Мне трудно дышать, в груди что-то булькает, свистит, словно там застряла пищалка из детской игрушки. Трогаю лоб. Очень горячий. Рука ледяная, а вот тело пышет жаром. Это плохо. Значит, температура будет продолжать подниматься. Когда там сворачивается кровь, на сорока двух градусах? Похоже, я совсем близок к этому.
Вспоминаю про Рогатую гору. Где ее искать? И как - я едва шевелюсь. Нет, надо сперва оклематься. Конечно, лечение займет время, но разве я куда-то тороплюсь?
И тут мне впервые с момента бегства из медпункта на ум приходит простой, казалось бы, вопрос: "А что потом?".
Действительно - что? Как я буду реабилитировать себя, как вернусь домой? Мне совершенно не улыбается перспектива жить за границей, а на родине числиться убийцей и дезертиром. Я хочу увидеть маму, Витька, хоть он и гад, Маратыча, дядю Гошу, пацанов со двора. Надю хочу увидеть! Может, она уже вышла замуж за этого своего препода, мне плевать.
Я хочу вернуться в Казань. И вернусь, чего бы это мне ни стоило! Ох, как же мне плохо… А если я умру? Задохнусь в вонючем кузове разукрашенного шашпая? Сгорю в лихорадке?
И тут же понимаю, что ничего тогда не будет. И мне становится неожиданно легко и просто от этой мысли. Ни-че-го… И пофигу. А раз так - не надо печалиться. Нужно делать, что должно - и будь что будет…
Профессор просыпается, смотрит на меня и лезет в карман. Видимо, я совсем жутко выгляжу. Он протягивает мне надорванную упаковку с оставшимися таблетками анальгина. Киваю, мол, спасибо, благодетель. Впрочем, мне жаль Нефедова. Умный, хитрый, коварный и жестокий человек стал, как это принято говорить, заложником ситуации. Господи, поскорее бы мы приехали. Обшарпанный кузов опротивел до рвоты.
Глотаю таблетки, запиваю из фляги Мирзо. Вода сильно отдает железом. За подъемом начинается спуск. Дорога очень плохая, нас каждую секунду подбрасывает, кидает из стороны в сторону. Рыжий султан пыли висит позади машины, как дымовая завеса.
Тракт сбегает на дно долины, к реке. Здесь легче дышать, появляются запахи, отсутствующие на верхотуре. Пахнет водой, травой, цветами, кажется, даже дымом очагов. На другом берегу Пянджа я вижу кишлак - десяток домов с плоскими крышами, стадо коз, несколько коров. И людей. Ребятишки возятся у воды, поодаль женщины стирают белье, двое мужчин с палками неподвижно стоят на вершине холма, из-под рук глядя на машину.
Дорога поворачивает и кишлак скрывается за каменным уступом. Все, маленький обжитой островок исчез, остался в прошлом. Что за люди там живут? Как они живут? Чем они живут? Я никогда не узнаю ответов на эти вопросы. ЗИЛ опять прет в гору, плюясь гравием из-под колес.
Наша поездка ценой в обручальное кольцо заканчивается неожиданно. Зашипев тормозными пневмоцилиндрами, грузовик останавливается. Хлопает дверца, над бортом появляется носатая рожа Мирзо. Сверкая улыбкой из-под усов, он машет рукой куда-то в сторону.
- Караташ! Караташ!
Мы спускаемся на землю. Я сразу сажусь на придорожный камень. Нефедов прощается:
- Шобош. Кхудар хафиз![Спасибо. До свидания! (Ваханск.)]
- Мербони,[Пожалуйста (Ваханск.)] - откликается Мирзо, забираясь в кабину.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Рогатая гора
ЗИЛ трогается с места и исчезает в облаке пыли. Нефедов подходит ко мне, садится рядом.
- Что такое Рогатая гора? - спрашиваю я его.
- Не знаю, - пожимает плечами профессор. - А при чем тут она?
- Нам надо идти на Рогатую гору.
- Нам надо идти в Караташ, в больницу, - без эмоций говорит Нефедов. Так обычно разговаривают с детьми. - Ты же кони двинешь с часа на час. Таблеток больше нет. Поэтому забудь про свою гору, и пошли. Если не можешь идти, я тебя понесу. До поселка всего три километра. Это вниз, в долину.
- Нам надо найти Рогатую гору.
- Да не знаю я никакой Рогатой горы! - взрывается профессор.
Он вытаскивает карту, сует ее мне под нос.
- На, сам смотри!
Смотрю. Перед глазами расплываются коричневые и зеленые пятна, голубые ниточки рек извиваются, как живые.
- Как будет "рогатый" по-местному? - спрашиваю я, закрыв глаза.
- А? - Нефедов в замешательстве. Он возвращает себе карту и начинает разглядывать ее, бормоча под нос: - Рогатый - это значит две вершины… Два по-вахански - "буй". Вершина - "cap".
- Буй-cap, - вспоминаю я название. Профессор упоминал его, когда рассказывал про потаенный тракт.
- Буй-cap, - повторяет за мной Нефедов. - Ты уверен? Это, в общем-то, недалеко. Но тебе не дойти, там сплошные скалы. Поэтому отложим вояж на Буй-cap до лучших времен и выдвигаемся в поселок.
