Княжич еще до того про себя не раз дивился, как он может меняться. Особенно разительно такие перемены происходили, когда Ростислава гневалась на кого-то или… в присутствии князя Ярослава. Тогда они у нее прямо-таки чернели. В обычное же время могли быть синими, могли фиалковыми, но такого цвета Ингварь еще ни разу не замечал. Вроде бы обычный, васильковый, но какой-то мягкий, словно нежность излучающий. А в самой глубине ее очей, на донышке, еще и искорки неясными точечками то и дело вспыхивали. Будто от ночного костра. И точно так же ввысь безостановочно уносились.
- А у тебя в глазах искорки, - неожиданно произнес он вслух.
Ох, лучше бы не говорил. Дернула же нелегкая. Вмиг зрачки потемнели, искорки пропали, и само лицо ее как-то вдруг тоже изменилось, стало чужим и суровым.
- Уходи, - строго сказала княгиня. - Сейчас же уходи.
- Ты это почто… меня… так вот? - растерялся Ингварь, не поверив своим ушам.
Никогда еще Ростислава не говорила с ним таким жестким, холодным тоном, а уж о том, чтобы прогнать, и речи не было. Обычно она, напротив, словно старалась мягким говором компенсировать суровость своего мужа, а тут…
- Уходи, - повторила она, плотно сжав губы, и отвернулась.
Уже стоя в дверях, Ингварь напоследок обернулся, но княгиня продолжала враждебно молчать, не глядя в его сторону.
- Ты прости, если я что не так… - потерянно произнес он и шагнул через порог, почти физически выталкиваемый этим молчанием, но успел услышать вдогон:
- И ты прости.
Он радостно обернулся, уже улыбаясь, но осекся - выражение лица княгини если и смягчилось, то ненамного.
- Ан все одно - уйди покамест, - сухо и ровно, хотя и без прежней злости в голосе, добавила Ростислава.
Ушел, куда деваться. Больше разговоров о будущем дележе Рязанского княжества у них не было. Невзирая на настойчивые просьбы Ингваря, Ростислава отрицательно качала головой и отвечала, что главное ею уже сказано, а об остальном и говорить ни к чему.
"Права была Ростислав, во всем права, - думалось лежащему в шатре Ингварю. - Нельзя вот так на отчую землю приходить. Ладно Коломна - она, считай, не моя уже, а Переяславль? Ну как откажутся жители меня принять, и что тогда? На копье брать да град жечь? Нельзя. А как иначе?!"
Мысли метались, словно встревоженные птицы в узкой клетке - бестолково и хаотично, то и дело сталкиваясь друг с дружкой. Отыскать среди них нужную никак не получалось. Спустя полчаса что-то забрезжило, но помешал не вовремя заглянувший в шатер Апоница, принявшийся настойчиво уговаривать, чтобы князь хоть что-то поел. Ну право слово, как нянька, словно Ингварю не восемнадцать лет, а года три-четыре.
Едва Апоница вышел, как объявился новый гость. На сей раз им оказался Юрий Всеволодович, назойливо приглашающий разделить с ним трапезу и озабоченно допытывающийся, не приболел ли Ингварь, а то на нем лица нет.
Наконец его оставили в покое, но к этому времени нужная мысль, которая забрезжила в голове Ингваря, успела куда-то упорхнуть и затаиться в укромном уголке. Юноша не сдавался, и спустя час вновь стало что-то надумываться. Надобно бы…
Но тут в шатер опять заглянул Апоница. Покосившись на князя, торопливо притворившегося спящим, он с минуту в нерешительности посопел, стоя подле, однако будить не решился и вместо этого завалился на войлочную кошму. Заснул Апоница быстро, и через минуту раздался его сочный басовитый храп. Надеяться на то, что удастся нащупать нужную мысль в третий раз, да еще под такой аккомпанемент, Ингварь не стал, а будить боярина не хотелось - пусть выспится перед битвой… Да и что проку - вот-вот должны были вернуться еще двое, Костарь и Кофа, которые где-то задерживались.
Ингварь еще немного полежал, но, устав вертеться на жестком войлоке, встал, выбрался из шатра. Ночь, несмотря на дивные, чуть ли не по-летнему теплые деньки, была все-таки осенняя, да и от Коломенки, что находилась всего в двадцати саженях от его шатра, несло сыростью. Князь подсел к первому попавшемуся костру и протянул озябшие руки к ленивым язычкам пламени.
Усталые ратники спали, тесно прислонившись друг к другу. Кое-где дрыхли и те, в чьи обязанности входило время от времени подбрасывать в огонь дрова. Это было заметно сразу - костры у таких горе-сторожей практически погасли, лишь угли еще багрово рдели, да беспокойно ворочались подле них спящие ратники, поплотнее прижимаясь друг к дружке, чтоб не замерзнуть.
Он рассеянно посмотрел в ту сторону, где вдали должно было находиться войско Константина, и насторожился. К чему это взлетела в небо горящая стрела? Кому и кто подает условный знак? Но тут его внимание привлек новый яркий свет со стороны крепости.
