Его приятели обступили жертву, завалили на спину, удерживая руки и ноги. Чернобородый закусил зубами дымящуюся папиросину, придавил грудь мужика коленом, лезвием оттопырил нижнюю губу несчастного и от неожиданности крякнул:
– Да тут как в ювелирной лавке!
Дальнейшее Липатов видел плохо из-за боевиков, окруживших несчастного. Чернобородый активно орудовал ножом, пленник утробно выл, надрывно кашлял и дергался, как мог.
Ужасная экзекуция продолжалась минут пятнадцать. Наконец несчастного отпустили, и тот сразу же свернулся в клубок. Его била крупная дрожь.
Один из боевиков спросил чернобородого:
– Сколько, Ильяс?
– Двенадцать, Юсуф, – ответил тот довольно. – Хороший кяфир попался. – Подцепил острием ножа из окровавленной ладони одну коронку и придирчиво осмотрел ее.
Удовлетворившись увиденным, весело подмигнул подельникам и выплюнул папиросину.
Через эту унизительную процедуру прошли все пленники, не исключая женщин. Золота во рту и других украшений больше ни у кого не нашлось.
Липатов, сидевший в сторонке ото всех, тоже открыл рот, когда к нему подошли. Однако бородачи не спешили уходить. Они пристально смотрели на Андрея. Затем чернобородый произнес:
– Мажор. Ты будешь Мажор. И приказал: – Снимай одежду и эти… как их… кроссовки тоже снимай.
Липатов беспрекословно разулся, разделся, сложил аккуратно джинсы, футболку и безрукавку с кармашками, протянул стопочку одежды и обувь низкорослому. Тот взял.
Когда боевики покинули загон, их место занял мужик славянской внешности, лет пятидесяти, худой и сутулый, с лицом, побитым оспинами.
– Слушайте все сюда, – начал он без предисловий, обращаясь к пленникам. – Ваш хозяин – большой и уважаемый человек. Зовут его Магомед, но если вдруг он захочет говорить с вами, то вы должны обращаться к нему – Хаким-бей. Это значит – уважаемый господин. При этом вы должны кланяться. Тот, кто забудет, получит двадцать ударов палкой и на сутки останется без еды.
Я староста, поставленный Хаким-беем над всеми вами. Зовут меня Никодимов. Слово Хаким-бея и других уважаемых людей, что оказывают вам честь, охраняя вас, – закон. Мое – тоже. За любое непослушание хозяевам или мне – тридцать ударов палкой и двое суток без еды. Никаких скидок на пол и возраст. Запомните это сразу. Повторять больше никто не станет.
Вы будете работать. Много работать. Даже не пытайтесь бежать. Это невозможно. За попытку побега – смерть. Это все.
Никодимов ушел.
"Вот это влип, так влип! – в отчаянии подумал Липатов. – Рабство. То, чего я так боялся…"
Он обхватил голову ладонями и застонал сквозь стиснутые до боли зубы.
Примерно через час бородачи появились снова.
Ильяс кинул Липатову грязный, провонявший потом комбинезон. Следом полетела пара стоптанных кирзовых сапог с торчащими в голенищах портянками. Они были серыми от грязи и воняли еще сильнее, чем комбез.
Преодолевая отвращение, Андрей оделся, намотал портянки, отрешенно думая о том, что не забыл, как это делается, хоть с армии и прошло немало лет, и вогнал ноги в жесткие кирзачи.
Его и остальных пленников вывели за пределы изгороди и повели мимо старых коровников.
Шли недолго.
По дороге выяснилось, что бывшая ферма окружена настоящими фортификационными сооружениями. Здесь были и траншеи, и ряды ржавой колючей проволоки. Она держалась на "ежах" – сваренных электросваркой кусках швеллера. Имелись дозорные вышки и три дзота. Может, их было больше, но Липатов сумел разглядеть только эти сооружения. Сделаны они были добротно, по всем правилам фортификации.
На окраине большой фермы копошились люди. Одни копали траншеи, другие таскали различные материалы, доски, ведра с раствором. На первый взгляд все выглядело мирно: бригада шабашников подрядилась поработать в совхозе… Если бы не застывшие по периметру угрюмые бородачи с "калашниковыми" наперевес.
Новичков распределили по участкам. Мужчинам досталось копать траншеи. Им вручили штыковые лопаты и выделили фронт работ. Женщин отправили разматывать большие мотки колючей проволоки и растаскивать ее между установленными "ежами".
У Липатова к середине дня стали саднить ладони – верный признак натертых мозолей, которые непременно появляются на непривычных к такой работе руках, еще и не защищенных перчатками или рукавицами.
Все мысли были только об одном: он угодил в рабство. И где?! В параллельном мире, в существование которого мало кто верит!
