Определенная неловкость все равно ощущалась. Уж больно плохое расставание получилось у него с женой. Но с другой стороны взять - чья здесь вина? Явно ведь - не его. Он-то как раз хотел проститься по-доброму. Подумаешь, слово неосторожное сказал. Так и то не про нее, а про девку-холопку неловкую, что охромела с прошлой зимы. Ну куда ей у княгини переяславской в услужении быть, когда нога вовсе, почитай, не сгибается. Он же не со зла предложил со двора ее выгнать, а взамен пяток рязанских девок привезти - о Ростиславе заботу проявил. А что получил в ответ?
Ярослав припомнил недавний разговор и зябко поежился.
- А ежели бы твоя любимая сука Крыня охромела, ты бы ее тоже со двора… пинками? - спросила княгиня в ответ звенящим шепотом.
В глазах же ее вся синева вдруг напрочь исчезла, один черный угль в зрачках остался.
Дура, она и есть дура. Невдомек бабе, что таких смышленых да резвых сук, как его Крыня, днем с огнем не найти, а холопок, ничем не хуже хромой Вейки, на торжище в базарный день пук за куну. Оно конечно, жаль девку, но ведь не сам же он ей ногу эту сломал - дерево упало. Теперь уж ничего не исправишь.
Опять-таки и первая размолвка после возвращения Ростиславы из Новгорода тоже из-за Вейки окаянной произошла. Ну виданное ли дело - столь долгое время не виделись, а она, едва приехав, как уселась у ее изголовья, так, почитай, пять дней и просидела. Да и две первые ночи там же проторчала. Хороша женка, нечего сказать.
Нет-нет, Ярослав и не собирался заходить к ней в опочивальню, ибо, едва узнав, что Мстислав Удатный возвращает ему свою дочь, решил слегка протомить Ростиславу и пусть втрое меньший срок, чем был с нею в разлуке, но не приходить к ней в ложницу. Пусть ведает, что не больно-то он в ней нуждался. Однако это он, муж и князь, а жена-княгиня должна пребывать в ожидании - вдруг все-таки заглянет. Должна… А она вместо ожидания с Вейкой возню учинила.
Да и потом тоже - хоть не вспоминай. Он смердов в поруб сажает - ведь утаивают дань княжью, стервецы, ссылаясь на недород в полях, а она им туда еду таскает. Через неделю распорядился вытащить их из ямы, думал, поумнели на хлебных корках да воде, а глянул - рожи-то у страдальцев еще глаже стали. С голоду опухли? Непохоже, да и на ногах твердо стоят. Начал дознаваться, кто им подсоблял, стражу поначалу виноватил, а это, оказывается, женка родная свое милосердие явила. Кто, спрашивается, ее о том просил?!
Нет, в том, что касается дома и прочих хозяйственных дел, ее попрекнуть не в чем. Да и распоряжается она челядью умеючи - знает, на кого прикрикнуть, кому указать, кого поправить, а кого и вовсе взашей прогнать. Тут она молодец. Но ведь если бы все двором и кончалось, а то ведь и в его дела нос сует. И ведь чуть ли не с самой свадьбы у нее такое. Больно много воли батюшка ей в девичестве дал, не иначе. И тоже всегда с вопросами - дескать, поясни, а то невдомек. Начинаешь же втолковывать глупой бабе и после пятого-шестого ответа чувствуешь себя дурнем, соломой набитым.
Конечно, эти разговоры она с ним ведет наедине и княжеского сраму никто не видит, но перед самим собой, один черт, неловко. Да князь он, в конце-то концов, или смерд неумытый, что она его так в собственную дурость носом тычет?! И никак не поймет, глупая баба, что все равно будет именно так, как сам Ярослав повелел. Плохо ли, хорошо ли, но по его слову, а не по ее. Неужто она считает, что он станет перед нею в своих ошибках сознаваться?!
Да и с походом этим осенним против Константина Рязанского тоже все уши прожужжала. Да ведь не впрямую каждый раз норовила, а с коварным подходцем. Право слово, как гадюка подколодная, все из-за угла, по-подлому.
Он в седле уже и сам сколь лет - опыта не занимать, разве не знает, что неладные у него вои. Почто лишний раз о том напоминать? Ныне вся надежа на дружину брата Юрия да на тех, кто у покойного Константина служил. Хоть и не любил Ярослав старшего брата, но должное ему отдавал - славных удальцов в свою дружину тот подобрал. Славных и преданных.
Последнее, правда, чересчур. Можно было бы и уполовинить преданность эту. Ведь от князя к князю переходить - обычное дело на Руси, и никто тебе этого в упрек никогда не поставит. Да и помер старший брат, то есть не бросили его дружинники, не оставили на поле брани, а служили до самой смерти. Самое время нового князя выбрать, ему послужить. И ходить далеко не надо. Вон хоть бы к брату Юрию пришли или к самому Ярославу, который своих ратных людишек николи не забижал, держал в чести, в неге да холе.
Нет, не понять Ярославу, никак не понять, почему они, чуть ли не все - четыре сотни из пяти, - вместо того чтоб переехать во Владимир, вышли из Ростова и осели в слободке близ города.