Ингварь обернулся и застыл в изумлении, увидев на стенах Коломны обилие ярко полыхавших факелов. Зачем? Для чего? Но буквально через несколько секунд ему стало не до таких пустяков, как неведомо зачем зажженные факелы, ибо в другой стороне, чуть ли не на самой середине поля, отделявшего рати друг от друга, внезапно вспыхнул ярким пламенем, отдававшим легкой синевой, огромный, до самого неба, крест.
Однако и на него Ингварь смотрел недолго. Он едва успел перекреститься, как последовала оглушительная вспышка, дикий, неимоверно страшный в ночной тиши грохот, и шатер, в котором почивал князь Юрий, как-то резко подлетел вверх и, сложившись, рухнул вниз, заполыхав ярким факелом - куда до него тем, что горели на коломенских стенах. Нечто похожее приключилось и с шатром князя Ярослава, который стоял поблизости. Отличие лишь в том, что шатер не приподняло вверх - он просто рухнул набок и не загорелся. А дальше громыхало и полыхало уже без остановки. Шатры тысяцких и прочих именитых бояр валились один за другим, занимаясь тяжелым пламенем. Вскоре от удушливого, едкого и черного дыма стало трудно дышать.
Истошные крики людей, очумевших от увиденного, густо смешивались с пронзительными воплями тех, кто потерял голову, пытаясь куда-то бежать. На людские вопли наслаивалось жалобное ржание лошадей, бьющихся в агонии; и вдруг все подавил столь знакомый Ингварю мерный звон мечей, которыми рязанские вои, идущие в сечу, что есть силы плашмя лупили по умбонам щитов в такт своим шагам. А в довершение ко всему раздался необыкновенно страшный громкий голос:
- Бросай мечи на землю, бросай мечи на землю. Бросай мечи на землю. - И без паузы: - У кого в руках меч - тому смерть.
Каждую из этих фраз властный суровый голос повторял трижды, строго чередуя их и не останавливаясь ни на секунду. Чуть погодя Ингварь понял, что именно больше всего напугало его в этом звучании. Не интонации и не сами слова. Все это еще куда ни шло. А вот громкость… Ну не мог, никак не мог ни один человек кричать без передышки так долго и с такой силой.
Большинство ратников, насмерть перепуганные происходящим, уже ни о чем не думая, действительно бросали выхваченные из ножен мечи, если они вообще у них имелись, а то и попросту валились навзничь, в ужасе затыкая уши. Некоторые дружинники, не поддаваясь испугу, напротив, отважно выхватывали оружие и бежали навстречу… своей гибели. Как правило, они успевали сделать всего несколько шагов, а дальше тугой посвист стрелы, сочно впивающейся в человеческое тело, успешно гасил порыв смельчака.
Очнувшись наконец от недолгого оцепенения, Ингварь попятился, обо что-то зацепился ногой, упал, вновь поднялся и пятился, пятился, пятился не оборачиваясь, пока не споткнулся о ткань лежащего шатра, в котором отдыхал князь Ярослав.
"Все, - промелькнуло в голове. - Теперь никого нет. Ни Ярослава, ни Юрия. Некому жечь грады, зорить села, брать рязанских людей в полон. Не видать Ярославу Коломны, а мне - Переяславля Рязанского".
И странное дело, легкая горечь от последней мысли как-то резко, почти внезапно сменилась облегчением.
- Пусть так, пусть лучше так, - почти беззвучно, одними губами, шептал он, безучастно улыбаясь чему-то светлому и хорошему.
Ингварь, пожалуй, и сам не сумел бы объяснить себе, чего это он развеселился. "А просто так", - ответил бы он, не думая. Напряжение последних дней, почти физически давившее на плечи и стеснявшее дыхание, куда-то исчезло, и ему было легко и покойно сидеть на остатках шатра Ярослава. Легко и… очень мягко. Княжич нахмурился, пытаясь понять, на что же это он взгромоздился, провел на ощупь рукой, и до него донесся еле слышный стон, раздававшийся из-под полотнища. Он быстро приподнял его и ахнул.
Под тканью лежал князь Ярослав. Почти весь залитый кровью, сочащейся из многочисленных ран, с донельзя изуродованным лицом, превратившимся в какую-то страшную маску, но живой. Ибо мертвые не стонут.
Ингварь растерянно посмотрел по сторонам. Были в обозе белые и чистые льняные полосы, приготовленные специально для перевязок, но где искать тот обоз в царящей повсюду кутерьме?
А может, все так и оставить, как есть? Все равно не жилец.
Он посмотрел на залитое кровью лицо Ярослава с двумя резко очерченными морщинами, идущими вкось от крыльев острого носа вниз, к уголкам губ, на темно-красную, почти черную дыру, зияющую у него на месте правой глазницы, убеждаясь все больше и больше, что да, действительно не жилец. Трудно сказать, как бы он поступил, если бы ему не припомнилось лицо его жены Ростиславы, которая всегда была добра и участлива к нему, Ингварю.
Он еще раз огляделся по сторонам и медленно потащил меч из ножен.