- Нет, я не это имел в виду. Да, вернуться… домой… было здорово, но это не означает, что я не желаю приступать снова к службе. Praeterita decida[2], я вполне оправился и…
- Оправился ли? - осторожно спросил наставник, и Курт умолк, глядя в пол у своих ног. - Ты помнишь, о чем мы говорили с тобой, когда ты выздоравливал? Ты обещал подумать.
- Обещал, - кивнул он. - Но также сказал, что уверен в неизменности уже тогда принятого решения. Я не желаю сидеть в архиве - за бумагами, книгами, чернилами…
- Я снова хочу спросить, тем не менее - тебя все еще прельщает работа следователя? После всего пережитого?
- Тогда и я спрошу снова - вы уверены, отец, что после всего этого следователь из меня будет никудышный?
- Господь с тобой, я так не думаю. - Наставник тяжело вздохнул, кивнув: - Хорошо. Пусть так. Возвращайся на службу. Однако есть некоторые изменения; ты ни в чем не повинен, скажу сразу. Просто было проведено… что-то вроде всеобщего совещания, где было решено, что мы, кажется, ошиблись, отсылая выпускников в одиночестве на новое, не обжитое Конгрегацией место. Ведь, не дай Бог, возникнет сложная ситуация - и новичку придется дожидаться помощи днями, как тебе, не зная, что делать…
- И, быть может, более опытный дознаватель сразу увидел бы то, чего не разглядел я, - невесело договорил Курт; наставник развел руками:
- Приходится допускать и такую вероятность. В любом случае, мальчик мой, вывод один: надо работать иначе.
- Id est[3]… - начал Курт нерешительно; отец Бенедикт кивнул снова:
- Да. Теперь ты отправишься в город, где уже есть наши братья - напасешься опыта, обкатаешься; а уж после будет видно, где и как ты продолжишь, если все еще сохранишь тягу к службе инквизитора… Думаю, Кельн - самое подходящее место.
Курт замер, не говоря ни слова, все так же уставясь в камни пола; минута прошла в абсолютном безмолвии.
- За что вы со мной так? - спросил он, наконец, тихо; отец Бенедикт вздохнул, опустив ладонь на его руку, тоже понизил голос:
- Praeterita decida - так ты сказал? Я вижу, что оно осталось с тобою… Но бегать от прошлого нельзя вечно, мой мальчик. Когда-нибудь оно вернется к тебе само, и, как это всегда бывает, внезапно, когда ты менее всего этого ждешь. Иди к нему сам. Посмотри на него; быть может, не так все и страшно…
- Не страшно?.. В этом городе, отец, две семьи, потерявшие близких, и две сиротские могилы на бедняцком кладбище; не так все страшно, вы сказали?
- И тюрьма, из которой ты был взят в академию, еще стоит, - мягко добавил наставник; он засмеялся - зло и болезненно.
- Значит, смогу по ней прогуляться.
- Быть может, так и стоит поступить? Послушай меня; ведь я десять с лишком лет был твоим духовником - неужели ты мне не веришь более?
Курт выпрямился, глядя на наставника почти испуганно.
- Господи, да с чего вы взяли? - пробормотал он растерянно; тот кивнул:
- Тогда поверь: для тебя это будет полезно. В конце концов, помни - ты уже не тот. Считай, что того Курта все же казнили, что он сполна ответил за все, а ты - просто принял в себя его память.
- Херовая это память… - пробубнил он тихо и спохватился: - Простите, отец.
Духовник улыбнулся.
- Ничего. Не забывай того мальчика полностью - от него в тебе осталось и много полезного; и разве получилось бы у меня сделать человека из того злобного зверька, если бы в нем уже не было чего-то хорошего?
- Может, что-то в нем и было… Скажите, отец, ведь это ваша идея, верно?
Наставник кивнул.
- Не стану таить. Моя.
- Согласен, - тяжело кивнул Курт, - вам, может статься, виднее; до сих пор любые ваши советы и наставления были верными, но…
- Но? - подбодрил его отец Бенедикт, подождав продолжения несколько секунд, и он болезненно поморщился, выдохнув:
- Уберите Бруно от меня. Прошу вас. Избавьте меня хотя бы от этого.
Тишина вернулась и стала подле них - недвижимо, явственно, долго; наконец, духовник удрученно вздохнул.
- Нельзя бегать от прошлого, - повторил он с расстановкой. - От прошлого, от своих страхов. От грехов - своих и чужих.
- Но почему он должен разбираться со своими грехами за мой счет? - не сдержавшись, Курт заговорил громче, напористей. - Кого вы наказываете - его или меня? За что? Я не понимаю - чего вы хотите от меня, отец!
- Успокойся, для начала, - отозвался наставник строго. - И пусть это будет моим ответом: научись быть спокойным. Хладнокровным, если угодно.
- Это тяжело.
