Выслушав князя, я махом осушил бокал, вкуса не почувствовав. Мне это действительно было необходимо, нервы хоть немного успокоить. Голова шла кругом. Что я "попаданец", я уже понял и смирился. Происки науки двадцать первого века. А вот то, что и князь – "попаданец", да ещё и с помощью средневековой магии, это в моё сознание пока ещё никак не укладывалось. Князь не высказал ни слова сочувствия моему положению, это было неприятно, но вполне объяснимо: слова и есть слова. Как говорит одна восточная пословица: "Сколько ни говори "халва, халва", во рту слаще не станет". Так и сейчас. Нет времени скорбеть о невозвратном. Надо срочно адаптироваться. А князь чётко знает, как это сделать. Опыт имеет. И обязательно поможет, если не из чувства солидарности к одномирянину, то из чувства практицизма – точно! Зря он, что ли, передо мной раскрылся?
Князь долил вина в мой бокал. Кувшин стукнул о крышку сундука, а я пришёл в относительно спокойное состояние. Видимо, вино действовать начало. Ещё недавно моё зыбкое положение становилось более прочным и относительно ясным.
– Князь, так ты в пятнадцать лет сюда попал, прямо со школьной скамьи? – спросил я.
– Да. К тому же практически ничего, что здесь пригодилось бы, не зная. Компьютерные стрелялки меня больше увлекали, а не учёба. А ты, как я понял, историей Южной Америки увлекался?
– Мама в университете преподавала историю Латинской Америки. Лекции так увлекательно читала, что их даже записные лентяи не прогуливали. С других курсов прибегали, в аудитории мест свободных не было. Всё мечтала, что съездит туда по турпутёвке. Не успела… А отец больше практикой загружал: учил руками работать, что в слесарке, что в лесу, что в огороде.
– Давай за родителей наших, здешних и тамошних, ушедших в, надеюсь, лучший мир, бокалы осушим. Земля им пухом.
Мы встали, перекрестились и, не чокаясь, выпили. Посидели, помолчали каждый о своём, родном и не забываемом. По моей щеке вдруг скатилась слеза. Я судорожно утёр её рукавом рубашки и тяжко, прерывисто вздохнул. Я не плакал на похоронах родителей, не плакал и потом, приходя к ним на могилку. Отец говорил, что мужчины не плачут, а, стиснув зубы, преодолевают трудности, боль и горе. А сейчас… Напряжение понизилось, нервы чуть расслабились, вот и результат.
Князь подсел ко мне, обнял за плечи и тихо произнёс:
– Успокойся, Илья. Их уже не вернуть. Помнить надо, поминать, но не скорбеть горько и долго. Мёртвым – вечная память, а живым – труды и заботы. Они смотрят на нас оттуда и радуются, когда нам радостно, и грустят вместе с нами. А когда и наш черёд придёт, встретят и спросят, почему жил так, а не иначе. Наши родители жили по совести. Родину защищали, детей и хлеб растили. Богу молились, чтобы хлеб уродился, а дети выросли сильными да умными, и уже сами продолжили их дела и жили по совести, как они. Утри слёзы, воин. Вдруг кто войдёт, а ты как барышня кисейная.
– Не войдёт, Пантелеймон на страже. Ты ж ему приказал никого не впускать, – шмыгнув носом, ответил я.
– Вот и хорошо. Теперь давай каши поедим, а то совсем уже остыла.
Я глубоко вздохнул, задержал дыхание и медленно выдохнул. Тяжкий груз нервного напряжения постепенно спадал с моих плеч. Будто в одиночку разгрузил вагон со щебёнкой – таким вымотанным я себя чувствовал. Руки дрожали, но на душе стало спокойней. В две ложки мы быстро опростали не маленьких размеров посудину.
– Хочу спросить, а почему каша имеет вкус мяса, а самого мяса не видно? – задал я дурацкий, видимо, вопрос, потому как князь коротко рассмеялся.
– Если бы ты ещё и русское средневековье глубоко, помимо школьной программы, изучал! Быстрее бы сейчас вжился, а то на таких вот мелочах я тебя и вычислил. Но ничего, это поправимо. Держись постоянно возле меня, слушай и запоминай, что я тебе говорить буду. Подмечай, кто как себя ведёт, как и что делает. Запоминай названия вещей, действий, явлений и так далее. Учись! Что не ясно или не понятно – объясню, но в сторонке, чтобы остальные русские не слышали. А ежели и услышат краем уха, не беда. Я скажу холопам, что ты после удара молнией кое-что подзабыл, и тебе надо помочь память вернуть. Боярин Воинов у стрельцов в авторитете был. Они, узнав о такой беде, тебе многое о тебе расскажут! Ха-ха! А в кашу добавляется сушёное мясо, в порошок истёртое!
Князь, поднявшись, распахнул кормовое окно. В пропахшую вином и потом моего страха каюту ворвался свежий океанский ветер. Вкусный ветер новой жизни! Пушистый северный зверёк, вильнув хвостом, растворился…
Я поскрёб лысую макушку. Стрельцы, как источник информации обо мне, мною не рассматривались. Социальное положение разное, потому и инфа будет необъективной. Будут тихо стучать друг на друга, если только наушничество уже распространено в этом времени. Не знаю. История, как говорят, умалчивает.
