И показал Блинову подобранный в коридоре пистолет.
Блинчик от страха уже плохо соображал. Глаза его не бегали - они метались, как испуганные тараканы по широкому, лунообразному лицу господина депутата.
- У него к тебе деловое предложение, - невнятно заскулил он, дрожа подбородком. - Умка, он же наш старый товарищ!
- Хасан?
- Он посредник. На Ближнем Востоке посредник. Он каждый раз сюда прилетает. Раш его называет Нукер. Без его команды не платят.
- Ладно. Потом поговорим. Почему в нас стреляют?
- Это недоразумение! - выпалил Владимир Анатольевич. Чувствовалось, что вопрос он ждал, а вот решить четко, что будет врать, не успел.
- Я пошел, - сказал Сергеев грустно и, повернувшись, исчез за дверью, разом выпав из поля зрения Блинова.
- Сергеев! - заорал Блинов так, что Михаил представил, как влетевшие в вестибюль с лестницы спецназовцы от этого вопля замерли, как мыши в амбаре. - Не уходи! Раш дал больше, и мы сорвали сделку. Крупную сделку! Он дал больше в два раза! Это было не мое решение, понимаешь! Но крайний теперь - я! Я договаривался. Зачем ты в это лезешь? Тебе за одно это знание здесь голову отобьют, к ебеней маме! Я и так между двух огней, так еще и ты, козел любопытный.
- Кто был посредник при сорвавшейся сделке?
- Умка!
- Кто?
- Наши были, - сказал Блинов севшим голосом, - Базилевич. Кузьменко. Бывшие наши. Доволен? Дурак ты, Умка! Честное слово - дурак.
- Руки подними, - попросил Сергеев, отшвыривая пистолет на другой конец палаты, и сам поднял руки вверх.
- Ты что делаешь? - успел изумиться Блинчик, но в комнату уже лезли спецназовцы и среди них Васильевич, на этот раз с лицом насмерть перепуганного Дональда Дака, в криво застегнутом костюме и совершенно неимпозантный.
В глазах Блинова, которого бравые ребятушки в несколько рук тащили из ванны, мелькнуло понимание и, тут Сергеев, конечно, мог ошибиться, даже восхищение. Михаил был готов поклясться: Владимир Анатольевич понял трюк и оценил его. Блинчик, не отрываясь, смотрел на Сергеева, пока его самого, мокрого и растерзанного, укладывали на носилки неведомо откуда материализовавшиеся санитары, и даже умудрился помахать здоровой рукой на прощание.
- Состоялся вынос тела, - сказал вполголоса подошедший Васильевич. - После непродолжительной гражданской панихиды...
- Мрачно шутишь, - заметил Михаил, провожая взглядом носилки. - Не любишь, что ли, Блинова?
- А чего его любить - не девушка ведь? - Васильевич пожал плечами. - Курить будешь?
Михаил кивнул.
- Как я понял, - сказал шеф безопасности, щелкая зажигалкой, - опять ты его спас?
Сергеев не ответил. Сигареты были крепкими. Он выпустил в воздух струйку сизого плотного дыма.
- Значит, ты, - констатировал Васильевич, тоже закуривая. - Второй раз за пять дней. Меня уволить надо. Тебя взять.
- Ты-то тут при чем? Какой с тебя спрос?
- Ты - понимаешь. Они - не понимают. Мне было поручено. Я обосрался.
- Ну, положим, тут бы любой обосрался, - возразил Сергеев. - Много они наколотили по дороге?
- До хера. Мои все готовы. Только один пока жив, но будет ли жить дальше - одному Богу известно. Сколько их было?
- Я не видел. Но, судя по всему, двое.
- Значит, одного только упустили. Зер гут. Видел я покойничка внизу. Долговязый такой, в омоновке.
- А второй? - спросил Сергеев.
- Ушел. И ловко так ушел, сучий потрох, что охнуть не успели. Просто ниндзя!
Он окинул взглядом помещение и наморщил кончик своего утиного носа.
- И ты тоже ловок. В ванне отсиделись?
Михаил кивнул.
- Но если бы не твои ребята, которые на шум прибежали, могли вас и не дождаться.
- Ты себя особо не вини, - сказал Васильевич сухо, - работа у них такая - за других умирать. Но за сочувствие - спасибо.
К Сергееву подскочил врач и санитары с носилками.
- Не смейте курить, - этот моложавый доктор в белоснежном халате и насквозь промокших туфлях был действительно возмущен. - Это же больница!
- Придется бросить, - сказал Сергеев и кинул окурок в плещущуюся под ногами воду. Сигарета зашипела и погасла.
- Ложитесь! - приказал врач неприязненным голосом.
Сергеев подчинился.
- Тебя как звать? - спросил он от дверей. - А то все Васильевич, да Васильевич, как сторожа на ферме. Имя-то у тебя есть?
- Валера, - сказал Дональд Дак, тоже кидая окурок под ноги. - Валерий Васильевич, ежели совсем официально. Но ты можешь и без условностей. Я уж потерплю.