Судьба, забросившая его в Чечню, обошлась с ним милостиво – он вернулся домой живой и здоровый. Фортуна и дальше продолжала улыбаться ему, у него было почти все, чего он хотел. Почти – потому что человеку всегда чего-то не хватает. Но в целом Андрей был очень доволен жизнью.
И вот на тебе…
Фортуна отвернулась от любимчика. Наверное, ей надоело быть с тем, кто воспринимает ее как данность, как само собой разумеющееся приложение.
Женщины – они такие капризные…
11
Перерывов на отдых или кормежку не было. Только раз принесли в бачке теплую воду и одну алюминиевую кружку на всех. Пока до Андрея дошла очередь, кружка уже скребла по дну, и он боялся, что ему не хватит воды.
Хватило. Половину кружки.
Вода пахла тиной и была с песком, хрустевшим на зубах.
Когда почти стемнело, поступил приказ закончить работу.
Пленников построили в колонну по двое и отвели в один из коровников с целыми воротами, у которых маялся бородатый часовой. Он приоткрыл створку, пропуская невольников, и сразу же закрыл ее за последним вошедшим.
В помещении женщины удалились в свой закуток – там горела лампочка, мужчины заняли освещенный неярким светом угол. Здесь валялось всякое тряпье и старая солома, лежали настилы из досок, приспособленных под лежаки.
Прибывшая партия рабов не была единственной. В закутке уже находились другие люди. Андрей подумал, что они работали на другом объекте и их привели несколько раньше.
Мужчин набралось человек сорок. Все разного возраста – от совсем молодых, лет шестнадцати, до зрелых, почти пенсионеров. Невольники устало перебрасывались малозначительными фразами. В коровнике, где вместо буренок содержали людей, как скот, правили бал унылость и безнадега.
Сколько было женщин, Андрей не смог бы сказать наверняка. Но, наверное, не меньше, чем мужчин. На стройке их работало человек двадцать плюс те, кого привели раньше.
Липатов посмотрел, кто и где расположился на отдых, а после, в компании других новичков, направился по едва освещенному лампочками помещению искать себе "постель". Ему удалось выломать несколько досок и набрать немного соломы. Весьма сомнительные удобства, но все лучше холодного, тянущего сыростью пола.
Принесли ужин.
К мужскому закутку подошли четверо боевиков. У каждого в руке было десятилитровое оцинкованное ведро.
Пленники с чашками и ложками выстроились в очередь перед ведрами, новенькие – в хвосте каждой из четырех стихийно образовавшихся колонн. Им выдали дюралевые миски и ложки.
Липатов получил свою порцию: полбуханки черного хлеба и жидкую, едва соленую похлебку с непроваренной перловкой на дне.
Отойдя в сторонку, Андрей жадно набросился на еду. Он не ел сутки, да еще вымотался на этой треклятой работе. Жижа закончилась быстро, а хлеб еще оставался. Липатов заметил, как другие подходят за добавкой, и решил последовать их примеру.
Молодой боевик с едва пробившейся бородкой на вполне приятном лице – такие нравятся женщинам – насмешливо произнес:
– Рюсскый, ты Мажор, да? Проголодался? Хавай-хавай. Кто хорошо ест, тот хорошо работает. Рюсскые должны много работать.
12
Ужин закончился. Бородачи ушли. Все начали укладываться на своих местах. Стояла гнетущая тишина, изредка нарушаемая тяжелыми вздохами, покашливанием, поскрипыванием досок.
Кто-то выкрутил лампочку. Темнота поглотила этот угол коровника. В закутке женщин свет тоже погас. Осталось лишь слабое дежурное освещение.
Свернувшись калачиком, Липатов, едва не плача, вспоминал вчерашний вечер. Ничто не предвещало подобной развязки. Прекрасное настроение, отличная машина, адреналин от предстоящей гонки…
ТАМ его наверняка уже потеряли. Сообщили родителям. Мать точно испереживалась вся, а ей волноваться нельзя: давление. Отец хорохорится, скрывает свои болячки, все переносит на ногах, но и ему волноваться вредно: сердечко шалит.
Тоха, поди, с ног сбился. Ни машины, ни друга. Если бы только знал, куда угодил его товарищ! Интересно, как там Ленка? Вспоминает о нем или нет?
Андрей вдруг подумал, что сейчас она вполне может быть в ночном клубе с мэрским сынком, а то и…
От волнения он заворочался на жестком ложе.
Господи! Ну за что ему все это? За что?
А может, на самом деле здесь находится вовсе не он, настоящий, а его матрица, которую неизвестные кудесники поместили в клонированное тело? Почти как в увиденном несколько лет назад "Шестом дне" со Шварценеггером в главной роли.
Сам же Липатов, выиграв заезд, предается утехам со сладкой в постели Ленкой.
Или тот Андрей – клон, а настоящий находится здесь, жестоко страдая в рабстве?
Чушь! Господи, какая чушь!