- А девку чернокнижника растянуть и четвертовать!
- Только потешимся с ней по первоначалу!
- Га-га-га!
Пьяным взбудораженным людом управлять просто. Пьяный взбудораженный люд хорошо разумеет громкий окрик, да ко времени брошенное глумливое словцо. А вот остановить возбужденную толпу нелегко. Остановить ее может разве что вид собственной крови. И чем крови той будет больше, тем лучше.
Живая стена боязливо, осторожно, но все же снова надвигалась на Бурцева.
Вид крови?.. Снова палить в воздух или под ноги - бессмысленно. Это будет демонстрация слабости. А слабость только раззадорит обозленных новгородцев. Стрелять на поражение? Нельзя. Свои же, русичи. С ними ведь бок о бок немца воевали! И что же, косить теперь их из немецкого же пулемета?!
Но и не стрелять нельзя. Если не остановить толпу сейчас на мосту - просочится зараза на Софийскую сторону, всколыхнет весь Великий Новгород. Когда-то, много лет... много лет тому вперед омоновское оцепление в Нижнем парке вышло навстречу бритоголовым скинам - вышло без оружия, уповая на одни лишь спецсредства и собственную крутизну. То была ошибка. Сейчас Бурцев мог ее повторить. А мог и не повторять.
Он поднял теплый ствол "MG-42":
- Да стойте же вы, дурни!
Дурни стоять не желали. Дурни шли. Лезли на пулемет. Хмурые, злые, рычащие, кричащие... Испуганные и от того еще более страшные.
- Смерть колдуну!
- Смерть бесерменам татарским и княжьим дружинникам!
- И женам их и детям!
- Долой князя!
Вот ведь гадство! Бурцев тряхнул пулеметом:
- Остановитесь! Одумайтесь, олухи царя небесного!
Он отступил. На шаг. На два...
Его больше не слушали и не слышали.
Он остановился:
- Сто-о-оять, говорю!
Никакой реакции...
Раздавят. Сначала его, потом остальных.
Палец чесался о спусковой крючок. Бурцев стиснул зубы. Жаль... Но иначе - никак. Вы уж простите, мужики новогородские, только Аделаидку я вам на растерзание не отдам.
Ох, палец чесался. И противостоять этому зуду никак невозможно. Что ж, по крайней мере, на мосту нет баб и детишек. А вот там - за спиной, за воротами детинца - есть.
Он ударил в толпу. Метров с десяти. Понизу, по ногам. Длинной-предлинной очередью. Пулемет заплясал, задергался в руках.
И снова крики, и снова вопли. Только громче, только истошнее, только страшнее, чем прежде. И словно гигантской косой полоснуло нетрезвых мужиков под коленки. Люди падали друг на друга беспомощными, орущими кулями. И цеплялись друг за друга. И валили друг друга. Много людей: новгородцы стояли плотно, и каждая выпущенная пуля валила по несколько человек зараз.
На черный грязный мост и в свинцовые воды Волхва брызнуло красным. Бурцев показал толпе ее кровь. И толпа шарахнулась прочь.
Остались только раненые - те, что не смогли встать и уйти. Десятка два с простреленными ногами корчилось на скользких досках. Слабо шевелились еще трое - сбитые в палочном бою. Проклятье! Были и убитые. Два. Нет, три... Нет, пять... Целых пять человек, падая, угодили под идущие понизу пули. Или пляшущий "MG-42" все же ударил чуть выше, чем рассчитывал Бурцев?
Полдесятка убитых. Двадцать раненых. Остальные калечили и убивали друг друга сами. Над Волховом царили паника. И давка... Новгородцы бежали с моста. Но плотная пробка копошащихся человеческих тел не пускала беглецов. Одни безумцы сбивали с ног и топтали других. И лезли по телам, по головам...
Воздух звенел от криков. Под напором людской массы рухнули ограждения. В воду новгородцы сыпались целыми гроздьями. И доплыть до берега суждено было не всем.
Сейчас, с ремнем фашистского пулемета на плече, Бурцев и сам чувствовал себя каким-то эсэсовцем с закатанными по локоть рукавами. А что? "MG-42" в руках, трупы под ногами, разбегающаяся в панике толпа. Сверхчеловек, мля! Бурцев швырнул пулемет на черные доски с красными потеками. Ну отчего?! Зачем так?! Почему иначе нельзя?!
Он шел к раненым - помочь, перевязать, спасти... Те, превозмогая боль, отползали прочь. Крестились, проклинали, стонали, плакали... Лопоухий мужичонка - тезка с грозной фамилией Буслаев, с перебитой правой голенью вдруг вцепился в ограждения моста, подтянулся, охнув, перегнулся через перила.
- Куда, дурень?!
Мужик обернулся к Бурцеву, выругался - зло, страшно, матерно. Смачно плюнул. Бросился вниз.
По-че-му?! Да почему же?! Бурцев остановился, тупо глядя на кровавый след, что оставил лопоухий тезка.
- Не зама-а-ай, - тихонько проскулили под ногами.
Знакомый голос. Знакомый, только утративший былую силу и звонкость. Будто громкость сбавили, будто заглушку вставили...