Сами они свое решение пояснили Юрию так:
- Мы, княже, боле в межусобьях ваших участия принимать не желаем.
Это Александр Попович так объявил от имени всех тех, кто в слободку ушел. Ишь как осмелел, а ведь и пяти лет не прошло, как он покинул своего отца - дьячка в захудалом селище под Суздалем - и пошел по белу свету счастья искать. Его Ярослав еще по Липице хорошо запомнил. Ежели бы не он, не Добрыня - рязанец могучий, не Нефедий Дикун да прочие ростовские удальцы, нипочем не одолели бы его с Юрием воинство новгородские и смоленские полки. К бешеному напору, к страсти, к боевому азарту еще и умение воинское приложить надобно. Без него никуда. А азарт что - первый бесшабашный натиск сдержи, и все, кончился он. У этих же всего в избытке. Они и прорвали строй суздальцев, владимирцев и муромчан. Как нож в масло вошли, после чего… Да что вспоминать.
Брат Юрий поначалу подумал, что боятся они, опасаясь мести с его стороны. Всего два с половиной года назад против него воевали, ныне припомнить может. Стал им говорить, что не держит на них зла, что будет им от него одно добро, да какое там! Лишь посмеялись упрямцы, ответив, что ежели кто из ворогов на Русь придет, так они и без зова ратиться встанут, а коли занадобится, то и головы сложат, и никаких гривен за оное не попросят. А вот так, в княжьих сварах да распрях пустопорожних, они никому не помощники.
Это где же они так смело говорить выучились?! Сразу видать, что никто из них у Ярослава не служил, иначе такими бойкими на язык не были бы. Впрочем, всем известно, что Константин, брат старший, тряпкой был. Один лишь раз он за всю свою жизнь и взбрыкнул, когда из рук умирающего батюшки Всеволода Юрьича Владимир без Ростова принимать отказался, за что и был лишен старшинства.
А уж второй раз, через четыре года, когда супротив Юрия ополчился, не его это песня была - с чужого голоса он ее подхватил. Да и позже… Одна Рязань чего стоит. Будь тогда под Коломной все их дружины, кто бы сумел их одолеть? А после гибели братьев? Ведь родная кровь. Сам господь таковскую месть бы одобрил. Если б по-горячему, пока сердце не остыло, ударили бы, не миновать рязанцу поражения. И полки уже собрали, и дружины коней оседлали, а он что учинил? Велел всех распустить. Весна, видишь ли, на носу. А до настоящей слякоти еще месяц оставался, даже больше.
Нет, не зря Ярослав скляницу его с чудо-зельем обронил. Вроде как ненароком получилось, хотя чего уж тут - понял Константин, вмиг догадался, что не случайно брат столь неловко рукой махнул. Вспомнив тот день, князь Переяславля-Залесского нахмурился и до боли в пальцах стиснул рукоять меча. Второй раз в жизни тогда ему стыдно стало, потому и уехал он на следующий день к себе, хотя Константин уговаривал остаться, сказав, что теперь уж Ярославу все одно - вскорости назад придется возвертаться, на похороны. От таких слов еще поганее на душе стало - укатил в тот же день.
Одно непонятно - как Ростислава догадалась, что ее муж ускорил смерть своего брата. Вроде бы ничего ей не рассказывал, ан все едино, почуяла. И опять глупость сморозила, вслух про это говорить принялась. И без того на сердце кошки скребут, а тут еще она со своими намеками. Допытываться принялась, какую смерть Ярослав последнему из братьев уготовил. Вот дурища-то! А того ей не понять, что Константин все одно - не жилец был. Да и не жил он вовсе - мучился, потому, если уж разбираться, он, Ярослав, истинную доброту проявил, человека от лишних мук избавил. Ему б самому кто так подсобил в случае чего - спасибо бы сказал.
Нет, доказывать он Ростиславе ничего не стал - еще чего! Хотя было что сказать и кого в пример привести. Вон у рыцарей-франков, как он от купцов слыхал, для такого даже особый нож заведен. У него и название соответствующее - мизекорд, что означает "кинжал милосердия". С его помощью они своим безнадежно раненным соратникам из жизни помогают уйти. А тут - понимать надо - брат родной. Так как ему не помочь?!
И не случайно, ох не случайно он, Ярослав, про тот кинжал всего за неделю до того дня услыхал. Не иначе как устами купца сам господь ему подсказку дал. Самоубийство-то грех великий, а в такой помощи греха нет - благо.
Опять же и в церкви попы о том же говорят, разве что иными словами. Мол, мы здесь на земле временно, а на небесах нас вечная жизнь ожидает, о ней думать надобно. Вот Ярослав и помог засидевшемуся в гостях, и совесть его чиста. Не с пира веселого братца выпроводил - от мух тяжких избавил.
Что же до Юрия, то ему не мизекорд нужен - жбан пивной с утра, ибо здоров братец и, кроме похмелья, иных болезней покамест не ведает. Жаль только, что он в ратном деле не силен, да и твердости в нем тоже не видать. Еле-еле уговорил его Ярослав выступить, не дожидаясь сороковин.