- Я знаю, - кивнул тот, смягчившись. - Эмоции, мальчик мой, оставь для молитв. Это повторяли тебе не раз многие люди все время твоего обучения: следователь обязан быть спокойным. Должен уметь следить за своими чувствами. Должен жить - чем?
- Логикой, - вздохнул Курт, кисло улыбнувшись, и опустил взгляд на сцепленные в замок пальцы. - Я помню.
- Вот и смотри на происходящее с позиции логики. Тебе тяжело общаться с этим человеком, потому что он когда-то предал тебя и стал причиной многих несчастий; это правда. Но правда также и то, что это понимает он сам. Ведь понимает?
- Да, - через силу согласился Курт. - И от этого лишь хуже. Я знаю, что Бруно сам себя порицает ежедневно; и именно потому я не могу удержаться от того, чтобы лишний раз не напомнить ему о прошлом. Именно потому, что я знаю - мои удары достигают цели; каждый раз, когда я вижу, как он в ответ на мои нападки умолкает и мрачнеет, я испытываю удовлетворение. Я злорадствую - именно оттого, что вижу, как ему становится плохо. Так не должно быть.
- Конечно, не должно, - наставник улыбнулся - почти издевательски. - Это грех. Помнишь, что Христос говорил? 'Переламываешь надломленную былину'.
- Тогда зачем! Научить меня спокойствию? Не верю, что нет другого способа!
- Есть, - кивнул духовник, не замявшись ни на миг. - Но к чему, если и этот хорош?
Курт замолчал, обессилено отмахнувшись одним плечом, и сжал ладони крепче; в тишине каменных стен явственно прозвучал скрип тонких перчаток. Он сдернул одну резким движением, посмотрел на кожу кисти и запястья, покрытую шрамами едва зарубцевавшихся ожогов, и вытянул руку перед собой, глядя на нее, как на чужую.
- Когда-то он мне сказал: 'Каждый раз, глядя на свои руки, ты будешь вспоминать меня, и вряд ли добрыми словами'. Он был прав. Все могло бы быть иначе, если б не Бруно. Я не могу об этом не думать. Если б не тот его удар - подло, в спину - мне не пришлось бы жечь собственные руки, чтобы избавиться от пут, в которых оказался по его вине. Может, в этом случае я был бы в силах противостоять всему, что на меня свалилось потом? Может, все было бы по-другому, и я не оказался бы раненым в пустом коридоре горящего замка…
- Из которого тебя вытащил он, - уточнил наставник; Курт глубоко кивнул:
- Да. Я об этом помню. И благодарен ему; это меня… - он замялся, подбирая слово, и нерешительно договорил: - меня это бесит.
- Ведь ты сам привел его к нам, - напомнил духовник; тот покривился. - Ты сам решил оказать ему покровительство; на следствии - не ты ли снял с него обвинение в покушении?.. Доведи дело до конца. Вручаю эту заблудшую душу в твои руки.
- Да, тут мне возразить нечего - вы правы, но… Понимаете, отец, за эти три месяца, что я отлеживался здесь, в академии, мы почти… не сдружились, нет; но установилось какое-то перемирие, которое - я не знаю, чем может кончиться. Иногда меня тянет затеять драку - всерьез, до переломов и крови… - Курт торопливо натянул перчатку снова, потер глаза пальцами, встряхнув головой. - Не мучьте меня, ради Бога, заберите его; когда пройдет время, я все забуду, и тогда уже…
- Нет. Нельзя, чтобы ты все просто забыл. Переживи это.
- Вы для того отправляете меня именно в Кельн? - хмуро спросил Курт, не глядя на наставника. - Чтобы я вспомнил, что и я сам не ангел? Посмотрел на дела своих рук?
- Я не стану отвечать. Не буду направлять твои мысли; ты всегда умел думать сам, посему - думай. Просто собирайся, и завтра в путь. Возвращайся к службе. - Духовник улыбался - это было слышно по тому, как прозвучал голос рядом. - Было бы неплохо, если б на этот раз ты не начал работу с горящего замка местного владетеля.
- Посмотрим на его поведение, - через силу улыбнулся он в ответ, поднимаясь.
От двери комнаты наставника Курт уходил медленно, бредя по коридорам, знакомым с детства каждым своим поворотом, каждым камешком в стене. Отчасти наставник был прав - уходить из своего единственного дома не хотелось; однако вернуться к службе заставлял не только долг. Конечно, сейчас уже не было того нетерпения, с которым Курт ожидал своего первого выхода в мир, первого дела, первого дня своей работы - сейчас он уже знал, что она такое. Служба инквизитора, как оказалось, не столько поглощающее, возбуждающее ощущение тайны, которая вот-вот будет раскрыта, сколько ненависть и страх окружающих, мучительные поиски истины, которая скрывается под множеством покрывал, словно восточная танцовщица, а когда падает последнее из них, истина открывается, становясь не тем, чем казалась. Истина, как выяснилось, в том, что служба следователя - грязь, пот и кровь. Своя, в основном…