Мишка Пустобрех очнулся! Купеческий горлопан и заводила, перебаламутивший по заказу Ивановской ста вече, притащивший пол-Новгорода на мост - под пулемет!
Этого Бурцев сбросил в Волхов сам.
Глава 7
И снова гудел колокол, и вновь шумело вече. Теперь уже в детинце - перед Софийским собором, под присмотром дружинников Александра Ярославича, нукеров Арапши и гридей архиепископа Спиридона. Князь с дружиной, благополучно отогнав ливонцев от Пскова, вернулся на следующий день после бунта. Владыка прибыл в ночь. И вот творился суд. Судилище, точнее, - громкое и беспощадное.
Зачинщики волнений из Ивановской ста, конечно, бежали, предатель-посадник тоже, так что подсудимый нынче был только один: вече требовало от князя казни воеводы-чернокнижника. Спиридон принял сторону новгородцев. Александр же твердо стоял на своем.
- Василько будет жить! - в который уж раз доносился от Софии зычный глас Ярославича.
Сам Бурцев сидел в пустой горнице - в той самой, с необъятным дубовым столом и длинными скамьями, где проходили княжьи советы. Вроде как под негласным домашним арестом сидел. Вокруг, правда, Дмитрий, Гаврила, Бурангул, Освальд, дядька Адам и Збыслав. Гаврила Алексич тоже здесь. Все хмурые, молчаливые, при оружии. Будут драться за своего воеводу, ежели что. И за дверями тоже сгрудились верные бойцы, многие из которых проверены еще в Польше и Пруссии.
А в уголке тихонько всхлипывала, надрывая сердце, Аделаидка. Жена пана Освальда Ядвига Кульмская как могла утешала малопольскую княжну. Да разве ж утешишь ее сейчас...
Бурцев вздохнул. Воспоминания лезли в голову. О лучших временах воспоминания, о славных деньках... Как ведь оно все было! Из Дерптского похода он с женой и верными соратниками вернулся к Александру Ярославичу. Князь дослушал сказку, недосказанную тогда - на чудском льду под Вороньим камнем. Подивился. Ездил потом с малой дружиной - искал в новгородских землях арийские башни перехода. Платц-башни - так их называли эсэсовцы цайткоманды.
На земли соседей Александр не лез - к чему ненужные ссоры? А магические башни, отмеченные в карте фон Берберга под Новгородом и у Пскова - на реке Великой, обнаружил скоро. Выставил сторожей - тем и ограничился. Ну, не пожелал православный князь с балвохвальством стародавним связываться. А может, не захотел ненароком хуже, чем есть, сделать. "Пусть чужое колдовство впредь спит в своем логове нетревожимо, и да будет так!" - объявил свою волю Ярославич.
Даже Сыма Цзяну не позволил князь прочитать заклинания, блокирующие магическую силу башен. И Бурцеву впредь иметь дело с языческими строениями запретил. Да он-то как раз и не рвался особо. Без ключей - малых шлюссель-башен - от этих древних развалин толку мало: время себе не подчинить, а связывать колдовские руины заклинаниями в единую сеть ради мирового господства в тринадцатом веке... Глупо это. Фашикам оно, может, и нужно, а Бурцеву - ни к чему. Бурцеву хватало того, что есть.
Ярославич-то принял его хорошо, обласкал - грех жаловаться. В старшую дружину взял, воеводой вот поставил. Боярином при себе сделать хотел, да тут уж сам Бурцев воспротивился - к чему ему боярская шапка? Шелома доброго хватит да друзей старых в подначальной дружине...
Мудрый князь не жалел казны и милостей - сполна платил за верность и доблесть не только русичам, но и толковым иноземным союзникам. А потому тот, кто примыкал к дружине Ярославича, как правило, оставался при ней надолго и с великой радостью. И тут уж Александра не интересовало мнение господина Великого. Пришлому князю требовалась надежная и крепкая опора, а среди взбалмошных новгородцев такой ни в жисть не сыскать.
Правда, иноземцам приходилось осваивать русский. Древнерусский, вернее. Ничего, справлялись. Справились и бойцы Бурцева - вся его интернациональная ватага. Ну, разве что китаец Сыма Цзян еще забавно коверкал славянскую речь, как прежде - татарскую, и веселил своим чудным выговором княжескую дружину.
В общем, с людьми все выходило славно, а вот с захваченным оружием фашиков - иначе. Подбитые танки и расстрелянные мотоциклы благополучно ржавели на Чудском озере, но все остальное можно было использовать. Сразу же после Ледового побоища Бурцев загорелся идеей создать при дружине Александра небольшой отрядец - этакий мобильный конно-стрелковый взвод или хотя бы отделение, вооруженное трофейными "шмайсерами" и пулеметами. Выделил с позволения князя часть боеприпасов из арсенала цайткоманды на учебные стрельбы. Увы, дружинники - даже ветераны дерптского похода - все еще робели перед "громометами" и хоть шума на стрельбище производили много, но меткостью не отличались. Ребята, бормоча то молитвы, то заговоры от злых сил, жали на курок, жмурились и облегченно вздыхали, когда все кончалось.