Путешествие из Польши в Казань в январе-феврале месяце, да ещё и ускоренным маршем - то ещё дело. Мы сутками не покидали сёдел, ели-пили и даже спали, не слезая с коней. Такой безумной гонки не было даже когда полк в спешном порядке перебрасывали на польско-российскую границу перед самым выступлением Барской конфедерации. Тогда хоть давали дважды в сутки спешиться и ночевали мы в деревнях, часто занимая их целиком. Теперь же нам оставалось лишь провожать польские, а после и наши, родные, селенья угрюмыми взглядами, проезжая мимо. В середине февраля к нам присоединился маршевый эскадрон секунд-майора Ерышева. Тот становился ещё более мрачным, когда видел карабинеров своего эскадрона под командованием премьер-майора Брюсова. В общем, настроение в полку царило не самое лучшее. Командир нашего полка это понимал, однако, по словам того же Брюсова от каких-либо действий воздерживался.
- Он считает, что первые бои поднимут нам настроение, - говорил премьер-майор.
- Это при условии, что мы разгромим казаков, - заметил язвивший из-за дурного настроения вдвое против обычного поручик Самохин.
- Ротмистр, не начинайте, - умоляюще глянул на него Брюсов, которому просто надоело увещевать неисправимого циника.
- Я в смысле, что мы казаков не разгромим, - быстро нашёлся Самохин, - а просто разобьём в сражении, и часть их отступит с поля боя. Согласитесь, господин премьер-майор, это не так поднимает боевой дух, как полный разгром вражеской армии, не правда ли?
- Конечно, - кивнул Брюсов. - Но вам стоит взять на заметку, ротмистр, что от помещения под арест за ваши дерзкие высказывания вас спасает только одно.
- И что же? - не без интереса спросил Самохин.
- Отсутствие помещения, куда вас можно было поместить, - вполне серьёзно ответил ему Брюсов.
Второго марта полк наш прибыл в Казань.
Но и тут отдохнуть нам толком не удалось. Не успели мы разместиться на временных квартирах, где раньше стоял Казанский кирасирский полк, который почти в полном составе вот уже несколько лет воевал за Дунаем в армии генерала Петра Александровича Румянцева. Собственно, в Казани остался лишь неполный эскадрон, составленный из солдат и офицеров, которые по тем или иным причинам не смогли отбыть вместе с полком на войну с Портой. Командовал ими седоусый поручик Роман Лычков, поднявшийся с самых низов и до восстания числившийся полковым квартирмейстером. Не смотря на это, колоссальный опыт у него был просто колоссальный, ибо начинал карьеру он вахмистром ещё в одном из голштинских полков при настоящем Петре III.
Не смотря на спешку, полтора дня отдыха нам выделили. Ведь нельзя же, на самом деле, держать людей в сёдлах днями напролёт, а после, едва они прибыли к месту назначения, вновь загонять на коней. В конце концов, можно и лошадей так угробить, про нас я уже молчу, а они больших денег стоят. Потому-то нам - и людям, и лошадям - дали эти полтора дня отдыха. Лучше бы сразу погнали в Прикамье, воевать с пугачёвцами.
Всё дело в том, что в Казани обреталось довольно много офицеров из разбитых казаками полков. Большую часть времени они были предоставлены самим себе, а потому предавались пьянству и распутству, если было на что. Те же, у кого не было денег на это, старались прибиться к компании тех, у кого они были. Так и образовывались не слишком приятные сборища офицеров, пьющих дни напролёт и вспоминающих свои поражения.
В одну такую компанию нежданно-негаданно попали мы с поручиком Озоровским и Самохиным. Собственно, именно Самохин подбил нас отлучиться с квартир полка и погулять по Казани. В его устах это означало прогулку по питейным заведениям самого разного пошиба - чем меньше денег оставалось у нас в карманах, тем хуже, соответственно, становились трактиры и кабаки, куда мы перекочёвывали, подобно диким татарам, в столице былого ханства которых мы сейчас находились.
В одном из трактиров мы и повстречались с компанией офицеров мушкетёрских полков. И если для нас это было самое начало путешествия по питейным заведениям, то они явно пребывали в загуле уже довольно давно. Может быть, несколько дней кряду.
- Так вы, господа офицеры, с пугачевцами воевать собираетесь? - спросил у нас средних лет капитан в мундире со знаками неизвестного мне мушкетёрского полка. - А, знаете ли, против кого идёте, а?
- Мы сражались против казаков, служивших полякам Барской конфедерации, - пожал плечами поручик. - Ничего особо страшного в них нет. Те же крылатые гусары опасней. Из-за своих пик.
- У яицких казаков тоже пики есть, - сказал на это капитан, - да только не в них дело, - отмахнулся он.
- А в чём же? - поинтересовался я.
