопочки монет в ладонях, как свинчатки, да залепить этому греку с правой и с левой, или… Сообразить, что "или", ему не дали - из толпы вынырнули крепкие ребятишки в серых костюмчиках, но с явной военной выправкой и скрутили ему руки, согнули в три погибели, обыскали…
- Пустите! - выдохнул Кирилл.
Кто-то, не церемонясь, нагнул ему голову и впихнул на заднее сиденье "майбаха". Один крепыш там уже сидел, второй залез следом за Авиновым и прижал так, что ни вздохнуть ни охнуть.
- Что… происходит? - просипел штабс-капитан.
Третий здоровяк, усаживаясь на место рядом с водителем, косо глянул на него и бросил:
- В Ильдиз-Киоск.
Водитель кивнул, трогаясь, а Кирилл прикусил язык - в Ильдиз-Киоске обосновался Контрразведывательный пункт 1-го разряда, одно из щупалец могущественного Особого Совещания. Штабс-капитан едва не застонал от стыда. "Глупец! Дурак! Идиот! - вертелись мысли, как конфетти на сквозняке. - Зачем было брать золото?! Лучше бы тебе, кретину, в дерьмо вляпаться… Ха! Так ты и вляпался! По локоть! По шейку! С головой!"
Мягко покачиваясь на ухабах, "майбах" выехал на возвышенность Ольгу-Фламюр, подкатил ко дворцу, и Авинова вывели. Он молча подчинился, разумея, что этим верзилам бесполезно что-то объяснять и доказывать.
Боковым входом Кирилла сопроводили через длинную анфиладу комнат и зал в дворцовые подвалы, узниками коих бывали и паши, и даже султаны.
Паче чаяния, камера его оказалась сухой и чистой, без "романтичных" скелетов, прикованных ржавыми цепями к стене. Под мрачными сводами горела электролампочка, в свете которой увядали любые грёзы.
Оглушённый, униженный, Авинов плюхнулся на крепкий стул. Перед ним, за круглым столиком, сидел усатенький молодчик в зелёном военном мундире без погон. Скучая, он сжимал и разжимал пальцы рук, затянутых в кожаные перчатки.
Дождавшись, пока конвоиры выйдут вон, молодчик легко поднялся и подошёл ближе к Кириллу.
- Капитан Юрковский! - пропел он, ласково улыбаясь. - Какая приятная встреча!
Выпрямившись, штабс-капитан твёрдо сказал:
- Лично я не назвал бы её приятной. К тому же вы бредите. Меня зовут Кирилл Антонович Авинов. 1-го Офицерского полка Марковской дивизии штабс-капитан. Честь имею!
Усатенький не ответил. Он нанёс короткий, без замаха, удар Авинову в челюсть. В голове у Кирилла сыпанули звёздочки, но он скоро очнулся - уже не сидя на стуле, а лёжа на каменном полу.
- Виктор! Павлович! Юрковский! - приговаривал молодчик, всякий раз всаживая носок сапога в живот Авинову, по рёбрам, по печени, словно вдалбливая истины. - Капитан! Третьего офицерского! Дроздовской! Дивизии! Встать!
Кирилл перевалился на живот, заскрёб ногами, поднимаясь на четвереньки, и встал. Сил не было - выбили, но злости хватало. Он ударил своего мучителя с разворота, ногой в бок, а когда тот пошатнулся, устояв-таки, заехал ему прямым в челюсть. Молодчик отлетел, опрокидывая столик, но мгновенно вскочил - его тонкие губы прыгали, щёки горели, а в глазах стыло нетерпение.
- Ла-адно… - прожурчал он. - Ла-адно…
Присев, усатенький двинулся на Авинова, вытягивая руки и пошевеливая пальцами. Кирилл подхватил стул…
В этот момент щёлкнул запор двери, и в камеру вошёл сухопарый офицер лет тридцати пяти, с полковничьими погонами на узких, покатых плечах. Его костистое лицо дышало энергией, а внимательные, зоркие глаза выражали ум. Аккуратная бородка a la Николай Второй прятала за кудрецом острый, слабый подбородок.
- Выйдите, Микки, - холодно сказал он, - а вы оставьте в покое стул.
Усатенький Микки щёлкнул каблуками и покинул камеру. Авинов вернул стул на место, падая на сиденье. Полковник молча поднял столик, но усаживаться не стал. Сложив руки за спиной, он проговорил по-прежнему прохладно:
- Позвольте представиться: Сергей Николаевич Ряснянский, заведую Контрразведывательной частью при Особом Совещании. Заведую Контрразведывательной частью…
Водилась за ним такая привычка - повторять изречённое, словно эхо пуская.
- Рад сделать знакомство, - процедил штабс-капитан.
Ряснянский усмехнулся кончиками губ.
- Я не понимаю одного, - негромко сказал он, - к чему эти глупые детские выбрыки? Вас взяли с поличным, "Эфенди". И обе записки от "Визиря" были при вас - вы даже не потрудились их сжечь! Леонидаса, вашего грека-связника, мы схватили ещё на той неделе. Ещё на той неделе. Он и вывел на вас, когда передавал грязное золото - плату от ваших хозяев-большевиков. Признаться, щедрую плату…
- Чего вы от меня хотите? - устало выговорил Авинов, языком пробуя сочившуюся десну. Губу разбил, ублюдок, но зубы вроде целы…
- Сдайте нам "Визиря", Юрковский, и тогда я смогу похлопотать за вас, дабы обошлось без расстрела.
Кирилл вскочил, сжимая кулаки.
- Я никакой не Эфенди! - заорал он. - И не знаю я никакого Юрковского, чёрт бы вас подрал! Авинов я! Авинов! Ну не верите вы мне - спросите полковника Тимановского! Генерала Маркова! Да хоть самого Корнилова! Авинов я! Кирилл Антонович! Штабс-капитан 1-го Офицерского! Марковской дивизии! Понимаете вы или нет? Мар-ков-ской! А не Дроздовской! И шёл я не на встречу с вашим вонючим греком, а в Офицерское собрание, те самые писульки показать "Степанычу" хотел!
Прилив сил иссяк так же быстро, как и возник. Авинов рухнул обратно на стул, бормоча:
- А, идите вы все…
Сергей Николаевич постоял, помолчал - и вышел. Сухо щёлкнул замок. А Кирилл остался сидеть, тупо глядя перед собой. Мыслей почти что не осталось, а думы, ещё бродившие в голове, были черны, как патока. Только не сладкая - горькая.
Ощущая боль во всём теле, чуя все свои синяки и ссадины, Авинов пересел на топчан, застеленный солдатским одеялом. Господи…
Где-то там, за толстыми стенами дворца, - воля, жизнь, любовь… А он здесь. За что? Кириллу вдруг стало так жалко себя, что веки запекло горючими слезами. Узник Ильдиз-Киоска…