Так что держаться мне с ними надо строго по-уставному: я начальник, они подчинённые. "Пить водку – плохо, а пить её с подчинёнными – плохо вдвойне!", – вспомнил я выражение из ещё одного хорошего фильма. Прав был тот политрук: никакого панибратства. А то авторитет, наработанный моим предшественником, быстро исчезнет под снисходительными взглядами: "Что взять со скорбного на голову?". Нельзя ни в чём показывать свою слабость. Пойдут в бой воины под командой недоумка, себя не помнящего? Нет, конечно!
Вот такие свои соображения о роли личности командира в среде профессиональных бойцов я и высказал князю. Он с интересом посмотрел на меня, хмыкнул и произнёс:
– А ты умён. И с психологией знаком. Мне-то это всё через синяки да шишки изучать пришлось, самому до всего доходить. И быстро взрослеть. Я ведь первых врагов убил, считай, через пять месяцев после перемещения. Четверых – стрелами, а рыцаря ливонского на саблю взял, в поединке. Вот так. Жизнь здесь быстрая, чухаться некогда. И тебе придётся быстро повзрослеть, хоть по меркам того мира ты давно взрослый. Здесь мужчина прежде всего защитник, воин. И не важно, сколько тебе лет, пришла беда – бейся или беги и прячься. Каждый сам решает, кто он. Если воин – берёт меч, идёт защищать свой род. Если слаб в коленках и предпочитает убежать и спрятаться, судьба его – смердом быть, в чёрных людях. Землю пахать, хлеб растить. И воинов кормить, что землю Русскую и его защищают. А у тебя лично, Илья, этого выбора нет. За тебя Бог выбор сделал, в тело воина направив. Не подведи Его, не опозорь имя, что теперь носить будешь. В этой школе двойки ставят саблей по горлу. Запомни!
– Не подведу. Никому за меня стыдно не будет. Богом клянусь! – я встал и перекрестился на икону.
– Илья Георгиевич в моей дружине воеводой был. Я его назначил за храбрость и умение думать прежде, чем в бой ввязаться. Сам его в деле видел, у брода Мисюлинского. Он тогда ещё новиком был. В том бою батюшка его голову сложил, царствие ему и всем, за Русь полёгшим, небесное. Храбрый боярин был. Теперь ты – Илья Георгиевич Воинов, наследник славного имени. Он – это ты. Крепко запомни!
Помолчали. Налили и выпили. Что удивительно, но опьянения я не чувствовал. Так, лёгкий хмель в голове. Или нервы напряжённые нейтрализовали действие алкоголя, или качество продукта действительно на высоте? Я помолчал, сживаясь с новой судьбой: "Он – это я, я – это он…", а потом спросил:
– А второй боярин, Жилин Пётр Фомич, он-то явно меня опытней в ратных делах. Он к моему назначению как отнёсся?
– О! Видел однажды, а как зовут, запомнил. А никак. Он, как и ты, мелкопоместный. Земли мало, смердов, чтобы её обрабатывать, и того меньше. Не голодали, но и не шиковали. Хорошо, что Иван Васильевич в своё время провёл реорганизацию армии, и теперь боярин с земли только себя кормил, а боевых холопов ему выставлять уже не надо было. Экономия! Вы оба под мою руку попросились, в дети боярские, когда узнали, что я задумал. А дети боярские, как и холопы закупные, в полной власти того князя или боярина, под чью руку пошли или кому свободу и жизнь свою обменяли на славу ратную и добычу воинскую. И кого куда назначать – моё право. К тому же я с ним сначала поговорил. Он, после гибели сыновей во время нашествия крымчаков, вообще хотел в монастырь уйти, да младшую дочь поднимать надо было. По ранению его от службы ратной царь освободил, землёй наградил недалеко от моего свияжского владения. Занялся боярин хозяйством и через четыре года доставшиеся ему с землёй нищие деревушки превратились в крепкие сёла. Достаток, хоть и не очень большой, в дом пришёл. Дочка заневестилась. Нашёлся по соседству добрый молодец, свадебку сыграли, не богатую, но весёлую. Я в это время как раз в своих владениях был, с проверкой, так что тоже погулял. Поделился с Петром Фомичом планами своими, он и загорелся. Удел свой он дочери в приданое отдал, сам распоряжаться уже, как бы, не имел права, а будет зять его советы слушать, или не будет – как знать. Да и приживалом, хотя бы и в доме родной дочери, быть не захотел. Вот боярин под мою руку и попросился. От воеводства сразу отказался. Видел я, что он, как в бывшем нашем времени говорили, хороший администратор, и поручил подготовку экспедиции. Привёл боярин с собой четверых холопов, настоящих, боевых, хоть и в возрасте уже. Боярин холопов этих на волю отпускал, но те уходить не пожелали. Ремёслами в усадьбе боярской занялись, на жизнь хватало. А как Пётр Фомич со мной в Америку засобирался, так и они прилепились. Ещё он привёл лекаря Семёна, свободного человека. Да ты его уже знаешь! По найму на пять лет работает. Холопов боярских я десятниками поставил, а ему в помощь из своих крестьянских парней, что захотели со мной пойти, троих дал, порасторопней. А тебя на воеводство! Понял теперь?
Я кивнул головой. От долгого сидения на не очень приспособленном к этому сундуке тело затекло и требовало разминки. Да и производное от вина наружу просилось. Князь, всё правильно поняв, поднялся на ноги: