Брат Россаль опустил глаза. С недавних пор он чувствовал, что попросту не может выдерживать прямой взгляд настоятеля. Он был точно наполнен живым огнем - пламенем божьего гнева, испепелившим Содом и Гоморру. Едва уловив его, любой из братии начинал тут же невольно вспоминать все прегрешения от детских шалостей до сего дня.
- Посланец его святейшества ожидает в трапезной. Я велел накормить его с дороги.
- Он что же, болен?
- Нет.
- Так отчего же ты решил кормить его в этот час? До общей трапезы еще несколько часов.
- Но, ваше преподобие, он устал с дороги. Путь был неблизкий.
- Посвятивший жизнь Божьему служению да не позволит слабости взять верх над повелением Господним. Впрочем, чего другого ожидать от слуг растленного владыки Рима? - Бернар отвернулся, бросив на прощание: - Зови!
Брат Россаль, пятясь, вышел из кельи, оставляя настоятеля наедине с Творцом небесным.
- Отец мой наложил на вас тяжкое иго, - точно вослед ему прошептал Бернар. - А я увеличу иго ваше. Отец наказывал вас бичами, а я буду наказывать скорпионами.
Посланец святейшего папы был крайне раздосадован. Конечно, христианское смирение велело простить не в меру ревностному собрату приказ лишить его - доброго христианина и почитаемого в самом Риме священнослужителя - такой малости, как кусок хлеба после долгого пути. Это было неслыханно, но с чудачествами Бернара Клервоского приходилось мириться. Всякому нынче было известно, что благодать Господня пребывает с неистовым аббатом, а уж пути Всевышнего неисповедимы.
Посланец его святейшества вошел в приоткрытую братом Россалем дверь, плотно зажмурил глаза и вновь открыл их, чтобы быстрее свыкнуться с царившим в келье сумраком. Если не считать слабого огонька, жавшегося к фитилю масляной светильни, неказистое помещение было погружено во тьму. С трудом можно было различить каменное, ничем не застеленное ложе, распятие на стене да темный провал закрытого от солнечных лучей оконца.
- Прикажите подать свечей, - обернулся посланец к брату Россалю.
- Не след! - обрезал аббат Бернар. - Незачем разглядывать земную скверну.
- Но… - начал было пришедший.
- Вы прибыли от римского понтифика, мой благочестивый брат во Христе. Что велел передать его святейшество?
- Прежде всего мне велено было осведомиться о вашем здравии.
- Здравие мое, как и вся жизнь, в руке Божьей. Я не ропщу, но радуюсь, с благодарностью принимая все посылаемое мне Творцом.
- Однако же, - несколько обескураженно начал посланец…
- Dixi.
В келье повисла тяжелая гнетущая пауза. Римлянин не знал, что и сказать. Ему - потомку древнего патрицианского рода - внове было пытаться разговорить спину какого-то провинциального аббата. Бернар Клервоский не соизволил даже повернуться в его сторону.
- Его святейшество, - после тягостного молчания начал визитер, - много наслышан о вашем походе в Британию. Его весьма заинтересовали рассказы о подвигах и чудесах, которые свершались в те дни. В Риме ходят слухи, будто вы лично мечом сразили некоего демона, восставшего из бездны! Святейший Папа велел изъявить вам свое настоятельное желание, чтобы произошедшее было тщательнейшим образом изложено на пергаменте и передано ему. По высочайшему повелению я буду ждать, пока вы не окончите сей труд, чтобы лично доставить его понтифику.
- Не утруждайте себя и меня пустословием. Соберите тех, от кого слышали россказни о моем походе, и запишите их речи.
- Вы отказываетесь?
- Я прошел сей путь и изъязвил чело терниями его с единой целью - исполнить волю Царя небесного. Сей государь превыше всех прочих, и лишь ему одному я служу, и лишь ему даю ответ. Остальные властители суетны и греховны в своей неизбывной суетности.
- Так вы что же, - возвысил голос посланник, - отрицаете святость и непогрешимость наместника святого Петра?
Бернар Клервоский, словно нехотя, поднялся с коленей и, наконец, повернул к незваному гостю суровое лицо. Тому вдруг показалось, что в келье стало значительно светлее - так озаряется ночная мгла вспыхнувшим пожаром.
- Когда грешник, в отчаянии бия себя руками в грудь и разрывая убогое рубище, восклицает: "Mea culpa!", Господь снисходит к раскаянию его и очищает милостью своей от всякой скверны. Когда же рожденный и погрязший во грехе, будто монарший венец, несет людским хотением дарованную непогрешимость, - да будет он посрамлен в гордыне своей! Никто как Бог!
- Но это ересь!
- Ересь?! Ересь - для ключаря святого Петра, поставленного Господом блюсти чистоту возлюбленной дочери Христовой, святой нашей матери церкви, - побираться по дворам князей мирских, коим самим пристало ждать милостивых повелений от того, кто превознесен Господом надо всеми! Ересь - для святейшего Папы становиться одним из властителей вроде прочих герцогов и принцев, ублажающих свои прихоти и позабывших страх божий! Ересь - не видеть очевидного и не делать подобающего. Вот что такое ересь! А теперь ступайте с Богом. Мне более нечего сказать ни вам, ни тому, кто вас послал.
Не заставляя себя упрашивать, ошеломленный посланец выскочил из кельи и опрометью бросился по коридору, едва не сбив брата Россаля.
- Вы прогнали его? - сдавленным голосом спросил тот, удивленно глядя на обращенного в бегство пастыря Божьего.
- Не я, но истина, - коротко ответил Бернар. - Все это пустое. Слушай же, Россаль, брат мой! Мне было видение: в Британии из вод богомерзкого озера меж пяти гор вышел отрок, невинный с виду, но змей свил гнездо в сердце его.
- Помилуй мя, Господи! - перекрестился брат Россаль.
- Вели призвать сюда Гуго де Пайена.
Длинные разноцветные вымпелы рыцарей-баннеретов весело плескались над головами руанских дворян, выехавших за городские ворота, чтобы загодя встретить щедрого на милости короля и сопроводить его в Руан - распахнутое сердце Нормандии. Людовик Толстый наблюдал с холма, как гарцуют в ожидании его появления доблестные воины - цвет здешнего рыцарства, о чью отвагу раз за разом прежде сокрушались попытки вернуть в повиновение французской короне некогда утерянное герцогство. Больше века французские короли пытались добиться этого, но каждый раз безуспешно. Теперь Нормандия была готова с почетом и покорностью встретить своего законного государя.
Людовик, довольный, улыбнулся - даже если бы он в своей жизни не сделал ничего более, имя его останется живо в потомках из-за одного лишь нынешнего дня.
- Нам пора ехать, - напомнил королю восседающий на смирном ушастом муле аббат Сугерий. - Не след заставлять подданных долго ждать.
- Я дольше ждал этого часа, - горделиво отмахнулся Людовик, но дал шпоры коню.
Трубы взвыли, и кортеж его величества медленно и торжественно тронулся вниз с холма.
- Вот и свершилось, - тихо проговорил Людовик, оборачиваясь к Сугерию. - Мой дед мечтал дожить до сего дня. - Он вдруг усмехнулся. - Интересно, что думает по этому поводу новый король бриттов?
- Можно предложить, что Гарольду III нет дела до нормандских владений его предшественников. Матильда же, дочь короля Генриха Боклерка, прости Господь душу грешника, сейчас тоже вряд ли помышляет о наследстве Вильгельма Завоевателя. Поговаривают, что события последних месяцев подорвали не только ее телесное здоровье, но, увы, и душевное. Она почти не разговаривает и соблюдает настолько суровый траур, что даже король видит ее лишь изредка. Не могу сказать, что Господь безвинно наказал это предерзкое семейство, но следует признать, что Матильда в нем - отрадное исключение.
- Оттого теперь она и жива. И пусть живет себе подальше отсюда, - подытожил услышанное Людовик. - Но как бы то ни было, надо как можно скорее послать моему дорогому троюродному брату Гарольду III высокое посольство, дабы приветствовать его восшествие на престол и убедить в нашем дружеском благорасположении и родственной любви. Следует объяснить Гарольду, что, приняв под свою руку Нормандию, мы вовсе не покушались на его владения, а лишь вернули свои. Необходимо указать, что земли эти были отторгнуты от Франции теми же преступными руками, что отобрали корону бриттов у его деда, короля Гарольда, убитого при Гастингсе. Во всем же прочем между нами не может быть ни вражды, ни разногласий, и я рад буду стать его вернейшим другом во имя процветания наших королевств и во славу Божью.
- Я составлю послание, мой король. Но, боюсь, ваше доброе намерение будет тщетным.
- Что такое? Ты полагаешь, Гарольд откажется?
- О нет, беда не в Гарольде. Я говорю о Бернаре из Клерво.
- Славься! - раздалось со всех сторон. - Славься, король!
- Нынче вечером обсудим, - кинул Людовик, улыбаясь и простирая руки к встречающим его рыцарям.
Праздник, устроенный в честь мирного вступления в Руан короля Франции, должен был запомниться каждому обитателю этой земли на годы годов его. Да и то сказать, не каждый день Нормандия открывает объятия старшей сестре - Франции. Выпитым в тот день можно было заполнить ров вокруг города, а позади него воздвигнуть частокол из костей быков, кабанов, оленей, косуль - и это не считая мелкой живности.
Музыка за окнами давно уже перестала быть стройной, рожки то и дело взвывали, точно предвосхищая рев трубы архангела Гавриила, струны из оленьих жил скорбно оплакивали безвременную кончину лесных рогоносцев, но танцующие и не думали скорбеть. Дробный стук их деревянных башмаков по камням ратушной площади не давал заснуть даже далеким от празднества божьим тварям.