- Зер гут, - сказал Сергеев, усмехнувшись, и Васильевич невольно улыбнулся ему в ответ. - Я и сам не люблю условностей.
Глава 2
Заставу они просто обошли. Ярко горящие костры были видны еще за пятьсот метров, - темно, холодно, сыро и страшно - вот народ и грелся. Натолкнуться на пикеты с такой организацией системы патрулирования мог только слепоглухонемой диверсант. Сергеев подумал, что с удовольствием бы вышел к часовым, побеседовал бы и заночевал в одном из жилых, правда, условно жилых, домов в нагорной части города. И заглянул бы к Красавицкому. Надо было подумать и прикинуть по времени - смогут ли они успеть на встречу с Али-Бабой.
Тут, в бывшем Днепропетровске, колония была невелика. В последний раз, когда Сергеев попал сюда, в ней едва насчитывалось триста человек. Численность населения была величиной непостоянной. Сергеев помнил случаи, когда за одну зиму или за один набег какой-нибудь банды такие поселения запросто исчезали с лица земли.
Здешняя колония была известна на всю Зону совместного влияния и называлась "Госпиталь".
Собственно говоря, она и образовалась вокруг Госпиталя - единственного места оказания квалифицированной медицинской помощи на триста километров в округе. Он был организован в дни потопа выжившими в количестве трех штук врачами, одной профессиональной медсестрой и разбившимся здесь же самолетом медицинской авиации, из которого вытащили и передвижную операционную, и лекарства, и многое-многое другое, без чего спасать людей в условиях катастрофы было бы невозможно.
Сюда и сам Сергеев, и те, кто старался хоть как-то помочь людям в Ничьей Земле, по сию пору свозили лекарства: кто новые, доставленные контрабандой, кто найденные на складах, с давно вышедшим сроком годности, но остававшиеся условно эффективными. Особенно когда выбирать было не из чего.
Два года назад, после вспышки желудочных инфекций, население колонии выросло почти в два раза. У Красавицкого были нужные лекарства, и те, кто не умер по пути в Госпиталь от кровавого поноса, остались здесь зимовать, да так и прижились.
Город когда-то был большим, с едой проблем не было - военные склады, супермаркеты, базы могли дать пропитание и большему количеству людей на пятнадцать-двадцать лет. Те, кто посмелее, помимо мародерства в развалинах промышляли еще и охотой. Но тут, кроме риска не выйти из леса, существовал еще и риск забрести на зараженные территории или застрелить дичь, которая там попаслась. Такой дичи в окрестностях Днепра, там, где заражение химикатами и радиоактивными материалами оставалось наибольшим, было несчетное количество.
А спустя год после демографического взрыва, то есть прошлой осенью, колония наполовину опустела - виной тому стала колодезная вода, в которую попали ядовитые химикаты из почвы. Откуда они взялись в глубокой артезианской скважине - не знал никто, но за одну ночь умерло полторы сотни людей - все, кто набрал из скважины воду вечером. Сергеев как раз пришел в Госпиталь с грузом антибиотиков, антисептиков и перевязочных материалов и угодил аккурат на похороны.
Красавицкий рыдал, как ребенок, но самолично организовывал работы по захоронению - осень была теплая, и медлить было нельзя.
Тимуру Красавицкому - отчество у него было татарское, совершенно не выговариваемое - перед потопом едва исполнилось сорок. Был он человек небедный - все-таки своя клиника в полуторамиллионном городе что-нибудь да значит. Жена, трое детей, стабильный бизнес, выездные операции по всей стране, консультации, участие в международных симпозиумах...
Все закончилось в один день. История была чем-то похожа на историю Михаила. Отъезд ненадолго, который оказался отъездом навсегда. Разрушенный, просевший от чудовищного удара воды дом в пригороде. Трупы жены и детей, законсервированные в слое радиоактивного тестообразного ила, - зеленые, раздутые куклы, вросшие в ссохшуюся от жары, омерзительно воняющую химией корку, похожую на скисший творог.
Торопливое прощание, чавкающая под лопатой земля, покрытая тонкой пленкой высыхающей под солнцем плотной слизи. Высыхая, она шла трещинами и светлела, отчего комья могильной земли становились похожи на надкушенные пирожные-безе.
И запах...
Как хорошо Сергеев помнил запах тех дней! При одной мысли о нем, при первом же воспоминании - он заполнял ноздри и ложился тяжелым сладким налетом на язык.
Михаил знал, что Тимур Красавицкий тоже этого никогда не забудет. Погрузневший, седогривый доктор ничего не хотел забывать. Именно поэтому в Зоне совместного влияния и появился Госпиталь - колония и больница одновременно, место, где не стреляли. Место, куда каждый - бандит, мародер, солдат или просто житель Ничьей Земли - мог обратиться за помощью. Это было правило, и, как повелось, за нарушение правила нейтралитета Тимур карал недрогнувшей рукой, с такой жестокостью расправляясь с преступившими закон, что даже слух об этом вызывал дрожь у видавших виды обитателей Зоны.
Мир на территории Госпиталя должен был соблюдаться любой ценой. Любой. И это много говорило об организаторе и хозяине Госпиталя.