- Нет, - шепчу я. - Нам нужно к Рогатой горе.
- Ты же убиваешь себя!
- Нам нужно к Рогатой горе, - теперь уже я говорю с ним, как с ребенком.
- Да за каким хреном нам сдалась эта твоя гора?! - раздраженно орет профессор.
- Так хочет конь, - я ставлю точку в нашем бессмысленном споре.
- Конь… Как он может чего-то хотеть? - ворчит Нефедов, вновь расстилая на земле карту. - Буй-cap… От него до китайской границы рукой подать. Но там нет ни одного селения! Вообще ничего! Только летовки пастухов на горных лугах. Нет, я не поведу тебя к Буй-сару. Все, никаких разговоров. Идем в Караташ!
На дороге появляется еще одна машина. Это что-то среднее между легковушкой и маленьким грузовичком. Кажется, такой тип автомобилей называется "пикап". Нефедов смотрит на машину, резво соскакивает с места и тащит меня за скалы.
- Ты чего? - удивляюсь я.
- Кажется, это местная полиция. Или военные. Нам встречаться ни с теми, ни с другими нет никакого резона.
- Карта! - хриплю я. - Ты оставил карту!
Нефедов материться. Карта, придавленная булыжником, действительно осталась у дороги. Пикап приближается. Он грязно-серого цвета, с зеленой полосой. В кузове трое. И пулемет на турели. Машина тормозит, останавливается. Афганцы в светло-серой форме спрыгивают на землю, один из них поднимает карту, показывает остальным.
- Уходим! - профессор взваливает меня на спину, как раненого Че Гевару, и тащит вверх по склону, петляя между огромными глыбами. Снизу слышатся крики полицейских. Они пока не стреляют, надеясь, что мы вернемся.
Я улыбаюсь. Мне уже давно стало понятно, что противиться воле коня - или того, кто послал мне через века эту фигурку - невозможно. Буй-cap так Буй-cap. Рогатая гора.
И еще теперь я твердо знаю, что не умру. Мертвый я не смогу выполнить то, что должен. Значит, я выживу, вылечусь, и еще дрогнет небо от копоти, как любил говаривать Витек Галимов.
Минут через пятнадцать Нефедов останавливается, опускает меня. Профессор устал. Очень жарко. Солнце палит просто немилосердно. Мы стягиваем с себя одежду. Я остаюсь в белом медицинском халате, позаимствованном вместе с хэбэшкой в медпункте, Нефедов - в полевой офицерской форме, с которой он успел спороть погоны и петлицы. Бритая профессорская голова блестит от пота.
Раздается звук, напоминающий треск разрываемой ткани. В воздухе свистят пули. Полицейские не идут за ними, предпочитая для очистки совести дать очередь из пулемета. Они - не люди Надир-шаха, их не ведет ярость и чувство мести. Просто работа. Инструкции, формуляры, правила. Я их понимаю.
- Сейчас… отдышусь… и двинем дальше, - хватая ртом воздух, сипит Нефедов.
Я поднимаюсь на ноги, делаю шаг, другой. Вроде ничего, я могу передвигаться самостоятельно.
- Перестань, загнешься же, - профессор сует в рюкзак теплые вещи, протягивает его мне. - На, вдень руки в лямки, а я понесу тебя. Так мы будем идти быстрее.
Может быть, он прав, но я упрямо шагаю по склону самостоятельно. Я должен доказать сам себе, что жив. Так надо.
Он догоняет меня, протягивает руку. Отрицательно мотаю головой. Склон заканчивается каменистым гребнем, за ним тянется безжизненное плато. Пучки коричневой травы, серый песок - пейзаж, как на Марсе. Вдали, за пилообразными скальными цепями, высится заснеженный пик с двумя вершинами. Буй-cap. Вот она какая, Рогатая гора.
Идем по плато. Здесь негде укрыться, и если бы полицейские поднялись следом, они перестреляли бы нас, как в тире. Боже, храни тех, кто пишет инструкции!
Столб мы замечаем одновременно. Он почти черный, и вначале мне кажется, что это каменная свая, но подойдя ближе, вижу - дерево. Очень старое, изглоданное ветрами и морозами дерево, отесанное неизвестным мастером. Четыре грани, острая вершина. И глубоко вырезанные символы - круги, квадраты, а внутри них - многоконечные звезды с загнутыми лучами. По одной звезде на каждую сторону света.
- Что это? - спрашиваю у профессора.
Он молчит, внимательно разглядывая столб.
- Пограничный знак?
- Нет. Если бы я увидел такое в России, в музее, то сказал бы, что это славянский межевой столб, очень древний, еще дохристианский. Видишь, - Нефедов тычет пальцем в звезды, - это называется громовые знаки. Символы Сварога, небесного кузнеца.
- Они похожи на свастику, только лучей не четыре, а…
- Шестнадцать, можешь не считать. Не понимаю, как эта штука сюда попала…
Грозный окрик застает врасплох. Из-за камней в десятке шагов от нас выходит несколько человек с оружием наизготовку. Нефедов шипит сквозь зубы ругательства, поднимает руки. Я следую его примеру.
Вляпались. Вот тебе и громовые знаки…