- В дисциплине, - ответил капитан-поручик в мятой треуголке. - Мы ехали воевать с дикой ордой казаков и башкир, а получили организованное войско, которое разгромило нас и осадило Оренбург.
- Что значит организованное? - переспросил Самохин. - У казаков, как бы то ни было, организация есть. Полки, в конце концов.
- Полки! - рассмеялся капитан, первым заговоривший с нами. - Полки, говоришь. Мы сначала смеялись над пешими казаками в выкрашенных в разные цвета кафтанах. Хуже того, с ними рядом шагали заводские люди и даже деревенская голота. Над ними смеялись особенно сильно. В кафтанах разных цветов, а многие без штанов. Вот только под Юзеевой эти крашенные кафтаны задали нам перцу. И командующий наш смазал пятки аж до самой Москвы. Вот с кем вам воевать, господа.
- Какие кафтаны? - удивился Самохин. - При чём тут кафтаны.
- Не в кафтанах дело, - сказал капитан-поручик, кладя на стол свою живописную треуголку. - Самое неприятное то, что Пугачёв собрал не только некую Тайную думу, но Военную коллегию, которая сформировала самые настоящие полки. Из безлошадных казаков, рабочих, ушедших с заводов и той самой деревенской голоты. Самый настоящие полки, - повторил он, - со своими офицерами и унтерами и железной дисциплиной. Более того, из башкир сформировали полноценную конную разведку, они же, вместе с казаками несут пикетную службу.
- В общем, - дополнил его третий офицер, поручик из егерской команды, - вместо разрозненной толпы бунтовщиков, которую мы ожидали увидеть, нам пришлось сражаться со вполне сформированной армией. Их офицеры уже худо-бедно овладели тактикой линейной пехоты и насадили дисциплину. Создаётся такое впечатление, что командуют в пугачёвском войске отлично обученные офицеры, прошедшие не одну военную кампанию.
- Что за бред?! - взорвался молчавший до того Пашка Озоровский. - Откуда у них могли взяться эти офицеры?
- А чёрт их знает? - пожал плечами егерский поручик. - Недаром же Пугачёва чёрным волхвом или колдуном народ считает. Может, договорился с Диаволом, - тут все, включая самого рассказчика, перекрестились, а Озоровский даже суеверно трижды сплюнул через левое плечо, - вот тот и отсыпал ему щедрой рукой офицеров-грешников. Среди нашего брата с праведниками тяжеловато, - невесело усмехнулся он. - А к ним и чертей своих приставил в кожаных куртках со звёздами на рукавах да картузах, вроде фуражных шапок.
- Погодите-погодите, - тут же насторожился я, - каких ещё чертей в кожаных куртках?
Повесите нас - придут другие.
- Есть такие в Пугачёвской армии, - мрачно сказал капитан-поручик, принимаясь разглаживать замятости на своей поношенной треуголке. - Комиссарами зовутся. Они ведут пропаганду в его армии и по всему Прикамью с Поволжьем, Уралу и Оренбургскому краю.
- Комиссары, - протянул я, вспоминая комиссаров Барской конфедерации. Что может связывать лихих шляхтичей Речи Посполитой с казаками Пугачёва. - Комиссары.
- Комиссары, комиссары, - кивнул капитан-поручик. - И вот что удивительно, особенно сильную пропаганду они ведут на демидовских заводах и среди крестьян, агитируют их вступать в ряды пугачёвской армии.
- И что же, - заинтересовался Самохин, - их слушают?
- Как попов, - ответил капитан-поручик, - в три уха, можно сказать. И после каждого, как они это на аглицкий манер зовут, митинга, за ними уходят два-три десятка человек. Целыми деревнями, бывает, с места снимаются, с бабами, детишками, даже скотиной. Так что армия Пугачёва в лагере напоминает некий табор, вроде цыганского.
На этом разговор сам собой затих. Мы выпили пару тостов для порядку, да и разошлись. Продолжать "прогулку по-Самохински" не хотелось, и мы направились обратно на квартиры Казанского кирасирского.
- Ты тоже вспомнил о польских комиссарах, Пётр? - спросил у меня Самохин, с которого беседа с офицерами-мушкетёрами согнала весь хмель, как и с нас с Озоровским.
- Да, - кивнул я.
- Что-то тут не сходится, - пожал плечами поручик. - Какая может быть связь между комиссарами Барской конфедерации, которых перевешали почти четыре года тому, и тем, что агитируют сейчас, по словам этих офицеров, в армии Пугачёва.
- Может, это алюмбрады, - предположил Озоровский, страсть как любивший разнообразные истории о тайных обществах, готовящих свергнуть нынешний миропорядок.
- Ты ещё фармазонов вспомни, - усмехнулся Самохин. - Чушь это всё. Досужие выдумки для барышень. А вообще, не о чем нам думать, да и незачем. Нам воевать надо. С Пугачёвым и всеми его чертями со звёздами на рукавах, кем бы они ни были.